К истокам проблем, конфликтов, характеров

Для начала – маленькое сопоставление, которое, быть может, позволит лучше увидеть нечто большое и важное. Передо мной газетная вырезка: статья известного нашего авиаконструктора О. Антонова «Для всех и для себя». Появилась она в ноябре 1961 года в «Известиях» как статья проблемная и действительно привлекла к себе внимание, вызвала отклики. Помнится, ссылка на нее (в статье А. Когана) была и в журнале «Вопросы литературы» (1963, N 7).

О чем же шла речь в публицистическом выступлении О. Антонова? О том, что существующие ныне материальные стимулы нередко вступают в противоречие с задачами коммунистического воспитания, с интересами общества. Так, какие-то встреченные автором девушки губили кирпич, а хорошо знакомые ему авиастроители выпускали недолговечные моторы совсем не потому, что это им нравилось, и не потому, что в их действиях давали о себе знать «пережитки капитализма» в сознании. Причина – в определенных, поддающихся точному учету несовершенствах в организации и оплате труда. «Для того, чтобы воспитывать человека коммунистического общества в труде, – а это самый мощный воспитательный фактор, – заключал О. Антонов, – надо повести борьбу против непродуманных «показателей», наносящих большой материальный и главное огромный моральный ущерб советскому человеку».

Ну и что в этом особенного? – спросит читатель.

В том-то все » дело, что такая постановка вопроса, нечастая в нашей печати всего четыре года назад (иначе статья О. Антонова просто бы не запомнилась), перестала быть проблемной, уже не является для нас чем-то особенным. Открывая утром газеты, мы все чаще находим выступления, посвященные объективным факторам экономического и общественного развития. Если это статья об использовании природных ресурсов, то автор ее, как правило, уже не ограничивается апелляцией к сознательности, совести лесозаготовителей, горняков, нефтяников, а пишет о необходимости таких государственных решений, которые исключили бы самую возможность расточительной добычи полезных ископаемых, бездумного сведения лесов, отравления рек. Если кто-то пишет о борьбе за урожай, он говорит о значении хозяйственной самостоятельности бригады, звена, о поисках лучшей связи оплаты с конечным результатом труда. Если статья посвящена эффективности промышленного производства, то перед нами опять-таки, вероятнее всего, разговор о каких-то экономических рычагах, ведущих к цели самым быстрым, самым коротким путем. Исследуются материальные и моральные последствия безраздельного владычества пресловутого «вала», обсуждаются наиболее верные пути к тому, чтобы «для всех» и «для себя» нигде не вступали в противоречие, чтобы сам источник конфликта между ними в каждом конкретном случае был найден и «снят». На этом фоне выступления, авторы которых только констатируют те или иные ненормальности, не пытаясь обнаружить их материальную, объективную природу, все больше начинают восприниматься как анахронизм, отклонение от нормы.

Что же произошло? Что означает эта перемена?

Мы называем ее преодолением субъективизма, утверждением подлино научного подхода к решению назревших задач. Самое яркое тому свидетельство – документы Пленумов ЦК КПСС 1965 года, которые не просто «вскрывают недостатки» в промышленности и сельском хозяйстве, не просто обязывают что-то «устранить» или «внедрить», а выверяют существующие, приводят в действие новые экономические рычаги, обеспечивающие развитие нашего народного хозяйства в нужном направлении.

Думается, однако, что происходящий на наших глазах примечательный процесс выходит за рамки изменений в хозяйственной политике. Мне видится в нем нечто большее – сдвиг в общественном сознании, знаменующий собой новую ступень духовной зрелости народа, новый уровень понимания экономической и социальной обусловленности явлений жизни в нашем обществе.

Понятно, что процесс такого характера и масштаба не может оказаться «посторонним» для литературы. В самом деле, разве не причастны к нему те произведения последних лет, которые ломали схематичные представления о жизни, исследовали ее противоречия, будили мысль? Разве не в этом направлении вели читателя книги В. Овечкина, Е. Дороша, Г. Николаевой и многих других наших писателей и очеркистов?

С другой стороны, достигнутое не без участия литературы более глубокое понимание жизни оборачивается новыми требованиями к самой литературе, а также и к литературоведению и критике. Особенно явственной становится сегодня едва ли не главная слабость многих критических работ – анализ произведений в отрыве от реальных процессов духовного и общественного развития, глухота к тем жизненным проблемам, которые – пусть подчас и не совсем полно и точно – находят отражение в книгах писателей.

Предлагаемые ниже заметки содержат попытку взглянуть с высоты сегодняшних представлений на некоторые «издержки» прошлого, проследить какие-то линии современного литературного развития, а главное – поставить на обсуждение участников предсъездовской дискуссии ряд вопросов, настоятельно требующих, на мой взгляд, опоров и коллективных раздумий.

* * *

Расстояния, отделяющие новые, более верные представления о путях технического прогресса от проблем собственно литературных, различны. Понятно, что больше всего здесь связей опосредствованных, дальних. Но наша литература совсем недавно знала и роман, в котором борьба нового и старого на производстве составляла основу содержания. Здесь то или иное понимание писателем сути производственного конфликта приобретает значение поистине решающее…

Из многочисленных произведений такого рода, появившихся в конце 40-х – начале 50-х годов (я имею в виду книги, где этот принцип доводился до крайности), мне хотелось бы напомнить здесь «Первое дерзание» В. Очеретина. Во-первых, книга В. Очеретина вышла в 1953 году и является в этом ряду одной из последних; во-вторых, типовые особенности «производственного» романа проявляются в ней чрезвычайно ярко, неукоснительно соблюдаются с первых строк до заключительного аккорда («Как заздравную чашу, мощный кран поднял над головами ковш, наполненный сталью: За будущее, друзья!»).

«Роман о жизни и творческом труде молодых советских рабочих, – говорится в краткой издательской рекомендации. – Писатель рассказывает о людях мартеновского цеха одного из крупных уральских заводов в наши дни. Главным героем книги является молодой сталевар Николай Ермаков, который с помощью секретаря партбюро цеха Мартьянова, старейшего металлурга Шумкова и других коммунистов активно борется за новые методы работы, за высокую производительность труда. Наряду с передовыми рабочими автор показывает людей с отсталыми взглядами – жаждущего славы сталевара Балабанова, пробравшегося в партию пошляка и бюрократа Семенова, отставшего от жизни начальника цеха Румянцева. Много места уделено в книге личной жизни молодежи, вопросам морали, любви и дружбы».

Все это точно так и есть. Автор аннотации ни на йоту не отклонился от содержания романа. Добавлю лишь, справедливости ради, что написан роман с неподдельным уважением к людям труда, с любовью к традициям промышленного Урала, – больше того, обнаруживает явственное желание писателя пойти «вглубь», разобраться в существе тех сил, которые противодействуют утверждению нового.

Впрочем, говорить в применении к этому роману о тормозящих «силах» значит быть не очень точным. Внедрению в мартеновском цехе контактного графика, идея которого, как водится, не дала сталевару Коле Ермакову дождаться на юге конца отпуска, мешают не какие-нибудь там абстрактные экономические силы, а личности, вполне конкретные, отлично Ермакову знакомые – названные выше Виктор Матвеевич Румянцев и Лев Яковлевич Семенов. Исходная точка, первооснова не только взглядов, но и самого мироощущения автора – убежденность в том, что все отрицательные силы имеют фамилию и имя, что все на свете определяется противостоянием людей хороших и плохих, творческих и равнодушных.

«Он считал, что главное зло для государства – бюрократизм, формализм и равнодушие отдельных людей и что им (отдельным людям. – Ю. К.) должна быть объявлена война». Так думает Ермаков в самом начале романа, когда для него еще многое было неясно. А со временем он лишь укрепляется в этом мнении, нащупывает слабости тех, с кем идет «война»: «Наши противники, прежде всего, трусливы… Человек, думающий только о себе, не бывает храбрым».

«Противники» и «союзники», новаторы и консерваторы, люди добрые и злые, – мышление в этой плоскости характерно для всех героев романа, как положительных, так и отрицательных. «Жаждущий славы» сталевар Балабанов предлагает друзьям тост «за то, чтобы все, кто новаторам мешает, издохли». «Постепенно в глазах Андрея люди разделились: одни – с ним, другие – где-то сзади», – так изображает автор эволюцию взглядов союзника Николая по борьбе с консерваторами, молодого инженера. Сам многоопытный член заводского парткома Песков, которому все «подводные течения» в жизни коллектива давно ясны, «мысленно делил людей на разные категории». Одна категория – люди, для которых работа превратилась в искусство. Другая – бездумные формалисты, механические работники.

То, что люди делятся на «разные категории», как видим, само собой разумеется и доказательств не требует. А вот то, чем объяснить упорное существование эгоистов, «механических работников», – это уже проблема. Она ставится прямо, ее разрешение постоянно занимает положительных героев романа.

«Откуда берутся такие? – размышляет о Семенове и Румянцеве Песков. – Ведь, казалось бы, вся наша система, весь строй нашей жизни таковы, что формалистам и почвы нет вырасти». «Почему они мешают? – спрашивает секретарь цехового партбюро Мартьянов. – Что, они против того, чтобы цех давал больше металла? Нет. Боятся? Едва ли. Не хотят, может быть, заработать? Таких не найдешь».

Задача, которую задали своим существованием отрицательные Лев Яковлевич и Виктор Матвеевич, не из легких. В самом деле, откуда они берутся и почему они мешают?

Песков, поразмыслив, отбрасывает возникшую было версию, что люди типа Румянцева являются такими с момента рождения. Нет, решает он, свойственные Румянцеву зазнайство, шапкозакидательство, делячество – не природные качества, а болезнь, которая «засасывает человека, как болото, подчас и незаметно для него».

Но что вызывает эту болезнь, каков ее вирус?

«В молодости он (Румянцев. – Ю. К.) был горячим, неуемным. Только в последние годы, когда ему перевалило за сорок пять, начальник цеха приобрел сноровку работать уравновешенно, не торопясь, не утомляя себя и не отягощая суетой».

Значит, болезнь имеет возрастной, то есть все-таки природный характер? Да, отвечает роман. Только возникает она не у всех и лишь в определенных условиях.

«Вы замечаете, – говорит Ермакову Андрей, – что после войны, когда, в основном, уже устранены ее последствия, появились благодушные люди? Они видят, что все движется вперед, верят в это движение и считают, что теперь им можно заняться одними удовольствиями, заботами о собственной персоне… Отсюда – страшный формализм. Они не желают и пальцем шевельнуть сверх того, что им положено делать, как минимум». Наблюдение молодого инженера парторг Мартьянов поднимает на уровень теоретического постулата: «…есть люди, которые отождествляют возможность и действительность. Это ведет к теории и практике самотека. Они считают, что силиться, мол, не надо. Все, дескать, идет по плану, по приказу сверху… Верят. И успокоились. Спокойствие переходит в привычку. Хлопот боятся». «Сознание некоторых людей отстает от условий жизни, – размышляет Николай Ермаков. – Его повышать надо». Послушаем, наконец, Пескова: «Знаешь, Виктор Матвеевич, что я тебе скажу? Начали мы с тобой жиреть. Жировые отложения от успехов. Хуже всего, они на мозгах».

Исследовательская мысль романа вращается в некоем заколдованном кругу, подчиняется логике неопровержимого, на первый взгляд, силлогизма. Бытие у нас социалистическое. Сознание же некоторых людей отнюдь не социалистическое. Значит, в данном случае не бытие определяет сознание, а само сознание несет в себе какие-то качества, которые делают его подверженным различным заболеваниям, в том числе болезни консерватизма. Положение об относительной самостоятельности «духовной» сферы, о сложной опосредствованности ее связей с экономическим базисом трансформируется поэтому в теорию «отставания» сознания от бытия, а роман, призванный разрешить загадку борьбы нового и старого на производстве, сворачивает в сторону от реалистической трактовки конфликта.

«Почему они мешают?» – спрашивал, как мы помним, секретарь партийного бюро, отводя, как несостоятельные, различные мотивировки поведения консерваторов. Прислушаемся теперь к его собственному, по его мнению, единственно правильному ответу. «Очевидно, не-да-по-ни-мают, – Мартьянов посверлил пальцем висок. – Или неверно думают».

Почему «не-до-по-ни-мают», почему «неверно думают», – эти вопросы здесь излишни. По концепции романа, первопричина «отрицательности» героя, его неверного поведения коренится именное его взглядах, которые могут быть теми или иными в зависимости от природы характера и уровня воспитательной работы на том или ином предприятии.

Поскольку установлено, что в случае с Румянцевым природа характера ни при чем («в молодости он был горячим, неуемным»), – значит, все дело в воспитательной работе. И непосредственные руководители Румянцева отважно берут всю вину за отсталость его сознания на себя. Его недостатки, говорит Песков, «появились на наших глазах, из-за нашей самоуспокоенности». «Он сердито посмотрел на Румянцева, как на живой упрек своих промахов в работе».

Неужели нигде и ни в чем не отражаются в романе какие-то объективные причины «консерватизма» Румянцева? Нет, однажды что-то подобное проскальзывает. Румянцев, от которого со всех сторон требуют внедрить предложенный Ермаковым контактный график, остается один в кабинете, устало прикидывает на логарифмической линейке: «Это должно увеличить выпуск стали, примерно, на десять процентов. Как раз обычное повышение плана цеху на новый календарный год». Да, честно говорит он себе, это предложение можно осуществить через месяц-другой хлопот. «Но надо смотреть в будущее… Металл не утаишь у себя на складе слитков. О подъеме производительности сразу станет известно всюду. На носу новый год, новое задание. План тогда уже повысят в соответствии с достигнутым уровнем производства. Опять беспокойство, трепка нервов, опять драка. А где тогда искать резервы?»

Этот мотив, который мог бы стать одним из элементов реалистической мотивировки поступков Румянцева, здесь только отягощает его вину, служит лишним доказательством его самоуспокоенности. «Делячество, стремление скрыть резервы производства ради того, чтобы не было лишних забот», – так характеризует его опасения Песков.

Авторское понимание того, где кроется причина действий людей, тормозящих технический прогресс, – не просто неверная теория, которая сопровождает воссоздаваемую им картину действительности. Эта концепция активна. Она ведет за собой героев, управляет сюжетом, предопределяет в произведении завязку и развязку конфликта. Если первопричина видится в том, что консерваторы «не-до-по-ни-мают», задача других героев формулируется естественно: «разгромить их идейные позиции». «Отсюда – что нам важно? – делает вывод из своих умозаключений Мартьянов. – Доказать им неполноценность их и-де-о-ло-ги-и, поправить их». «Значит, нам надо посмотреть в корень дела. И бить Виктора Матвеевича… за неправильное мышление, за политическую отсталость, чтобы он пересмотрел свои взгляды».