Кейс Верхейл. Танец вокруг мира. Встречи с Иосифом Бродским

Начиная свою книгу об Иосифе Бродском, голландец Кейс Верхейл (известный как исследователь творчества Ахматовой) пишет: «Теперь мне кажется почти нереальным, что я был знаком с подобным человеком» (с. 8). На всем протяжении воспоминаний Верхейлом руководит возвышенное чувство причастности к великому.

Лицом к лицу Бродский и Верхейл предстают перед читателем во всех статьях, заметках, воспоминаниях, выступлениях, включенных в книгу. Наиболее лиричная часть «Танца вокруг мира» – личные впечатления Верхейла, воспоминания и размышления о Бродском. Так, в статье «Вокруг одного посвящения» о стихотворении Бродского «Голландия есть плоская страна…» Верхейл в очередной раз говорит о себе: «я <…> воспринимаю необычайную свежесть и завершенность наследия Бродского, но тоску из-за его отсутствия среди живых это интеллектуальное богатство не уменьшает» (с. 245).

С литературоведческой точки зрения книга на первый взгляд не представляет особой ценности. За последние десять лет о Бродском было написано множество работ самого разного уровня и совершенно противоположных направленностей. Написаны многочисленные воспоминания, немало сказано о каждом аспекте, который освещает Верхейл как литературовед. Хватает работ и о молчании («Прилив тишины») и о пустоте («Формы против пустоты») в поэзии Бродского. Однако русскому любителю Бродского придется постоянно делать поправку на то, что литературоведческие статьи Верхейла были опубликованы задолго до того, как к творчеству поэта обратились отечественные исследователи. Так статья «Эней и Дидона» увидела свет в 1971 году, через год после выхода в Нью-Йорке одноименного стихотворения.

Таким образом, книга Верхейла при всей кажущейся неоригинальности может служить прекрасным образцом прижизненной критики, которой Бродский был лишен на родине.

Самая интересная и важная часть «Танца вокруг мира» – рассуждения Верхейла о связи русской и голландской культур. В парадигму этой почти трехсотлетней (начиная с Державина) связи Верхейл и вписывает Бродского. Композиционно книга построена так, что к теме взаимоотношений двух культур читателя подводит статья «Сальто в языке», посвященная сборнику «Меньше единицы», а шире – «английскому и русскому» Бродскому. Он предстает как поэт «синтетический»: с одной стороны, предельно открытый другим языкам (в самом широком смысле слова «язык»), а с другой – духовно от них независимый. «Настоящий сборник составлен отчасти в надежде внести лепту в <…> будущее, представив на нашем языке поэта, чей образ мыслей определенно смыкается с голландским, но в то же время и достаточно ему чужд, чтобы показать наш мир в совершенно неожиданном ракурсе» (с. 133), – пишет Верхейл в «Предисловии к переводному сборнику стихов «Осенний крик ястреба»».

Эти слова можно отнести и к книге самого Верхейла, которая показывает «мир Бродского» в совершенно неожиданном, голландском ракурсе. Центральная статья книги – «Анна Ахматова и Иосиф Бродский» – преамбула к теме, рассказывающая о знаменитом «молчании» поздних стихотворений Ахматовой, «о каком-то принципиальном целомудрии ее языка» (с. 140). Иосиф Бродский – прямой наследник ахматовской тишины и при этом – «русский поэт <…> завлекающего словесного гула» (с. 142). Подобный парадокс Верхейл иллюстрирует стихотворением «Сретенье», в котором наряду с масштабом описываемого бросается в глаза «фигура умолчания» – отец Иисуса. «Полное умолчание этой фигуры в стихотворении Бродского мне кажется выразительным примером <…> того поэтического такта и той недосказанности, или тишины, которые иначе не назовешь, как ахматовскими» (с. 148).

«Такт» и «недосказанность» поэзии Бродского Верхейл довольно неожиданно выводит из двух общих черт его творчества: симпатии поэта к кальвинизму – одной из ветвей протестантской церкви, укоренившейся и в Голландии, – и его интереса к живописи голландских мастеров. Если со вторым положением русский читатель Бродского, хоть раз посетивший Эрмитаж, может легко согласиться, то тема «Бродский и кальвинизм», видимо, еще долго будет оставаться открытой. Верхейл усложняет ситуацию тем, что разводит «этику» и «поэтику»: в понятие «этики» включается то самое «ахматовское молчание», в слово «поэтика» – «духовный экстремизм» Бродского, не принимающего очевидных религиозных догм.

Вывод Верхейла парадоксален, но аргументирован и обоснован: «Так что с культурфилософской точки зрения можно говорить о кальвинизме этики Бродского при подчеркнутом антикальвинизме его поэтики» (с. 153).

Очень сомнительно, что «Танец вокруг мира» станет знаменитой книгой. Но можно с уверенностью сказать, что заметки Верхейла найдут в России достойного читателя и критика. Слишком уж в «неожиданном ракурсе» предстает под пером своего голландского друга ставший уже «хрестоматийным» Иосиф Бродский.

М. БУДАРАГИН

г. Великий Новгород