№6, 2022/История идей

К вопросу о генеалогии типа «русского нигилиста». Литературно-антропологические изыскания А. Герцена и Д. Писарева

Середина XIX века в России отмечена оформлением мощного социального и культурфилософского явления — русского нигилизма. Этот плод революционно-демократической общественно-политической мысли и радикального реализма стал закономерным продолжением развития теории освобождения личности в отечественной философии.

На арене несколько «дряблой» (Н. Михайловский) русской истории появляется выразительный и сильный тип — русский нигилист. Это тип личности с особыми установками, в особых интонациях утверждающий свою интеллектуальную и культурную самостоятельность. Русский революционер В. Аптекман вспоминал о звездном часе разночинной интеллигенции: «Реальное мышление и автономная личность — гвоздь философской доктрины разночинца. Самым мощным и талантливым представителем этого направления был Писарев» [Аптекман 1924: 30].

Д. Писарев — признанный идеолог русского нигилизма, смелый и бескомпромиссный публицист, блестящий литературный критик, голос поколения, обладавший колоссальным влиянием на радикальную молодежь России середины столетия. Трезвая рассудительность, рационализм и реализм составили методологическое ядро работ Писарева. Это был человек редкого сочетания философской независимости и литературного дарования, не лишенный, однако, склонности к радикальности высказывания, некоторому преувеличению как публицистическому приему. Фигура Писарева как идейного вождя нигилизма в России даже и в научной среде, не говоря уже о всегда претенциозном обывателе, зачастую рассматривается с предвзятостью, через призму заблуждений и предрассудков, а подчас и откровенного невежества.

Безусловно, нигилизм как идеологический и социальный феномен предвосхитил множество опасных общественных тенденций и явлений. Следует отметить, что мировоззрение нигилиста представлено императивами стиля и отбора. Но эти императивы устанавливаются снизу — мыслящим пролетариатом. В этой среде подобные императивы реализуют порой и разрушительные потенции.

«Нигилизм как стиль поведения, — отмечает И. Паперно, — строился на отрицании «условностей» и утверждении «абсолютной искренности»» [Паперно 1996: 19]. Стиль поведения был культурным кодом, усиливающим фигуру нигилиста в качестве нового антропологического типа. Он — русский нигилист — рационалист, позитивист, придерживается либертарных взглядов и является человеком действия (трудится в мастерской мира). Фигура Базарова из романа И. Тургенева «Отцы и дети» (1862) — это русский вариант фаустовского нигилиста, который «сокрушает идеалы» [Шпенглер 1998: 544]. Разрушение старых связей, традиции и основанного на них порядка — таков социальный инстинкт нигилиста, который чувствует и понимает нецелесообразность установленных ограничений и возвышает здравый смысл над всем накопленным культурным наследием. Это тип материалиста и утилитариста, озабоченного высоким уровнем полезности действия. Отсутствие воображения у него компенсируется непреклонным стремлением к эффективности.

Главное обвинение в отношении русского нигилизма акцентирует внимание на его разрушительном аспекте, который проявился в ориентации на уничтожение эстетических канонов искусства, политико-правовых норм и социальной иерархии, альтернативных рационализму методов постижения порядка вещей и всего прочего, оформленного в статусе традиции. Вдумчивый критик русского нигилизма Н. Страхов в несколько гиперболизированной форме определил суть феномена: «Нигилизм есть отрицание всяких сложившихся форм жизни» [Страхов 1984: 79]. Все это верно, однако же, только отчасти. Писарев, обращаясь к радикальной молодежи, писал: «…что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть» [Писарев 1955: 135]. А это вовсе не отрицание всего общепринятого. Это сомнение во всем общепринятом. Но то, что «выдерживает удар», — получает право на жизнь.

Характерным нигилистическим маркером интеллигенции, подчеркивают исследователи феномена, является ее «беспочвенность» [Федотов 1992: 70–71; Сапронов 2010: 253–257]. В художественно-философском творчестве Ф. Достоевского «беспочвенность» означала оторванность от традиции, пренебрежение ей, что, в свою очередь, является губительным следствием универсализма как ценностной и культурной установки мышления. Всякое преступление нигилизма связано с психической и нравственной нестабильностью субъекта, вызванной его социальной и ценностной дезориентацией. Традиция в этой парадигме понимается как остов, без которого человек утрачивает нравственные, эстетические и социальные ориентиры и в конце концов расчеловечивается. Тезис во многом спорный. Однако история учит, что масштабы последствий «беспочвенности» могут быть огромными. Россия пострадала особенно сильно, и поколения унаследовали родину, растерзанную своими же сыновьями.

Возникший как вспышка, нигилизм в России был четко маркирован и узнаваем. Японский философ Ниситани Кэйдзи выделил четыре основных черты типа «русского нигилиста»: эгоизм, научный дух реализма, социалистический дух идеализма (безоговорочное отвержение основ существующего порядка) и «характерное для русских мрачное настроение фанатизма»1 [Nishitani 1990: 135].

Однако впоследствии ситуация изменилась, и нигилизм скрыл явную рельефность своих черт. Прозрачность и невидимость нигилистического «вируса», его «бесцветная призрачность» [Страда 2012: 382] позволили захватывать умы посредством более мягких проникновений, например стратегии подмены ценностей2. Новые ценности (объявляемые объективными), приходящие на смену старым (считавшимся абсолютными), могут только декларироваться и не иметь под собой никаких оснований. Для того чтобы разобраться с подобной проблемой, необходимо обратиться к феноменологии нигилизма. И первой же в решении этого вопроса будет проблема генеалогии типа «русского нигилиста».

После публикации романа Тургенева феномен нигилизма стал предметом жарких публицистических дискуссий. Писарев в статье «Базаров» (1862) проследил литературно-антропологическую генеалогию этого типа: от пушкинского Онегина и лермонтовского Печорина через образы тургеневского Рудина и герценовского Бельтова к новейшему типу нигилиста в лице Базарова. По всей видимости, эту генеа­логическую модель он позаимствовал у Н. Чернышевского, еще в 1856 году построившего цепочку эволюции героев общественной борьбы: Онегин сменился Печориным, Печорин — Бельтовым и Рудиным [Чернышевский 1948: 698–699].

Для нас крайне важен отклик на представленную генеалогическую схему А. Герцена, по праву считающегося идейным вдохновителем всех направлений русского освободительного движения и признававшего себя одним из предшественников нигилизма. Герцен отчасти соглашался с представленной Писаревым генеалогией «нигилиста», но вместо Онегина и Печорина в качестве генеалогического звена он предложил тип «декабриста» [Герцен 1960: 336–341]. Это, в представлениях мыслителя, наиболее благородный, самоотверженный и доблестный тип, на фоне которого циничный, холодный, граждански несостоятельный Базаров смотрелся в глазах идеологов русского освободительного движения несколько невыразительно.

Более глубокое проникновение в специфику типа «нигилиста» возможно посредством идейного анализа типов-предшественников, представленных в русской художественно-философской литературе. Важно определить, какие именно черты мышления, поведения и т. п. отражают, с точки зрения Герцена и Писарева, эволюцию «нигилиста» в русском культурном пространстве.

Онегин

Эгоистическая фигура Онегина нередко вызывала в русской критике негативные отзывы и оценки. Критики видели в Онегине только коварного и бесчувственного обольстителя, в котором атрофировалась существенная часть человеческого — способность испытывать глубокие чувства. На защиту Онегина встал В. Белинский, который писал:

…Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей <…> Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Озлобленный ум есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою [Белинский 1948b: 518].

Из этого следует, что Белинский разглядел в Онегине неромантическую натуру, способную не только на меланхолическое созерцание, но и на мощное чувство недовольства, а это симптом несогласного, предмет возмущения которого всегда может переместиться с неясного и туманного в сферу социального.

В статье «Базаров» Писарев рассматривал фигуру Онегина как звено в генеалогической цепи типа «нигилист». Однако уже через три года, в работе «Пушкин и Белинский» (1865), мыслитель занял резко критическую позицию по отношению к герою. Так, Писарев писал: «…кроме забавных бутад, резкий и охлажденный ум Онегина не порождает ровно ничего» [Писарев 1956: 310]. Заслуживает ироничной улыбки, схолии на полях нашего исследования эта критика «ничего» от титана русского нигилизма.

Для Писарева в Онегине недостаточно «нигилистических» черт. Он обвиняет героя в дендистском эстетизме, меланхоличности, праздности, в неумении применить благоприятные обстоятельства и умственные способности на благо собственного интеллектуального роста.

  1. Здесь и далее перевод мой. — А. В[]
  2. Например, С. Франк утверждал, что этическая направленность народнической мысли есть отражение нигилистического миросозерцания русской интеллигенции [Франк 1991: 172].[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 2022

Литература

Аптекман О. В. Общество «Земля и воля» 70-х гг. по личным воспоминаниям. 2-е изд. Пг.: Колос, 1924.

Белинский В. Г. Собр. соч. в 3 тт. / Под общ. ред. Ф. М. Головенченко. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1948a.

Белинский В. Г. Собр. соч. в 3 тт. Т. 3. 1948b.

Бердяев Н. А. Судьба России. М.: МГУ, 1990.

Блум Г. Западный канон. Книги и школа всех времен / Перевод с англ. Д. Харитонова. М.: НЛО, 2017.

Геллер Л. Печоринское либертинство // М. Ю. Лермонтов: pro et contra: Антология в 2 тт. / Сост., коммент. С. В. Савинкова, К. Г. Исупова; вступ. ст. С. В. Савинкова. Т. 2. СПб.: РХГА, 2014. С. 558–571.

Герцен А. И. Собр. соч. в 30 тт. / Гл. ред. В. П. Волгин и др. Т. 20. Кн. 1. М.: Наука, 1960.

Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. В 3 тт. / Ред. И. Я. Шипанов. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1951.

Лесков Н. С. Собр. соч. в 11 тт. / Под общ. ред. В. Г. Базанова, Б. Я. Бухштаба, Л. Н. Груздева и др. Т. 10. М.: ГИХЛ, 1958.

Овсянико-Куликовский Д. Н. Собр. соч. в 9 тт. Т. 3. СПб.: Прометей, 1909.

Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения в 2 тт. / Под общ. ред. М. Т. Иовчука и Н. Г. Тараканова. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1956.

Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: НЛО, 1996.

Писарев Д. И. Сочинения в 4 тт. / Подгот. текста, вступ. ст. и прим. Ю. С. Сорокина. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1955.

Писарев Д. И. Сочинения в 4 тт. Т. 3. 1956.

Сапронов П. А. Путь в Ничто. Очерки русского нигилизма. СПб.: Гуманитарная академия, 2010.

Семенко И. Эволюция Онегина (к спорам о пушкинском романе) // Русская литература. 1960. № 2. С. 111–128.

Слотердайк П., Хайнрихс Г.-Ю. Солнце и смерть: Диалогические исследования / Перевод с нем. А. В. Перцева. СПб.: Изд. Ивана Лимбаха, 2015.

Страда В. Россия как судьба / Перевод с итал. М.: Три квадрата, 2012.

Страхов Н. Н. Литературная критика / Вступ. ст., сост. Н. Н. Скатова, прим. Н. Н. Скатова и В. А. Котельникова. М.: Современник, 1984.

Фегелин Э. О Гегеле — исследование чародейства // Вече. 1973. № 5. С. 71–93.

Федотов Г. П. Судьба и грехи России. В 2 тт. / Сост., вступ. ст., прим. В. Ф. Бойкова. Т. 1. СПб.: София, 1992.

Фесенко Э. Я. Русская литература XIX века в поисках героя. М.: Академический проект, 2013.

Франк С. Л. Этика нигилизма. (К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции) // Вехи. Из глубины / Сост. М. О. Гершензон. М.: Правда, 1991. С. 167–199.

Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15 тт. / Под общ. ред. В. Я. Кирпотина, Б. П. Козьмина, П. И. Лебедева-Полянского и др. Т. 3. М.: ГИХЛ, 1947.

Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15 тт. Т. 4. 1948.

Шиффер Д. С. Философия дендизма. Эстетика души и тела (Кьеркегор, Уайльд, Ницше, Бодлер) / Перевод с фр. Б. М. Скуратова. М.: Изд. гуманитарной литературы, 2011.

Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории.
В 2 тт. Т. 1 / Перевод с нем. К. А. Свасьяна. М.: Мысль, 1998.

Штраус Л. Германский нигилизм / Перевод с англ. А. Н. Мишурина // Политико-философский ежегодник. Вып. 6 / Отв. ред. И. И. Мюрберг. М.: ИФ РАН, 2013. С. 182–205.

Nishitani K. The self-overcoming of nihilism. Albany: State University of New York Press, 1990.

Rothbard M. The nationalities question // Rothbard M. The irrepressible Rothbard. Burlingame, California: Center for Libertarian Studies, 2000. P. 225–234.

Цитировать

Вязинкин, А.Ю. К вопросу о генеалогии типа «русского нигилиста». Литературно-антропологические изыскания А. Герцена и Д. Писарева / А.Ю. Вязинкин // Вопросы литературы. - 2022 - №6. - C. 118-139
Копировать