Как отзывается слово. Борис Пастернак в споре о «физиках и лириках»

Звучащие и повторяющиеся в нашей памяти строки Пастернака словно бы сами возвращают нас вновь и вновь в удивительные образы его поэзии. Но вслушиваясь в звучание некоторых из этих стихов, хочется опять вспомнить тютчевские слова о том, что «не дано предугадать, как слово наше отзовется». И понять иногда по-иному, как отзывается в мире слово поэта, в особенности если оно звучало как глубинное эхо и, рассеянное во всеобщей памяти, влияло на течение мысли по преимуществу скрытно. Не случайно по прошествии многих лет неожиданно возникают новые контексты знакомых произведений.

В октябре 1959 года в продолжение дискуссии в «Литературной газете» было напечатано стихотворение Бориса Слуцкого «Физики и лирики», давшее название спору, а первая строфа стала для многих чем-то вроде эпиграфа к нему:

Что-то физики в почете,

Что-то лирики в загоне,

Дело не в сухом расчете,

Дело в мировом законе.

Та пресловутая и несколько даже смешная дискуссия сама по себе любопытна. «Мероприятие» родилось спонтанно, хотя и было благосклонно санкционировано в 1959 году и продолжалось более двух лет вплоть до октября 1961 года — до XXII съезда КПСС. Можно сказать, что оно, будучи инспирировано «сверху», весьма активно поддерживалось и «снизу»¹. К. Богданов указывает: «Появление в широком обиходе самого словосочетания «физики и лирики» возникло по ходу дискуссии с оглядкой на стихотворение Бориса Слуцкого, напечатанное в октябре того же года в «Литературной газете»» [Богданов: 130].

Но хотелось бы вести разговор не о дискуссии как таковой. Речь пойдет о личном и драматическом (может быть, даже трагичном): ведь стихотворение Б. Слуцкого «Физики и лирики», по нашему мнению, говорит и «совсем о другом». Всегда казалось странным, что «о лириках в загоне» (пусть в слегка шутливой манере) написано в то время, когда лирика, напротив, была в необычайном фаворе. Сам Слуцкий вместе с другими поэтами выступал у памятника Маяковскому, в Политехническом и на других «площадках и площадях», например, его приглашали и на телевидение, что казалось тогда вообще экзотикой. Возможно, в истории литературы (в нашей истории — точно) не было такого времени, когда поэзия обладала подобной властью над умами и буквально миллионы ей внимали завороженно². Понятно, что здесь играли роль известные социальные процессы (часто обсуждавшиеся, поэтому не будем на них останавливаться).

Но вдруг сквозь почти игровые сентенции мне послышались слова другого автора, написанные тем же четырехстопным хореем, которые, кажется, никогда не сопоставляли со строфой о «лириках-физиках». Это начальный стих «Нобелевской премии» Б. Пастернака: «Я пропал, как зверь в загоне» (стихотворения, написанного в январе 1959 года и напечатанного в феврале в лондонской газете «Daily Mail», а на родине опубликованного в «Книжном обозрении» лишь в 1987 году).

Вот этот теперь хорошо известный всем текст:

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,

Ели сваленной бревно.

Путь отрезан отовсюду.

Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придет пора —

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

Постепенно стихотворение о «лириках-физиках» предстало в глубоко личном контексте вины и «непрощения» («неотпущенной вины»). И слова поэта Слуцкого, понятно, более сниженные и сухие, чем «прообраз», словно бы тогда уже предсказывали косвенно его судьбу, будущую «работу совести». Что приведет его в конце пути (конечно, это одна из затаенных и внутренних причин, были и причины внешние) в клинику душевнобольных, в которой Слуцкий скажет Андрею Вознесенскому, по свидетельству Зои Богуславской, что для разговора им необходимо выйти из больничной палаты, потому что все пациенты осуждают Слуцкого за «то» его выступление.

Сопоставление двух различных строк может привести к тому, что знакомые события соединяются и предстают не только в некоем отвлеченном «общественном смысле», но и как несомненные человеческие «страсти разряды». Здесь важно введенное нами понятие Idem-forma³. В Idem-forma часто изначальный импульс сопоставления бывает неожиданным; затем «совпадения» могут казаться лежащими на поверхности, но при этом на них часто не обращают внимания, поскольку они находятся в разных отсеках сознания, в различных контекстных пространствах. Представляется, что совпадения могут быть порождены всем объемом сознания (индивидуального и «общего»), где «видимые» и «незримые» части действуют совместно. При «мгновенном отождествлении» происходит словно бы вспышка, которая освещает разнородные области и создает новое — общее для них — пространство. Она высвечивает углы, которые иначе бы не осветились и не были бы узнаны, видимы, поняты. В такой «вспышке» разнородные произведения или их фрагменты не «сгорают»: наоборот, каждое наполняется новым смыслом, возрастающим в своей значимости.

Тема о несерьезном споре «физиков и лириков» (в открывшемся указанном скрещении драматических контекстов) выводит нас на многие вопросы полемики естественнонаучников и гуманитариев⁴, что, однако, находится за пределами настоящей статьи.

Известно, что Слуцкий, также как и Л. Мартынов, выступил с осуждением Пастернака на собрании писателей в октябре 1958 года. О причинах этого сказано очень много.

1. Об этом написана очень обстоятельная, можно сказать, фундаментальная статья Константина Богданова. См.: [Богданов]. [↩]
2. Надо оговориться, что отнюдь не для всех лириков то время было благодатным. Г. Айги, например, вспоминал, что начало 1960-х было плохим временем: никакие авангардные стихи не могли пробиться в печать, да и «поэтическая гласность у памятника» тоже имела ограничения, — свободные чтения вскоре были запрещены.[↩]
3. Cм. наши статьи в «Вопросах литературы»: [Аристов 2010], [Аристов 2014]. Поясним несколькими дополнительными фразами, в чем видится смысл вводимого понятия. Idem-forma (Idem — лат. «тот же, тождественный»), с одной стороны, развивает поэтические средства новой метафоры, с другой — что и представляет интерес в настоящей работе — является методом сравнительного литературоведения в широком смысле. В нем есть черты и компаративного традиционного, и интертекстуального подходов, но все же присутствует и иная интенция (существенны не только типологии или суммы общих элементов): попытка сказать о новом смысле сопоставления произведений, что можно назвать идентификацией через другого. Обнаруживаются структуры не просто подобные, но в своей настоятельной значимости и интенсивности отождествленные. Выявляемые совпадения, которые могут вначале показаться случайными, способны намекнуть на скрытые общие интенции. При сопоставлении Idem-forma есть попытка обнаружить совпадение одного произведения (одной уникальности) с другим — однако это не уничтожение, не подмена или замещение, а возможность прорастания каждой онтологической сущности через и посредством другого.[↩]
4. Существовал и существует вопрос о «Двух культурах» — название известной книги Чарльза Сноу (по этой теме написаны и другие многочисленные работы), где обсуждается разрыв в гуманитарном и естественнонаучном миропонимании и описании. Данная книга была написана на основе его выступления (как раз в 1959 году): 7 мая Сноу прочитал в Кембридже Лекцию Рида «Две культуры и научная революция», в которой он высказал сожаление о разрыве между учеными и интеллектуалами-литераторами. В дальнейшем проблема приобрела новые оттенки.[↩]