Книготворческая стратегия раннего Игоря Северянина

Стихотворные брошюры 1904-1912 годов

До появления первой «полноценной» лирической книги «дерзающим эгофутуристом» Игорем Северяниным было опубликовано тридцать пять небольших по объему «книжонок»¹ (от одного до тридцати двух стихотворений) и подготовлена к печати еще одна брошюра («Элегантные модели», 1912), рукописный текст которой в 2004 году появился в печатном виде благодаря В. Терехиной и Н. Шубниковой-Гусевой².

Ранняя лирика Северянина до сих пор не привлекала особого внимания исследователей. Северяниноведами не было предложено анализа художественной целостности «брошюрного» периода в творчестве поэта. Возможно, современные литературоведы «инерционно» находятся под влиянием критиков начала XX века, которые настойчиво игнорировали молодого, мало кому известного автора. «Совершенно незаметно для широкого читателя и для критики сыпались, как из рога изобилия, тридцать две брошюры Северянина. Эти же самые стихи, соединенные в «Громокипящем кубке», вызвали восторг и гнев тех, кто их не замечал в брошюрах»³, — вспоминал В. Шершеневич. Обратившись в статье 1916 года «Северянин и русская критика» к временам «доисторическим», «когда Северянин издавался тоненькими брошюрками, которые мало кому попадались на глаза», С. Бобров все же обнаружил у литераторов некоторое «неравнодушие» к ранним книжным «выходкам» поэта: «Тут нас встречает обыденное обидчивое недоуменье, коим встречать у нас принято нового поэта. Тот ухмыляется, тот не замечает, другой острит: «Не поэт, а поэтический пулемет»»⁴.

Действительно, только сборник «Громокипящий кубок» (1913) заставил широкую читательскую аудиторию и когорту профессиональных критиков иначе взглянуть на творчество самопровозглашенного мэтра новой поэзии. Возможно, северянинский «книжный» дебют имел такой оглушительный успех именно потому, что он не был дебютом в полном смысле этого слова: выход «Громокипящего кубка» завершал, фиксировал продолжительный «брошюрный» период, который не исчерпывался составившими книгу «поэзами», а представлял собой интересное полномасштабное поэтическое явление.

Брошюрная «веха» в творческой эволюции Северянина — это не только точка отсчета, момент выбора мировоззренческого и стилистического художественного вектора, начальная ступень литературного становления, но и время уже «свершившихся свершений», пик жизнетворческих претензий поэта быть главой эгофутуристической школы (к моменту выхода в свет «Громокипящего кубка» Северянин успел как провозгласить эгофутуризм, так и отказаться от своего литературного «детища», что и было отражено в брошюрах).

Удивительно, что Северянин, поэт с ярким и противоречивым творческим амплуа, в сознании современников и в памяти будущих, то есть сегодняшних, поколений читателей представший лириком «узконаправленной» художественной ориентации, будуарным эгоистом-эстетом, играющим в эксцентрического гения-артиста, начинал с гражданской патриотической лирики. Цикл «Морская война» (1904-1905), составивший первые восемь брошюр поэта («К предстоящему выходу Порт-Артурской эскадры», «Гибель «Рюрика»», «Подвиг «Новика»», «Взрыв «Енисея»», «Потопление «Севастополя»», «Захват «Решительного»», «Конец «Петропавловска»», «Бой при Чемульпо»), посвящен событиям русско-японской войны 1904-1905 годов. Новоиспеченный поэт и гражданин представил на суд читающей публики «образцы» поэзии риторической, декламационной, гражданский пафос в них являлся не только эмоциональной тональностью, но и той доминантой, которая полностью обусловливала образно-тематическое и стилистическое решение произведений⁵.

И. Северянин считал, что его творчество сразу «стало развиваться на двух основных принципах, классическая банальность и мелодическая музыкальность…». «От первого я стал излечиваться в 1909-10 гг., от второго же не могу, кажется, избавиться и теперь…» — писал поэт в очерке «Образцовые основы»⁶.

В стихотворениях «брошюрного» периода взаимодействует несколько художественных тенденций: некоторые из них скоро изживают себя, исчезают из поля лирической «видимости» автора, некоторые остаются и начинают соседствовать с другими художественными «направляющими» его поэтики. К первым относится «наивный» традиционализм, маркируемый образно-эмоциональными, лексическими и ритмико-синтаксическими клише. Часто поэтические ходы раннего Северянина говорят о дилетантизме автора:

О, скажи: отчего холодна ты со мной?

Ты призналась, что любишь меня…

Так обнимемся ж крепко и жарко с тобой.

Поцелуемся жарче огня.

(«Никогда! Никогда!»)

Или:

И как не слышать мне любви певца ночного,

И как не чувствовать и солнце, и весну,

Когда прочел поэму Гончарова

И вспомнил юности волну!

(«Под впечатлением «Обрыва»»)

Между тем некоторые лирические высказывания поэта, выдержанные в традиционном ключе, отличаются чистотой и классически филигранной простотой формы (часто — элегической). К таким образцово традиционным можно отнести стихотворения «Ночная прогулка», «Тоска по Квантуну», «Ночь не сплю и вереницей…», «Отчего?», «Я помню, плыл по мертвому Байкалу…», включенные в брошюры «Мимоза 1>» (1906) и «Мимоза 2>» (1907).

С «наивно традиционной» и «образцово традиционной» поэтиками раннего Северянина тесно связана другая тенденция, которая находит отражение в ранних брошюрах 1904-1908 годов и быстро утрачивается, сходит на нет после брошюры «Сирень моей весны» (1908). Мы дадим ей условное название «наивная» классика. Брошюра «Мимоза 1>», к примеру, заканчивается мадригалом «Г-же Макаровой» с отчетливо звучащими в нем пушкинскими нотами: «Я до сих пор под властью впечатленья, / Обнявшего властительно меня, / Так много в Вас душевного волненья, / Так много в Вас сердечного огня». За мадригалом следуют два стихотворных четверостишия (эпиграмма «К адм. кн. Ухтомскому» и «острота» «Все дело в размере»). Таким образом, формируя композиционную структуру небольшой брошюры в девять стихотворений, Северянин ориентируется на стандарты составления поэтических сборников XVIII века, в заключительные разделы которых часто помещались «стихотворные мелочи».

Следующая брошюра — «Мимоза 2>» — открывается стихотворением «Свободный народ» с подзаголовком «Ода». Каждая строчка в трех пятистишиях северянинской оды представляет собой образец «прямолинейно» истолкованного и «прямолинейно» воспроизведенного одического риторического шаблона: «Да здравствует русский свободный народ, / Свободу купивший кровавой ценой…» и т. д. В конец «Мимозы 2>» поэт вновь выносит «стихотворные мелочи» — мадригалы «Искатели жемчугов», «Травиата» и «Миньона». Подражательно пушкинские («Поэту», 1907) и лермонтовские («На смерть Лермонтова», 1908) интонации, звучащие в следующих брошюрах поэта, а также стихотворные посвящения-«поклонения» Л. Толстому («Океану — капля») и Н. Некрасову («Памяти Н. А. Некрасова») указывают на то, что будущий «триумфатор-властелин» и «дерзающий» эгофутурист Игорь Северянин в начале своего творческого пути не только «хранил заветы славной старины», но и имел особенную привязанность к программным классическим образцам, которым наивно, «прямолинейно», но чистосердечно и воодушевленно старался подражать.

Третий художественный импульс, получивший воплощение в раннем творчестве поэта, можно условно обозначить «прямолинейным», или подражательным, символизмом. Жанровые подзаголовки некоторых стихотворений 1904-1907 годов имеют символическую составляющую: «Лживая звезда (Символический рассказ)», «Бунт волн (Символ)», «Рыцарь духа (Символ)». Все эти «официально» символические произведения представляют собой философские лирические «притчи», сюжеты которых диктуют конкретное понимание символа как простого иносказания, отражающего романтическую картину мира. Недаром в «Бунте волн» слышны отголоски элегии В. Жуковского «Море».

Первое обращение Северянина к символизму модернистского извода находим в брошюре 1908 года «Зарницы мысли»:

Ты подошла к волнуемой струями,

Ласкаемой туманами реке;

С раскрытыми отчаяньем зрачками

Ты вспомнила о ком-то вдалеке.

Там кто-то плыл куда-то в мглистой дали,

Кольнула сердце чья-то вдруг тоска.

Застыла ты… Деревья застонали.

Вздохнула ночь. Заплакала река.

(«Сердцу — сердце. Стансы», 1907)

Символистский образный код («туманы», «раскрытые отчаяньем зрачки», таинственный «кто-то», «чья-то тоска», «стонущие деревья») угадывается здесь сразу, а оттого предстает безыскусным и бесхитростным. Примечательно, что это стихотворение соседствует с «наивно-традиционными» и при этом тоже бесхитростными любовными зарисовками из цикла «Лепестки роз жизни» (IV-V): «Как тебя целую! как милую! / Ты со мной — смеюсь, а нет — грущу… / Оттого тебя ведь и люблю я, / Что любви причины не ищу!..» (1907)

Описывая творческий путь О. Мандельштама, М. Гаспаров отмечал, что в 1910-1911 годы в стихотворениях поэта «появляются непривычно эффектные образы из расхожего символистского арсенала», и приводил примеры таких образов: «под грозовыми облаками несется клекот вещих птиц», «и тело требует терний, и вера — безумных цветов», «в изголовье — Черное Распятье», на теле — «тяжкий панцирь презренья»⁷…

Ранняя лирика Северянина тоже пестрит «эффектными», «показательно» символистскими образами: «Мне грезятся мечи щемящей боли / Ее бездонных серых глаз унынья» («Сердцу — сердце», 1907), «Я изнемог и жажду незабудок, / Детей канав, что грезят под луной / Иным цветком, иною стороной» («Сонет», 1908), «И треснул форм Мечты безжизненный фарфор! / — Фарфоровые грезы!» («…То будет впредь, то было встарь…», 1908), паровоз «в хитоне — смутном как хаос» («Эскиз», 1908), «Кто-то, как нимфа загадочный, / В тальме, как страсть беспорядочной, / Дышит в лицо мне гвоздикой / С улыбкой восторженно-дикой…» («Интродукция», 1909), «Твои уста — качели лунные, / Качели грезы…», «Мы в мелодиях смутных прелюдий, / Ваши песни — запетая кознь» («Вне», 1910) и др. Некоторые стихотворения Северянина по-символистски «пропитаны» неоромантической образностью: «Моя мечта — моряк-скиталец…» (1908), «Знаю, капитан немого корабля, / Мститель-призрак, / Знаю, что со дня, как выгнала земля, / Буре близок…» («Агасферу морей», 1912).

Очевидно, желая сделать более заметной новую символистскую составляющую своей поэзии, в 1908 году Северянин выпускает две циклизованных брошюры «Лунные тени» (часть I и часть II). Большинство включенных в них стихотворений представляет собой попытку освоения символистского миропонимания через символическую образность. Первая часть этого своеобразного брошюрного цикла открывается «программной» «Прелюдией»:

Лунные тени — тени печали —

Бродят бесшумной стопой

В черном, как горе земли, покрывале

Призрачной робкой толпой.

По существу, никакой программы в стихотворении не представлено, однако «сгущенная» символистская атмосфера и клишированная символистская атрибутика позволяют говорить о своеобразной программности этого мистического «лунного» пейзажа. В стихотворениях «лунного» брошюрного цикла встречаются эпитеты «таинственный», «призрачный», «туманно-призрачный», «иной» (в значении «нездешний», «обманчивый»), тема города осмысляется по-брюсовски и по-бальмонтовски драматично: («И шумом города смеется мне Молчанье / Мертвее, безнадежнее могил» («Молчанье шума»). Встречаются в «Лунных тенях» и прямые отсылки к поэзии К. Бальмонта («Nocturne», «Стансы»), «певца луны» (М. Лохвицкая), «лунопевца» (И. Северянин) Лионеля⁸.

Критики и литературоведы неоднократно называли Северянина подражателем (В. Жирмунский, С. Викторова и др.) и даже вульгаризатором (М. Гаспаров) Бальмонта. Справедливости ради стоит сказать, что Северянин сдержанно относился к творчеству маститого собрата. Тем не менее на раннем этапе своего творческого пути молодой поэт должен был с особым вниманием вчитываться в бальмонтовские тексты. Причиной тому могла послужить исключительная увлеченность Северянина поэзией М. Лохвицкой, «царицы из цариц» русского стиха, чьи личные и творческие отношения с Бальмонтом не только сильнейшим образом повлияли на ее собственное художественное мировосприятие, но обогатили и поэзию Бальмонта новыми образами и ритмами. Поиск взаимных поэтических аллюзий, реминисценций, заимствований в творчестве двух поэтов, разгадывание сложного ребуса их драматичных взаимоотношений, изощренно преломленных в стихотворных текстах, — все это может послужить основой для увлекательного литературоведческого детектива⁹.

Описывая цезурные разновидности традиционных силлабо-тонических размеров во времена Блока и Маяковского, М. Гаспаров говорил о распространившемся тогда явлении, когда стиховая «цезура сопровождалась слоговым наращением или усечением предцезурного окончания»¹⁰, то есть когда стихотворная строка симметрично делилась на полустишия (или трехстишия) лишним слогом или двумя слогами либо, наоборот, — усечением слога.

1. См. высказывания Северянина: «Одна из этих книжонок попалась как-то на глаза Н. Лухмановой, бывшей в то время в театре военных действий с Японией. 200 экз[емпляров] «Подвига Новика» я послал для чтения раненым солдатам»; «В 1908 г. промелькнули первые заметки о брошюрках» (Северянин И. Образцовые основы // Игорь Северянин. Царственный паяц. Автобиографические материалы. Письма. Критика / Сост., вступ. ст. и коммент. В. Н. Терехиной и Н. И. Шубниковой-Гусевой. СПб.: Росток, 2005. С. 42).[↩]
2. Северянин И. Громокипящий кубок. Ананасы в шампанском. Соловей. Классические розы. М.: Наука, 2004.[↩]
3. Шершеневич В. Футуристы // Игорь Северянин глазами современников / Сост., вступ. ст. и коммент. В. Н. Терехиной и Н. И. Шубниковой-Гусевой. СПб.: Полиграф, 2009. С. 70. [↩]
4. Бобров С. Северянин и русская критика // Игорь Северянин. Царственный паяц. С. 311.[↩]
5. См. подробный анализ «морского» цикла: Белова В. В. «Войны текущей эпизод…» (поэтика ранних «морских» брошюр Игоря Северянина) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 4. Часть 2. [↩]
6. Северянин И. Образцовые основы // Северянин И. Тост безответный. Стихотворения. Поэмы. Проза. М.: Республика, 1999. С. 480.[↩]
7. Гаспаров М. Л. Поэт и культура (три поэтики О. Э. Мандельштама) // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М.: НЛО, 1995. С. 331.[↩]
8. См. стихотворения М. Лохвицкой «Лионель» и И. Северянина «Рондель». «Лионель» — бальмонтовский псевдоним, которым он часто подписывал стихотворения 1900-х годов и письма к В. Брюсову.[↩]
9. Интересная попытка восстановления витиеватой канвы творческих и личных взаимоотношений двух поэтов предложена в статье Т. Александровой «Жизнь и поэзия Мирры Лохвицкой» (Лохвицкая Мирра. Путь к неведомой отчизне. Стихотворения и поэмы. М.: Вече, 2003). [↩]
10. Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М.: Фортуна Лимитед, 2000. С. 217.[↩]