Книга для комментариев на скрипке

В. ОТРОШЕНКО

КНИГА ДЛЯ КОММЕНТАРИЕВ НА СКРИПКЕ^*

Эссе из книги «Тайная история творений», созданной при поддержке московского Литфонда и Альфа-банка.

Мне всегда представлялось, что в мире объявится книга, которая разгадает тайну искусства Андрея Платонова. Разумеется, эта книга не может быть сочинением какого-нибудь ученого или литератора. Ученые и литераторы уже сообщили нам все, что они могли сообщить о Платонове, – что он гений, безумец, авангардист, экспериментатор, пророк, странный и великий писатель. Это должна быть книга либо самого Платонова, либо книга, подобная той, о которой беспрестанно толковал Борхес, – книга, написанная непосредственно Богом. Книга, в которой раскрыты цель и смысл Творения, все загадки мироздания. В каком-то из ее бесчисленных параграфов должна быть растолкована и проза Платонова. Появление такой книги почти невероятно. Книга же Платонова о Платонове появилась. Она доступна. Но, прочитав ее, понимаешь: было бы лучше, если бы ее не существовало в природе.

Достаточно и того, что Платонов оставил в мире прозу, которая принадлежит к разряду самых непостижимых явлений духа. Теперь к этой привычной непостижимости, терзающей и вдохновляющей разноязыких исследователей, прибавлена новая непостижимость.

Двадцать четыре записные книжки Платонова 1921-1944 годов, изданные в полном объеме, не прекратят споров вокруг романов Платонова. Потому что и сами эти книжки, собранные в один том, читаются, как роман – предельно откровенный роман Платонова о Платонове.

Предельно здесь не означает очень. Речь идет именно о пределе. Со дня выхода в свет этой книги, вероятно, уже не остается источника, который бы подвел нас ближе к Платонову, приоткрыл бы в большей степени тайны его мышления, мироощущения и языка. Граница обозначена. Записные книжки содержат в себе все, что мы можем знать о Платонове, – его сны и детские воспоминания, мимолетные и неотступные мысли, свернутые в кокон сюжеты, экспозиции и наброски к написанным и ненаписанным произведениям, заметки о поездках по стране, технические чертежи и схемы, размышления о Боге и революции. И тем не менее – все нужно понимать в том смысле, что ничего другого уже не будет. Подлинную летопись жизни и творчества писателя, утверждают исследователи, мы не сможем восстановить никогда. Не сможем, потому что, во-первых, Платонов не вел дневников. Во-вторых, у Платонова не было своего Душана Петровича Маковицкого, то есть такого добродетельного и аккуратного гения, который бы составлял по горячим следам хронику жизни писателя наподобие «Яснополянских записок». И в-третьих, никакие воспоминания современников не способны сообщить о Платонове ничего существенного, если, конечно, не считать в высшей степени существенным тот факт, что все современники, писавшие о Платонове, твердили в один голос об одном и том же – о его «поражающей воображение неразговорчивости».

Что ж, если бы Платонов заговорил с потенциальными воспоминателями в том духе, в каком он говорил наедине с собою в записных книжках, то это, вероятно, не только поразило, но и парализовало бы их воображение.

Во всяком случае, воображение перестает работать в обычном режиме, когда читаешь, например, вот эту запись, сделанную Платоновым в 1942 году:

«Щенок Филька в Уфе:

один, без имущества, лежит на полу на холоде. Все, что можно сделать в таком состоянии, – весь инструмент… должен заключаться лишь в собственном живом туловище: ни бумаги, ни пера!!»

Воображение, если оно только мгновенно не станет на какой-то особый путь восприятия реальности, вынуждено будет задавать здесь на каждом шагу вопросы. Что значит – «в таком состоянии»?. Щенок это – что: состояние? В каком смысле? В том смысле, что щенок – это проявление, воплощение чего-то или кого-то, находящегося теперь в состоянии (теле) щенка? Тогда – кого и чего? Души животного? Или некоего тонкого невидимого духа, подобного Атману, который, согласно великой формуле Упанишад – tat tvam asi (буквально: «то – ты еси», или «все живущее – это ты»), – пронизывает, не меняя своей изначальной сущности, любое «живое туловище», какую бы зримую форму оно ни имело и кому бы ни принадлежало – щенку Фильке, который «лежит на полу на холоде», или русскому писателю Платонову, который смотрит на этого щенка. Смотрит каким-то очень странным способом, видит его каким-то особым зрением – не ощущая никакой разницы между ним и собой, кроме разницы в удобстве туловищ. У щенка туловище неудобное. Неудобное для чего?