Книга о Руссо

И. Верцман, Жан-Жак Руссо, Гослитиздат, М. 1958, 270 стр.

Книга И. Верцмана «Жан-Жак Руссо», несомненно, привлечет внимание читателя – и не только узкого круга специалистов, но и всех тех, кто любит литературу и интересуется историей человеческой мысли. Написанная живо и увлекательно, она воссоздает сложный образ Руссо – человека и писателя, социального мыслителя и музыканта, эстетика и музыкального критика.

«Если бы пламенные слова могли сами по себе «зажигать сердца», то из одних сочинений Руссо могла разгореться революция» – эти слова автора, пожалуй, точнее всего выражают основную мысль его книги. Руссо для Верцмана – идеолог наиболее демократической части третьего сословия, выразитель настроений земледельцев, рудокопов, плотников, каменотесов – всех тех, кто в годы революции составит основную армию санкюлотов.

Плебейство Руссо – не ярлык, который автор приклеивает писателю (как это еще нередко случается в наших литературоведческих работах), но ключ для понимания сложных противоречий Руссо, строй его души и характера. Руссо – мыслитель и писатель – неотделим для Верцмана от Руссо-человека, – на всем, что писал Руссо, лежит отпечаток его личности, всякое произведение глубоко пережито, а не только продумано им. В этом отношении у Руссо нет резкой грани между таким задушевным романом, как «Новая Элоиза», и трактатами на самые отвлеченные темы. Версию о существовании двух Руссо (одного – автора «Общественного договора», и другого – творца «Новой Элоизы» и «Исповеди») И. Верцман решительно отвергает. Плебейский голос Жан-Жака он слышит и в социальных трактатах Руссо, и на самых интимных страницах «Исповеди».

Вдохновителем уже первого трактата Руссо является, по словам автора, «живой французский крестьянин», а не выдуманный философами «естественный человек». Глазами этого крестьянина, равнодушного ко всякого рода умствованиям, убежденного, что, с точки зрения тех элементарных требований, которые предъявляет к нему жизнь, наука излишня, как и всякое знание, – смотрит Руссо на цивилизацию, судит ее. При этом Верцман не забывает, что вместе с возмущением против мира богатства и знатности Руссо разделяет и ограниченность французского крестьянина, не втянутого еще в общенациональную политическую борьбу, его наивность и отсталость. Этим объясняется, как демократическая и революционная критика современного общества, удивительно глубокое и неожиданное для XVIII века понимание классового характера современной культуры могут уживаться у Руссо с идеализацией неподвижного патриархального бытия, с враждебным отношением к цивилизации.

И ту же плебейскую основу видит автор в герое «Исповеди». «Руссо – плебей, желающий говорить своим голосом, думать и чувствовать по-своему» (стр. 231). Человек незнатного происхождения и демократ по образу мысли, вынужденный жить в великосветской среде и в какой-то мере к ней приспосабливаться, Руссо стремится во что бы то ни стало сохранить свою внутреннюю свободу, остаться верным самому себе, своей философии жизни, истине, им выстраданной. Так объясняется в книге индивидуалистическое начало автобиографии Руссо.

Даже стремление Жан-Жака обнажить дурные черты своего характера, по мнению Верцмана, имеет своим источником плебейский протест против светского «конвенанса». «Так простолюдин, получивший возможность проявить откровенность, грубит хозяину из желания противопоставить свою правду господской кривде» (стр. 231).

Отводя должное место Руссо – социальному мыслителю (этому вопросу посвящены вторая и третья главы книги), автор главное внимание сосредоточивает на эстетических взглядах Руссо и его художественном творчестве.

Глава «Искусство и мораль», посвященная эстетическим взглядам писателя, не может не вызвать интереса, – вопросы эстетики Руссо в нашей литературе совсем не освещались. А между тем, как показывает И. Верцман, эстетика Руссо имела очень важное значение и не только для своего века: в ней заключались зерна тех идей, которые получат развитие уже в следующее столетие у Гёте и Пушкина, Байрона и Бальзака, Белинского и Чернышевского.

Взгляды Руссо на искусство неотделимы от его мировоззрения. Как и все другие формы человеческой культуры, по убеждению Руссо, искусство несет в себе пороки цивилизации, глубоко враждебной народу, оно гирляндами цветов обвивает цепи рабства и гнета, которые влачат люди. Гневные слова Руссо об искусстве автор объясняет тысячелетними обидами трудового народа, в них он слышит голос «тех простолюдинов, которые во времена волнений 1750 – 1751 годов в Париже требовали сжечь королевский дворец, «построенный на счет народа» (стр. 86).

И все же, как это убедительно показано в книге, «иконоборческий пафос» эстетику Руссо ни в какой мере не исчерпывает. Руссо не просто отрицает современное искусство, он требует другого. Его критика театра в «Письме к д’Аламберу» и особенно в письмах Сен-Пре к Юлии в романе «Новая Элоиза» имеет точный адрес: это театр классицизма и рококо. Манерному и условному аристократическому искусству Руссо противопоставляет требование естественности и жизненной правды; не короли и принцы, а простые люди, представители третьего сословия – вот кто, по мнению Руссо, должны быть героями современной драмы.

Здесь автор обнаруживает связь идей Руссо с передовой эстетической мыслью его века. Вслед за просветителями Руссо мечтает о таком театре, который стал бы орудием для распространения новой морали, «юколой для подражания, волнующей сердца, поднимающей народ к борьбе за правду» (стр. 103). Руссо хотелось бы найти прямой мост от искусства к действительности, от красоты к морали. Верцман вспоминает прекрасные слова Шиллера, сказанные о Руссо: «…он предпочитает совсем не дать искусству возникнуть, чем дожидаться его полного совершенства… он, одним словом, охотно принизит цель и сведет с высоты идеал, лишь бы скорее, лишь бы вернее его достигнуть» (стр.