Книга Владимира Огнева

В. Огнев, Поэзия и современность, «Советский писатель», М. 1961, 355 стр.

Критиков часто бранят. Но добро бы только бранили… Чаще их просто не читают. Видимо, в этом повинны и мы, мастеровые этого цеха: мало и плохо пропагандируем новые работы наших собратьев. А ведь за последнее время появились – и появляются – интересные литературоведческие и критические книги, заслуживающие внимания широкого читателя. Одна из них – сборник статей В. Огнева «Поэзия и современность».

Сборник состоит из двух больших разделов. Первый – «Поэзия и время» – посвящен разговору об основных проблемах поэзии; В. Огнев сформулировал их для себя в заглавии одной из статей: «Жизнь – мастерство – новаторство». Во второй раздел – «Пути и судьбы» – вошли статьи, посвященные творчеству некоторых видных поэтов нашего времени.

Как и всякий сборник, книга представляет собой итог работы критика за несколько лет; статьи писались по разным поводам, с разными задачами: здесь и журнальная рецензия, и газетное выступление, и предисловие к книге. Поэтому правильнее всего, по-видимому, определить те общие черты, которые цементируют сборник, превращая его из собрания статей в книгу.

Первая из них – страстность. А страстность – это ведь и пристрастие, ибо только любовь дает действенную силу и утверждению и отрицанию. Если субъективные пристрастия критика совпадают с объективной истиной – значит он настоящий критик. Но пристрастия должны именно совпадать с объективными выводами, а не исходить из уважения к авторитетам или рассудочных представлений о том, какова нынче объективность.

У В. Огнева есть свои любимые поэты или, точнее говоря, любимое направление: поэзия думающая.«…Мысль, то есть содержательное, формообразующее начало, – читаем мы в книге, – является тем главным ориентиром, той путеводной звездой, по которой только и можно выйти от искусства к «жизни, подняться до понимания сущности творческого процесса».

Для В. Огнева к этому, направлению принадлежат самые разные по индивидуальному почерку поэты: А. Твардовский и И. Сельвинский, В. Луговской и Я. Смеляков, В. Незвал и Н. Хикмет. Но это неизменно те, кто думает в поэзии. Поэзия «чисто эмоциональная» оставляет Огнева – как критика по крайней мере – равнодушным. Да и в «думающей» поэзии его привлекают поэты высоких гражданских раздумий о долге, родине, современности.

Желание видеть в поэзии верное орудие постижения мира определяет всю тональность сборника. Не к воспеванию, не к описанию, не к изложению зовет Огнев, а именно к постижению. Вновь и вновь возвращается он к тезису о том, что искусство должно вмешиваться в жизнь; только тогда пробуждается и вера художника в силу слова, только тогда оживает мастерство и. приобретают смысл его секреты и тайны.

Тяготение к поэзии больших мыслей и широких обобщений заставляет Огнева полемично ставить вопрос об условности. «Путь условности – путь обобщения. Хотя это может показаться парадоксом, но боязнь условности в поэзии есть следствие отрыва искусства от жизни. Боязнь жизни, непонимание ее закономерностей, неумение проникнуть в Смысл глубочайших ее процессов всегда сопровождаются рабским ползаньем по поверхности явлений».

С равной энергией выступает критик и против поэзии камерной, и против поэзии отражательской. И, конечно, прав он, когда пишет, что только невежество и догматизм могли породить версию – именно не теорию, а версию! – по которой лирическое начало, как субъективное, вроде похуже эпического: ведь эпос имеет дело с событием объективным, с «отражением» реальной жизни. Примечательно, что и ставит эту проблему Огнев в связи с поэмой А. Твардовского «За далью – даль» – крупнейшим поэтическим произведением последних лет, которому «лирическое начало» придало особенную глубину.

Все это хорошо и интересно. Однако иногда В. Огнев ради своих пристрастий забывает об истине, вступает в противоречие с самим собой.

Так, в книге есть странное утверждение, будто «пусты догадки, «наступал» ли Маяковский на горло своей собственной песне или не мыслил попросту песни иной, кроме той, которую пел».

Но разве безразлично, поступается ли поэт заветной песней? Разве не важно – беззаветно отдает народу свою песню поэт или «смиряя себя»? Недаром на произвольном толковании известных строк Маяковского строится утлая версия о «трагедии» великого поэта, о «трагедии» советских литераторов, якобы несвободных в своем творчестве. И вряд ли правильно так, походя, заявлять, будто проблемы не существует.

В статье о пейзажной лирике критик решительно утверждает: «…если брать эту проблему во всей ее философской, глубине, то в «пейзажной лирике» будем мы видеть прежде всего отражение «пейзажа души» современника». Понятно, что Огневу, влюбленному в «поэтическую мысль», чужда «поэтическая живопись», но… «Есть в осени первоначальной…» все же продолжает оставаться классикой.

Все это вместе взятое, не ставя под сомнение право критика на пристрастие, напоминает, что страстность не просто повышенная восприимчивость, а прежде всего острота постижения.

Второе качество, на котором хотелось бы остановиться в связи с рецензируемой книгой, – широта критического мышления.

Обычно исследователи действуют по принципу: чем глубже, тем уже. Материал наваливается со всех сторон, и чтобы легче преодолеть его сопротивление, исследователь уменьшает площадь разреза. В. Огнев же не только глубоко проникает в творческий мир поэта, но и непременно ставит ту или иную творческую проблему.

На примере поэм Луговского критик утверждает «щедрый интеллектуальный опыт русской поэзии, ее философский, исторический кругозор, желание и умение быть «с веком наравне».

Рассмотрение лирической поэзии Шираза помогает развенчивать «распространенное в мире поэтов заблуждение. Многим из них кажется, что они спускаются в жизнь с высот поэзии, на самом же деле к жизни можно только подняться».

Творчество литовского поэта Монтвилы подсказало интересные выводы о взаимодействии интернациональных поэтических принципов Маяковского и национальной самобытности поэзии.

Стихи Алексиса Парниса вызывают разговор о «великом качестве» – цельности поэтической натуры.

Ясность общего взгляда позволила Огневу познавать своеобразие поэта не в узких рамках «манеры», а в широко понимаемом праве художника на собственное, свойственное данной личности качество эмоционального восприятия.

Правда, опять-таки широта мышления идет иногда за счет растяжения, за счет уменьшения плотности мысли. Книга в значительной части состоит из статей, опубликованных ранее в газетах. Но статья на газетной полосе и статья в книге – качественно различаются. То, что еще может быть оправдано в газетной статье, имеющей малую «площадь» и потому максимально лаконичной, в книге порой начинает звучать бедновато, малодоказательно. Стремление Огнева разрешить все вопросы, поставить точки над всеми «i» работает против самого автора. «В сложном, тонком вопросе о так называемой «пейзажной лирике», – пишет критик, – еще и по сей день встречаемся мы с самыми разными толкованиями, «уклонами» и вульгаризаторскими крайностями. А между тем вопрос этот далеко не периферийный». Согласитесь сами, что так разделываться с «инакомыслящими» в серьезной книге не пристало.

Мелкими, частными выглядят и некоторые статьи, прежде всего рецензии на спектакли Театра сатиры «Мистерия-буфф» и «Клоп».

Третье качество – тонкий вкус, с которым написаны все статьи книги. Особенно хотелось бы выделить «Могущество слова». Сопоставляя словесную игру в стихах раннего Сельвинского:

А в отмелях седая пена

Блистает, блещет и блестит –

с его зрелыми стихами:

Не звук, а музыкальный дым

Летел над блеском ледяным, –

Огнев замечает: «Так через двадцать с лишним лет был сделан «выбор» нужного слова…

И слово это найдено было Сельвинским потому, что был сделан другой, более важный выбор – между общественным искусством и эстетством. Выбор – в пользу первого».

От хорошего и точного вкуса критика идет и большая его требовательность. Разбирая превосходную повесть в стихах Я Смелякова «Строгая любовь», получившую в нашей печати немало восторженных оценок, Огнев ведет, по его выражению, «строгий разговор» с поэтом и с этой высоты требовательно говорит: «От «Строгой любви» в процессе развития ее сюжета ждешь исторических прозрений, смелых прорывов в современность, большей дальновидности и внятности обобщений о дне сегодняшнем, коль уж какие-то линии сопоставлений его со днем вчерашним оказались намеченными в повести».

И, наконец, последнее качество – то, что обычно выражается понятием «хороший слог». У Огнева фраза легкая, образная, точная. Она надолго остается в памяти читателя.

В. Огнев – критик-публицист. Причем его статьи не сводятся ас простому разъяснению или повторению общественно-политических тезисов, а представляют собой эмоциональные, острые выступления человека, искренне заинтересованного » боевой силе поэзии, в прославлении горячего человеческого сердца. Поэтому так волнуют работы о Сергее Чекмареве, Витаутасе Монтвиле, Александре Гаврилюке, Мусе Джалиле, Алексиев Парнасе – поэтах-героях, поэтах, чья жизнь была как песня. После прочтения этих статей надолго остается в душе светлое чувство уважения, преклонения, восторга перед славным деянием человека.

Воспитательная сила этого сборника несомненна. И поэтому хотелось бы порекомендовать прочесть книгу В. Огнева значительно большему числу читателей, чем на то рассчитывали издательство и книготорг, выпуская ее тиражом 5000 экземпляров.