К вопросу о генеалогии типа «русского нигилиста». Литературно-антропологические изыскания А. Герцена и Д. Писарева

Середина XIX века в России отмечена оформлением мощного социального и культурфилософского явления — русского нигилизма. Этот плод революционно-демократической общественно-политической мысли и радикального реализма стал закономерным продолжением развития теории освобождения личности в отечественной философии.

На арене несколько «дряблой» (Н. Михайловский) русской истории появляется выразительный и сильный тип — русский нигилист. Это тип личности с особыми установками, в особых интонациях утверждающий свою интеллектуальную и культурную самостоятельность. Русский революционер В. Аптекман вспоминал о звездном часе разночинной интеллигенции: «Реальное мышление и автономная личность — гвоздь философской доктрины разночинца. Самым мощным и талантливым представителем этого направления был Писарев» [Аптекман 1924: 30].

Д. Писарев — признанный идеолог русского нигилизма, смелый и бескомпромиссный публицист, блестящий литературный критик, голос поколения, обладавший колоссальным влиянием на радикальную молодежь России середины столетия. Трезвая рассудительность, рационализм и реализм составили методологическое ядро работ Писарева. Это был человек редкого сочетания философской независимости и литературного дарования, не лишенный, однако, склонности к радикальности высказывания, некоторому преувеличению как публицистическому приему. Фигура Писарева как идейного вождя нигилизма в России даже и в научной среде, не говоря уже о всегда претенциозном обывателе, зачастую рассматривается с предвзятостью, через призму заблуждений и предрассудков, а подчас и откровенного невежества.

Безусловно, нигилизм как идеологический и социальный феномен предвосхитил множество опасных общественных тенденций и явлений. Следует отметить, что мировоззрение нигилиста представлено императивами стиля и отбора. Но эти императивы устанавливаются снизу — мыслящим пролетариатом. В этой среде подобные императивы реализуют порой и разрушительные потенции.

«Нигилизм как стиль поведения, — отмечает И. Паперно, — строился на отрицании «условностей» и утверждении «абсолютной искренности»» [Паперно 1996: 19]. Стиль поведения был культурным кодом, усиливающим фигуру нигилиста в качестве нового антропологического типа. Он — русский нигилист — рационалист, позитивист, придерживается либертарных взглядов и является человеком действия (трудится в мастерской мира). Фигура Базарова из романа И. Тургенева «Отцы и дети» (1862) — это русский вариант фаустовского нигилиста, который «сокрушает идеалы» [Шпенглер 1998: 544]. Разрушение старых связей, традиции и основанного на них порядка — таков социальный инстинкт нигилиста, который чувствует и понимает нецелесообразность установленных ограничений и возвышает здравый смысл над всем накопленным культурным наследием. Это тип материалиста и утилитариста, озабоченного высоким уровнем полезности действия. Отсутствие воображения у него компенсируется непреклонным стремлением к эффективности.

Главное обвинение в отношении русского нигилизма акцентирует внимание на его разрушительном аспекте, который проявился в ориентации на уничтожение эстетических канонов искусства, политико-правовых норм и социальной иерархии, альтернативных рационализму методов постижения порядка вещей и всего прочего, оформленного в статусе традиции. Вдумчивый критик русского нигилизма Н. Страхов в несколько гиперболизированной форме определил суть феномена: «Нигилизм есть отрицание всяких сложившихся форм жизни» [Страхов 1984: 79]. Все это верно, однако же, только отчасти. Писарев, обращаясь к радикальной молодежи, писал: «…что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть» [Писарев 1955: 135]. А это вовсе не отрицание всего общепринятого. Это сомнение во всем общепринятом. Но то, что «выдерживает удар», — получает право на жизнь.

Характерным нигилистическим маркером интеллигенции, подчеркивают исследователи феномена, является ее «беспочвенность» [Федотов 1992: 70–71; Сапронов 2010: 253–257]. В художественно-философском творчестве Ф. Достоевского «беспочвенность» означала оторванность от традиции, пренебрежение ей, что, в свою очередь, является губительным следствием универсализма как ценностной и культурной установки мышления. Всякое преступление нигилизма связано с психической и нравственной нестабильностью субъекта, вызванной его социальной и ценностной дезориентацией. Традиция в этой парадигме понимается как остов, без которого человек утрачивает нравственные, эстетические и социальные ориентиры и в конце концов расчеловечивается. Тезис во многом спорный. Однако история учит, что масштабы последствий «беспочвенности» могут быть огромными. Россия пострадала особенно сильно, и поколения унаследовали родину, растерзанную своими же сыновьями.

Возникший как вспышка, нигилизм в России был четко маркирован и узнаваем. Японский философ Ниситани Кэйдзи выделил четыре основных черты типа «русского нигилиста»: эгоизм, научный дух реализма, социалистический дух идеализма (безоговорочное отвержение основ существующего порядка) и «характерное для русских мрачное настроение фанатизма»¹ [Nishitani 1990: 135].

Однако впоследствии ситуация изменилась, и нигилизм скрыл явную рельефность своих черт. Прозрачность и невидимость нигилистического «вируса», его «бесцветная призрачность» [Страда 2012: 382] позволили захватывать умы посредством более мягких проникновений, например стратегии подмены ценностей². Новые ценности (объявляемые объективными), приходящие на смену старым (считавшимся абсолютными), могут только декларироваться и не иметь под собой никаких оснований. Для того чтобы разобраться с подобной проблемой, необходимо обратиться к феноменологии нигилизма. И первой же в решении этого вопроса будет проблема генеалогии типа «русского нигилиста».

После публикации романа Тургенева феномен нигилизма стал предметом жарких публицистических дискуссий. Писарев в статье «Базаров» (1862) проследил литературно-антропологическую генеалогию этого типа: от пушкинского Онегина и лермонтовского Печорина через образы тургеневского Рудина и герценовского Бельтова к новейшему типу нигилиста в лице Базарова. По всей видимости, эту генеа­логическую модель он позаимствовал у Н. Чернышевского, еще в 1856 году построившего цепочку эволюции героев общественной борьбы: Онегин сменился Печориным, Печорин — Бельтовым и Рудиным [Чернышевский 1948: 698–699].

Для нас крайне важен отклик на представленную генеалогическую схему А. Герцена, по праву считающегося идейным вдохновителем всех направлений русского освободительного движения и признававшего себя одним из предшественников нигилизма. Герцен отчасти соглашался с представленной Писаревым генеалогией «нигилиста», но вместо Онегина и Печорина в качестве генеалогического звена он предложил тип «декабриста» [Герцен 1960: 336–341]. Это, в представлениях мыслителя, наиболее благородный, самоотверженный и доблестный тип, на фоне которого циничный, холодный, граждански несостоятельный Базаров смотрелся в глазах идеологов русского освободительного движения несколько невыразительно.

Более глубокое проникновение в специфику типа «нигилиста» возможно посредством идейного анализа типов-предшественников, представленных в русской художественно-философской литературе. Важно определить, какие именно черты мышления, поведения и т. п. отражают, с точки зрения Герцена и Писарева, эволюцию «нигилиста» в русском культурном пространстве.

Онегин

Эгоистическая фигура Онегина нередко вызывала в русской критике негативные отзывы и оценки. Критики видели в Онегине только коварного и бесчувственного обольстителя, в котором атрофировалась существенная часть человеческого — способность испытывать глубокие чувства. На защиту Онегина встал В. Белинский, который писал:

…Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей <…> Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою [Белинский 1948b: 518].

Из этого следует, что Белинский разглядел в Онегине неромантическую натуру, способную не только на меланхолическое созерцание, но и на мощное чувство недовольства, а это симптом несогласного, предмет возмущения которого всегда может переместиться с неясного и туманного в сферу социального.

В статье «Базаров» Писарев рассматривал фигуру Онегина как звено в генеалогической цепи типа «нигилист». Однако уже через три года, в работе «Пушкин и Белинский» (1865), мыслитель занял резко критическую позицию по отношению к герою. Так, Писарев писал: «…кроме забавных бутад, резкий и охлажденный ум Онегина не порождает ровно ничего» [Писарев 1956: 310]. Заслуживает ироничной улыбки, схолии на полях нашего исследования эта критика «ничего» от титана русского нигилизма.

Для Писарева в Онегине недостаточно «нигилистических» черт. Он обвиняет героя в дендистском эстетизме, меланхоличности, праздности, в неумении применить благоприятные обстоятельства и умственные способности на благо собственного интеллектуального роста.

1. Здесь и далее перевод мой. — А. В[↩]
2. Например, С. Франк утверждал, что этическая направленность народнической мысли есть отражение нигилистического миросозерцания русской интеллигенции [Франк 1991: 172].[↩]