Коллекционер. Михаил Шишкин

Если попытаться подвести предварительные итоги русского литературного процесса постсоветского периода и обозначить круг наиболее значительных прозаиков, появившихся в начале XXI века, то имя Михаила Шишкина будет в этом списке одним из первых. Шишкин родился в 1961 году в Москве, дебютировал в 1993-м в журнале «Знамя» рассказом «Урок каллиграфии»… И за прошедшие с этого момента двадцать лет сделал совершенно небывалую литературную карьеру.

Первое, что вспоминают всякий раз, если речь заходит о Шишкине: он — лауреат всех крупнейших литературных премий. «Русский Букер» за роман «Взятие Измаила» (2000), «Национальный бестселлер» за роман «Венерин волос» (2005), «Большая книга» за роман «Письмовник» (2011)… Кроме того, в его наградном листе — многочисленные зарубежные премии за переводы романов на европейские языки, а также премия кантона Цюрих за литературно-исторический путеводитель «Русская Швейцария». Премиальный успех сопутствует Шишкину с самого начала: в 1993 году помимо «Урока каллиграфии» в «Знамени» выходит роман «Всех ожидает одна ночь» («Записки Ларионова»), за который присуждается годовая премия журнала.

Успех этот всякий раз естественно привлекает повышенное внимание критики, которая отнюдь не всегда рукоплещет победителю. Самым спорным оказалось присуждение премии «Национальный бестселлер» за «Венерин волос», роман артхаусный, рассчитанный на рафинированного читателя. Е. Ермолин утверждал, что лауреат «Нацбеста» «ведет дело к тому, чтобы доказать как аксиому: Россия — унылая и холодная страна насилия, жестокости, страданий — не может быть местом для жизни, ее ресурс в этом качестве исчерпан»¹. А. Немзер еще до вручения премии язвительно напоминал, что Шишкин «пишет свою рафинированно-истеричную прозу на берегу Цюрихского озера»². А Н. Елисеев почти что глумился над автором: «Мол, не важно, что мой толмач живет в сытой, спокойной Швейцарии, душа-то его, несчастная и больная, здесь, в России, и вообще в любом месте, где боль, насилие и несправедливость, будь то древняя Персия или еще какой-нибудь Вавилон»³. Но как бы ни упражнялись критики в иронии и сарказме, другого инструмента расстановки приоритетов или хотя бы ориентиров в пространстве современного литературного процесса, кроме премии, у нашего экспертного сообщества пожалуй что и нет. Факт абсолютной премированности Шишкина автоматически выдвигает его в центр литературного поля, превращая его прозу в одну из вершин-ориентиров постсоветского литературного ландшафта.

Чем завершается в судьбе Шишкина эта премиальная сюжетная линия? В марте 2013 года писатель публично отказался представлять Россию на международной книжной ярмарке «BookExpo America» в Нью-Йорке. В письме в Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям он объяснял свое решение так:

Участвуя в книжной ярмарке в составе официальной делегации и пользуясь преимуществом писателя, я взял бы на себя полномочия представителя государства, чью политику я считаю гибельной для России, представителя системы, которую я не приемлю <…> Страна, где власть захватил коррумпированный преступный режим, где государство представляет собой воровскую пирамиду, где выборы превратились в фарс, где суды служат власти, а не закону, где есть политические заключенные, где государственное телевидение занимается проституцией, где шайка узурпаторов принимает безумные законы, возвращающие народ в средневековье — такая страна не может быть моей Россией⁴.

О возможных притязаниях Шишкина на высшую мировую литературную награду, которую нередко присуждают руководствуясь не только художественными, но и в широком смысле политическими заслугами, искушенные языки судачили и раньше. А после мартовской «попытки сделать себе биографию» с уверенным облегчением выдохнули: «Хочет Нобелевскую!» В наше прагматичное до пошлого цинизма время самая приземленная интерпретация поступка кому-то и покажется самой верной. И можно, конечно, строить предположения относительно шишкинской премиальной стратегии, но занятие это мелкое и к литературе как словесно-художественному осмыслению мира отношения не имеет. Гораздо важнее говорить о тех мировоззренческих позициях, которые движут писателем, когда он совершает поступок, понимая, что за ним последует «общественный резонанс», а может быть, и рассчитывая на него.

В мировоззрении Шишкина, если судить по его прозе и многочисленным интервью, сохраняет нравственную актуальность понятие «достоинство» (слово сейчас немодное и редко употребляющееся, в отличие от слова «успех»). На российскую (и любую другую) государственность Шишкин смотрит не с позиции подданного, а с позиции «русского европейца»: государство существует для личности, а не наоборот. Апологетике понятий «достоинство» и «русский европеец» был посвящен первый роман Шишкина «Записки Ларионова», герой которого, штабс-капитан Ситников, «декабрист после декабристов» (между прочим, невымышленная, историческая фигура), во время подавления польского восстания 1830-1831 годов предпочел погибнуть не «за Империю», а «за нашу и вашу свободу». Таким образом, через двадцать лет после выхода романа Шишкин своим публичным жестом напоминает обществу о гражданских ценностях, которые важны для него и, с его точки зрения, по-прежнему неважны для власти в России. Впрочем, уже после громкого мартовского отказа Шишкин приезжал в Россию на «Нон-фикшн» в ноябре 2013 года. Но как представитель почетного гостя международной ярмарки — «сытой, спокойной Швейцарии».

Другой безусловный успех Шишкина — переводческая судьба его книг. Вся проза писателя переводилась на европейские языки. А последний роман «Письмовник» в 2011-2013 годах вышел на 30 языках. Кто еще из современных русских прозаиков может похвастаться такой мировой известностью?

Театральным постановкам по романам Шишкина тоже сопутствует неизменная удача. «Взятие Измаила» поставил театр МОСТ, объединив в одном спектакле роман с пьесой Чехова «Чайка». В 2006 году Е. Каменькович поставил по роману «Венерин волос» в московском театре «Мастерская Петра Фоменко» спектакль «Самое Важное». С 2011 года в МХТ им А. П. Чехова идет постановка «Письмовника». Сам автор считает, что в современном мире взаимодействие искусств — явление и неизбежное, и продуктивное:

Книга зависит только от пишущего, то есть он ни с кем не делит ответственность и ни от кого не зависит. А в театре, чтобы спектакль получился, очень многое должно совпасть <…> Если найдется режиссер, который оттолкнется от моего текста, чтобы создать свое настоящее бескомпромиссное кино, то я буду, разумеется, рад. Я в моих книгах отталкиваюсь от Тарковского, Шнитке. Главное — это передача творческой энергии, а придет она в буквах, нотах или каких-нибудь пикселях, не так важно⁵.

Наконец, критиками о Шишкине написано огромное количество откликов и статей, его книги активно обсуждают в интернете «простые читатели». Его проза стала материалом для кандидатских и докторской диссертации, о ней написана одна монография. Однако в центре внимания пишущих о Шишкине оказывается, как правило, форма (язык, хронотоп, повествовательная стратегия), а не содержание произведений. Видимо, на общем бесцветном фоне «нового реализма» неомодернистская манера письма настолько поражает воображение, что до смыслов и идей литературоведческая мысль уже не дотягивается.

Словом, успех писателя Шишкина настолько велик, что кажется невозможным или по меньшей мере подозрительным… Однако премиальный, театральный и переводческий успех — это только внешние атрибуты писательского дела. Они говорят не столько об авторе, сколько о том, что культурная инфраструктура в постсоветский период худо-бедно работает. Куда важнее — внутрилитературные, собственно художественные особенности.

С точки зрения литературного темперамента Шишкин — кабинетный писатель. В военных действиях не участвовал (даже в армии не служил), революцией в молодости не грезил (даже протестной рок-музыкой 1980-х не увлекался), ледоколов за границей не строил и мелиорацией в средней полосе не занимался. Окончил романо-германский факультет МГПИ, в 1980-е и начале 1990-х работал журналистом, переводчиком, школьным учителем (но в прозе ни один из этих профессиональных опытов не нашел прямого отражения). В 1995-м переехал в Швейцарию, женившись на гражданке этой страны, своей переводчице. Внешне — биография правильного, умеренно-аккуратного и — неинтересного человека.

Все же один факт биографии Шишкина почти во всяком разговоре о нем упоминают и чуть ли не ставят в заслугу: Шишкин — «писатель-эмигрант», и даже более того — «один из <…> представителей «четвертой волны» русской эмиграции»⁶. Это определение было бы правильным и адекватным в ХХ веке, в ранний или поздний советский период. Сейчас мир изменился. Строго говоря, эмигрант — это человек, который вынужден жить за пределами отечества и по политическим или иным причинам не может вернуться. Шишкин уехал за границу по семейным обстоятельствам, его книги свободно продаются в России, он может вернуться в Москву, а живет в Европе потому, что там ближе к переводчикам и издателям. Так что слово «эмигрант», исторически окрашенное обертонами изгойства, бесприютности и страдания, вряд ли имеет к нему отношение. Шишкин — русский писатель, живущий в мире, где государственные границы утратили непроницаемость. Гипотеза о существовании некой «четвертой волны» едва ли состоятельна по тем же причинам; если кто-то из нынешних знаменитостей, покинувших «эту страну», не может вернуться, то, как правило, из-за криминального прошлого, и называется это по-другому — «в бегах».

Заход через эмигрантскую тему критики в лучшем случае используют, чтобы поговорить о ситуации писателя, вынужденного существовать в иноязычной среде, в отрыве от живого голоса родной улицы (в данном случае: родного Староконюшенного переулка). Этим обстоятельством разрыва с речевой практикой условного «народа» очень удобно объяснить феномен языка шишкинской прозы, в той или иной степени архаизированного, тяготеющего к языку русской прозы XIX века. Однако Шишкин прибегал к стилизации, языковой игре и лексическим анахронизмам и до 1995 года; очевидно, таково имманентное качество его таланта. Поэтому справедливо замечание С. Оробия: «Его проза — «искусство для искусства», высокохудожественная ретроспекция накопленного русской словесностью за последние полтора-два века»⁷.

«Эмигрантские» превратности судьбы безусловно нашли свое прямое отражение в «Венерином волосе» — в образе «толмача». Но гораздо важнее общее влияние европейского жизненного опыта на эволюцию писательского взгляда на мир:

Когда я был в России, меня интересовали, прежде всего, люди, и я писал не о стране, а о жизни.

1. Ермолин Евгений. Ключи Набокова. Пути новой прозы и проза новых путей // Континент. № 127. 2006.[↩]
2. Немзер Андрей. А вдруг по-человечески? // Время новостей. 2005. 23 мая.[↩]
3. Елисеев Никита. Тертуллиан и грешники // Новый мир. 2005. № 9.[↩]
4. Столярчук Александр. Михаил Шишкин отказался представлять «преступный режим» // Colta.ru. 2013. 7 марта. См. также: Flood Alison. Mikhail Shishkin refuses to represent «criminal» Russian regime // The Guardian. 2013. 7 March. [↩]
5. Белжеларский Евгений. Гражданин Альп // Итоги. 2010. № 40.[↩]
6. Оробий С. П. «Вавилонская башня» Михаила Шишкина: опыт модернизации русской прозы. Благовещенск: БГПУ, 2011. С. 11.[↩]
7. Оробий С. П. Указ. соч. С. 9. [↩]