Книга о русской «литературной цивилизации»

«История русской литературы. XX век. Серебряный век», М., Изд. группа «Прогресс» – «Литера», 1995, 703 стр.

Серебряный век русской литературы продолжает интриговать воображение. И не только у нас. «С сегодняшней точки зрения Серебряный век кажется Золотым веком русской литературы» (с. 614), – пишет профессор Женевского университета Жорж Нива в книге «История русской литературы. XX век. Серебряный век», недавно изданной в Москве в русском переводе. В 1987 году эта книга, начавшая собой публикацию семитомной «Истории русской литературы», вышла во Франции. Задуман же этот грандиозный труд был еще в 1981 году группой славистов из разных стран – Жоржем Нива, Ильей Серманом, Витторио Страдой и Ефимом Эткиндом, – составивших потом его редакционный комитет.

Вокруг нашего издания «Серебряного века» уже завихрились критические страсти и пристрастия¹. Надо признать, критики правы в том, что в книге есть досадные фактические огрехи, и их немало (перепутанные даты, неточные названия поэтических сборников, переименование футуристической группы «Гилея» в «Гилей» и пр.). Вероятно, то обстоятельство, что работа русских издателей и переводчиков обошлась без привлечения авторов труда к необходимой при печати корректировке, как и без должного внутреннего рецензирования, многое здесь объясняет. Эффект «испорченного телефона» в таком случае почти неизбежен.

Но давайте обойдемся без полемических страстей и обратимся к главному. А главное в томе по серебряному веку, несомненно, заслуживает уважения, признания и благодарности. Не все тут абсолютно ново? И мы, мол, сами с усами? Да, отечественная литературоведческая практика, не вся успевающая печатно выговориться в затруднившихся сегодня условиях, но осуществляющаяся в разного рода выступлениях, докладах, конференциях, в журнальных и газетных статьях, в живом слове вузовского лектора (а оно не везде омертвело), конечно, изменилась, литературоведение стало далеко не тем, что знают о нем наши друзья, западные слависты.

Исследовательская мысль ученых и там и здесь, в чем-то расходясь, по сути, бьется над разрешением одних и тех же проблем. И это обнадеживающий знак современной науки. Хорошо, когда туннель познания роется сразу с двух концов. А кто при этом копает глубже, кто опережает или отстает – в итоге не так уж важно.

Замысел труда о русском серебряном веке – свободный и широкий: представить историю русской литературы XX столетия вне зависимости от политических критериев, осознать однородность разных ее ветвей – литературы эмиграции и «метрополии» – при драматической разделенности их исторических судеб, дать картину развития не только собственно литературы, но историю целой «литературной цивилизации», подключая сюда и смежные сферы: очерки о культуре – о движении религиозно-философской мысли, обновлении театра, живописи и музыки. Этим областям культуры отведены в книге специальные главы, и они создают внушительную картину культурного ренессанса в России начала века.

Верный тон книге задает открывающая ее глава известного итальянского слависта Витторио Страды «Литература конца XIX века (1890-1900)», где развернуто целостное понимание литературной эпохи и происходящих в ней перемен. Процесс обновления художественного сознания рубежа века ученый справедливо связывает с императивом переосмысления традиционного для русской интеллигенции идеологического «наследства» – того наследства, которое навязывалось русской литературе «от 40-х годов до конца века». «Всей русской историей, идет ли речь о бюрократической прослойке или радикальной оппозиции, навязана эта «узость» в понимании и восприятии языка», как бы вступившая в «заговор против его свободы и автономии» (с. 33), – утверждает В. Страда.

Подобная узость культивировалась публицистической критикой, в особенности шестидесятниками и тем, что их подготавливало и что потом было ими завещано и закреплено в менталитете русской интеллигенции. Первым толчком к переоценке духа шестидесятников и всего «народничества» в широком смысле слова послужила, по приведенным в книге словам В. Розанова, «страшная катастрофа», цареубийство 1 марта 1881 года, обнажившая в его вдохновителях поразительную «сухость сердца» и «недостаток универсальности в приложении принципов» (с. 18-19).

Но голос «сердца» и дыхание универсальности, всегда ощутимые в большой русской литературе, не скованной идеологическими догмами, – от Пушкина до Толстого и Достоевского, – ценила и по-своему отстаивала критика «эстетическая» (К. Леонтьев, В. Розанов, А. Волынский и др.), остававшаяся до поры в меньшинстве, но по-новому зазвучавшая к концу века. Подступающий кризис сознания и самой жизни требовал пересмотра «наследственного» комплекса интеллигенции и освобождения литературы от вменяемых ей узких, подсобных, служебных ролей. Переделка здания литературы начиналась с изменения «взгляда на человека». Новое состояние взбунтовавшегося человеческого духа, ощущение самоценности личности, вызывало к жизни новое отношение к художественному языку, подготавливало «взрыв нового чувства слова» (с. 33), а вместе с ним и осознанное требование автономии искусства. Эти умонастроения, ставшие ферментом обновления всей литературы серебряного века, в новаторской форме воплотили прежде всего Чехов, совершивший «самую глубокую революцию в русской литературе» (с. 48) и при этом достигший «универсальности и «классичности» (с. 53), и поэты-символисты. Началом, сближающим Чехова и символистов, можно думать, было как раз их по-разному осуществляемое стремление к универсальности способов художественного обобщения.

Символизму, что вполне естественно, отведено в книге вслед за Чеховым одно из ведущих мест. Это большая глава «Русский символизм» с общим обзором поэзии (Ж. Нива) и отдельными персональными подглавами – «Андрей Белый» и «Александр Блок» (автор обоих портретов – Ж. Нива), «Поэтика Блока» (Е. Эткинд), «Вячеслав Иванов» (В. Рудич), «Иннокентий Анненский» (В. Гитин) – и продолжающая ее глава «Кризис символизма и акмеизм» со вступительной статьей Е. Эткинда, с очерками о Гумилеве (И. Делич), М. Волошине (Е. Эткинд) и М. Кузмине (С. Чимишкян-Йеннергрен). Детальные обзоры посвящены русскому футуризму (глава X с вступительной статьей Ж.

1. См. заметки литературных обозревателей в газете «Сегодня» от 29 июля и 24 октября 1995 года, в «Литературной газете» от 8 ноября 1995 года и ответную статью Е. Эткинда в «Литературной газете» от 18 октября 1995 года.[↩]