Из века в век (Субъективные заметки о десятилетии русской поэзии)
Это действительно не обзор, даже не очерк поэтического пространства – все эти годы на редкость разнообразного, но лишь попытка уловить движение поэзии на промежутке, знаменательно вобравшем рубеж веков. Вот почему я обойдусь минимумом поэтических имен. И не только потому, что в отличие от морского дела, где «скорость движения эскадры определяется самым тихоходным судном», в поэзии все обстоит ровно наоборот. Просто, когда пытаешься наметить канву, поневоле вне поля зрения могут оказаться и значительные поэты – если они в меньшей мере характеризуют движение. К тому ж постараюсь ограничиться немногими цитатами – рассчитывая на читателей, для которых за именами и без того стоят знакомые поэтические строчки.
Первым делом посмотрим, что же к концу этого периода осталось из того, что всего громче заявляло о себе в его начале. Верней – чего не осталось.
Давно умолкли, перестали писать Александр Еременко и Лев Рубинштейн. Окончательно «герметизировался» и утратил связь с читателем Алексей Парщиков. Умерла непредсказуемая Нина Искренко. Не первый уж год в глубоком творческом кризисе Тимур Кибиров. Пишет, но как-то в тени и без особых прорывов, Иван Жданов. Окончательно ушли «в телевизор» и на эстраду Игорь Иртеньев и Дмитрий Пригов. Один Сергей Гандлевский – впрочем, едва ли не лучший в поколении – по-прежнему печатает свои два стихотворения в год и держит уровень.
О причинах столь краткого «горения» можно рядить и так и сяк. Тут и переход в иную возрастную категорию, и банальное «испытание славой», и причины личного свойства. И в немалой мере эффект андеграунда, при выходе из которого – то есть из малого круга близких по духу и всепонимающих друзей – стихотворец испытывает нечто вроде «кессонной болезни». Но самое главное, быть может, в локальной природе тех поэтических задач, которые определили путь этого достаточно яркого поколения.
Поэзия, да и всякое искусство, если отбросить частности, инструмент эстетического освоения действительности. И плоды ее, помимо таланта, во многом определяются выбором угла зрения, под которым эта действительность принимается к рассмотрению. Практически в любой момент времени «отображаемая жизнь» может быть трактована очень широко, от краеугольных и вечных аспектов бытия до, скажем, узкосоциальных казусов. Но и сама действительность почти всегда активна, выпячивая и навязывая ту или иную сторону свою как наиболее очевидную, вопиющую, «актуальную».
Поэтическая задача, которая выпала по преимуществу на «поколение 70-х», заключалась в эстетическом противостоянии живой личности мертвечине окончательно выхолостившегося советского режима. Кстати, именно потому, быть может, что победить эту скуку смертную легче и сподручней игрой, провокацией, иронией (даже и не без толики цинизма) – и то, и другое, и третье мы находим в избытке в запомнившихся стихах той поры. Поэты, пошедшие этим путем, не потерпели поражения. Напротив – они победили. Редкий случай: сама та действительность оказалась отменена. Но вместе с тем сделалось невозможным продолжать поэтическое движение по прежней колее.
В каждой творческой судьбе эти общие обстоятельства преломились – а для поверхностного взгляда и затерялись – в каких-то частных деталях: порой биографических, порою материализовавшихся в особенности художественной манеры. Пример последнего – Тимур Кибиров, чьи ранние стихи построены на потоке аллюзий и прямых цитат из советского масскульта, на обыгрывании множества примет материального и «духовного» (если только тут применимо это слово) быта той эпохи, окрашенных иронией, но главное – неподдельным и очень мощным лирическим чувством с примесью ностальгии по ушедшим детству и юности. Проблема этой по-своему замечательной поэзии, однако, в том, что главная ее прелесть – в узнавании реалий, малознакомых уже следующему поколению читателей, а для тех, кто лет на двадцать моложе, требующих развернутого комментария. Представляется мне, что сам Кибиров уже к середине 90-х почувствовал уязвимое место своей поэтики и сделал попытку нащупать иной путь, написав ряд превосходных чисто лирических стихотворений. Но затем продолжил поиск в направлении иронично-брутальных стихов, честно сказать, не вызывающих серьезного интереса.
И кстати, не более ли «классицистические» – не только по форме, но и по взаимоотношениям с действительностью – основы поэтики С. Гандлевского обеспечили ей большую долгоживучесть?
Выход на свет Божий, группами и поодиночке, «всего и вся» – из андеграунда, из дальних ящиков письменных столов, из-за границы (этот процесс мне уже доводилось сравнивать с послеледниковым периодом), к середине 90-х в целом завершился. На пару-тройку лет в поэзии воцарилось редкостное, почти броуновское многообразие, ставшее результатом смешения не только творческих направлений и манер, но и целых поколений: ведь «новыми», то есть как бы сейчас возникшими, оказались стихи, хотя и одновременно появившиеся в печати, но написанные порою и десять, и тридцать лет назад – как, например, только теперь ставшие широко доступными опыты «лианозовцев». Я думаю, в этот небольшой промежуток вряд ли кто мог бы сказать, что именно определяет лицо современной русской поэзии – хотя попыток, да и с немалым апломбом, делалось, как водится, предостаточно. Чаще всего звучало многозначительное слово «постмодернизм», под которым, впрочем, каждый понимал, что хотел, а на деле, пожалуй, как раз вот это самое блаженное отсутствие определенности, когда в одном ряду оказываются и Лев Рубинштейн со своими философическими карточками, и Сергей Стратановский с его метафизическим трагизмом, и Лев Лосев с квазифилологией, и лирический пересмешник Кибиров, и «барачный» Игорь Холин…
Очевидно только, что «левый» край ощутимо потеснил «правый». Эксперимент, эпатаж (от поведенческого, на уровне блеяния на сцене, до злоупотребления вчера еще «непечатной» лексикой), всякого рода «авангард» (чаще всего в эпигонской привязке к авангарду начала века) и просто авангард: попытка расшатывания старой и поиска новой формы, – в это время оказались в особой цене. Что совсем неудивительно, если учесть, что дистиллированная, бесполая и безликая в своей массе позднесоветская поэтическая продукция у всех еще оставалась на памяти. Читательские симпатии и творческие пристрастия нередко объясняются принципом контраста.
Но это все не очень долго длилось. Запас «новых» старых стихов был предъявлен. Эмигранты напечатаны. Целый ряд ярких поэтов «поколения 70-х», как уже сказано, во второй половине 90-х отошел в тень. Что же касается новых форм…
Где-то в эту самую пору мне, как редактору «Ариона», был высказан упрек, что журнал стал реже, чем в первые годы, печатать экспериментальные, авангардистские тексты, – состоялся даже «литературный суд», в котором я с интересом принял участие: материалы его, наверное, и сейчас можно отыскать где-нибудь на сайте недавно почившего «Вавилона». Аргумент «обвинения» состоял в том, что нарушен продекларированный в манифесте журнала принцип «отразить в лучших образцах все многообразие современной русской поэзии». «Защита» напирала на то, что отражать-то обещали именно в лучших образцах.
«Образцов» на этом поле и правда стало появляться немного. А главное, за малым исключением, они все оказались на редкость однообразными. Нарочитая небрежность «отделки», приблизительность ритмики и рифмовки, так свежо контрастировавшие поначалу с ремесленной мастеровитостью ровненьких, как хрущевские пятиэтажки, катренов позднего «совка», – в девяти случаев из десяти оказались элементарной технической беспомощностью. Вновь расплодившаяся авангардистская «заумь» – бесконечным повторением задов: от Крученых до обэриутов. Вошедшая в моду констатация в разбитых на строчки якобы верлибрических текстах всего, что на глаза ни попадется, в духе «автоматического письма» и под флагом «новой искренности», с самого начала ничего, кроме скуки, не вызывала. Ну а что касается всевозможных опытов то «визуальной», то «звуковой» (предназначенной не то для пения, не то для танцев) поэзии, то сомнения в их принадлежности к литературе, которую только и может отображать журнал, высказывались и прежде.
Явление, однако, видится не в том, что нынешнее поколение экспериментаторов и авангардистов выдохлось или оказалось не столь талантливым, как прежние. Мне представляется, что сама «стратегия» авангарда – одного из самых влиятельных и, уж во всяком случае, приметных направлений в поэзии минувшего века (чуть ли не «века авангарда»!) – уже исчерпана и ушла в прошлое. Как в свое время романтизм, «натуральная школа», символизм и т. п., реанимируемые теперь разве что в ученических творениях.
Один из моих оппонентов на том «суде», упрекая в пристрастии, предъявил свои подсчеты: редкие публикации авторов, причислявшихся им к авангарду, сопоставлялись с действительно многочисленными подборками Евгения Рейна. Но он лукавил. Не реже в те же годы «Арион» печатал и «авангардистского» Сапгира.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 2004