Из переписки. Публикация Н. Кондратьевой и А. Когана

 Вячеслав КОНДРАТЬЕВ
ИЗ ПЕРЕПИСКИ

 

А. АДАМОВИЧ – В. КОНДРАТЬЕВУ

Дорогой Вячеслав Леонидович!

Прочел я «Борькины пути-дороги» и «Поле Овсянниковское» ¹ – с удовольствием читал. Чуть не повторил то, что мне говорили, но сказать: не – «Сашка» ², как мне говорили, – ничего не сказать. «Сашки» удаются и целой литературе редко, а одному писателю и подавно. Но, видимо, у Вас складывается из разных вещей и со многих заходов своеобразная «ржевская серия», война «ржевская» – каждую вещь и надо видеть в определенной системе.

Что здесь мне показалось наиболее интересным – это стремление (как и в «Сашке») к народному взгляду на происходящее. Прежде всего в языке это. Я написал большую статью, даже книжку (в «Новый мир» дал куски) ³, и там для самого себя я открыл (а «Сашка» помог), что у «военной» прозы впереди есть неисчерпанные возможности – именно в этом направлении: на путях сближения с тем, чем сильна и «деревенская» проза. Вы это как-то нащупали раньше других, пока они суммировали: окоп + ставка, ставка + окоп… И мнили себя стилистами, эти другие.

«Поле Овсянниковское» мне особенно на душу ложится, но пока старуха дома, а пошла на передовую – тоже вздрогнуло сердце, но вот эти Ваши heppy ends – и здесь, и в Борькиных историях – это что, так и будете портить нам свою хорошую прозу? Не согласны? Желаю Вам дел хороших и здоровья.

А. Адамович. [Без даты.]

 

В. КОНДРАТЬЕВ – А. АДАМОВИЧУ

Дорогой Александр Михайлович!

Сегодня выдался «свободный» день – никуда не надо ехать. Сдал наконец-то пьесу⁴. Вчер а отговорил на радио (что, кстати, нелегко), просидел на встрече редакции и авторов «Знамени» с журналистами целый вечер, вернулся поздно и обнаружил в почтовом ящике Ваше письмо.

Видимо, Вы не получили еще мое, где я рассуждал и отвечал на Ваши опасения.

Вы правы – «ржевская» проза складывается в сборнике, по-моему, в единое целое, где о войне рассказывается устами рядовых участников, где нет генералов, а самым большим начальником – комбат. И безусловно правы Вы в том, что направление «военной» прозы должно идти в русле «деревенской» – воевал-то народ и выиграл войну русский мужичок (разумеется, и белорусский), они-то клали свои жизни, их телами устланы поля сражений от Волги до Шпрее. Но я это не нащупал, как Вы выразились. Тем более не ухватил и разумом, шло это откуда-то изнутри. Просто не писалось по-другому. Кстати, только после Вашего письма, сформулировавшего это, я понял уже умом: да, интуитивно я это все время ощущал, начав писать.

Насчет «хэппи эндов»… В «Борькиных путях-дорогах» он очень относителен. Я Вам писал о написанной второй части, которая пока лежит и будет лежать неизвестно сколько⁵. В отношении же «Поля» я отталкивался от действительного случая. В первый день, точнее – утро, нахождения на передовой мы увидели, как среди трупов поднимается какая-то неведомо в чем одетая фигура и направляется в нашу сторону. Это оказался раненый лейтенант, пролежавший день и ночь на поле боя, очнувшийся на рассвете. Он шел к нам целый час. Падал, вставал. И немцы почему-то не сделали ни одного выстрела, а мы боялись выбежать на поле и помочь раненому. Может, и правильно боялись, может, тогда немцы добили бы лейтенанта и убивали бы выбежавших ему на помощь.

Отталкиваясь от этого, я мог смело писать, что женщину-то, мать вряд ли немцы стали бы убивать, тем более на рассвете бодрствовали только несколько наблюдателей, вероятней всего, рядовых солдат.

Продолжение «Путей-дорог» отдал читать Катинову⁶, но ведь он не решит дела, а станет ли он запрашивать об этом инстанции – не знаю. На мой взгляд, лучше [пусть] люди будут знать правду о проверочных лагерях, чем питаться неточными слухами об этом. Повторяю – это была государственная необходимость. Десятки тысяч людей без документов, бывших в тылу у немца, – шутка ли? Да и документы-то красноармейские были без фото! Значит, забирай у любого убитого и будешь кем хочешь – Петровым, Ивановым…

Во второй части развязываются у меня все сюжетные завязки.

Читал быковскую рецензию на Ваших «Карателей» ⁷. Очень все верно и хорошо. Что Вы думаете насчет высказанной мною мысли – «продолжения гражданской войны»? Этого, по-моему, и Сталин опасался в начале войны. Сколько недовольных-то, обиженных было!

Спасибо за письма. Они мне очень нужны и интересны. Жили бы в одном городе- обходились бы телефоном, а плохо это. Уходит эпистолярный жанр в прошлое, а жаль…

Всего доброго

Ваш В. Кондратьев.

21.03.80 г.

 

В. АСТАФЬЕВ – В. КОНДРАТЬЕВУ

Дорогой Вячеслав!

Ну вот, в кой-то веки почитал не торопясь хорошую книгу. Месяц читал твоего «Сашку», или, точнее сказать, «ржевский роман» ⁸. Очень хорошую, честную и горькую книгу собрал. Она читается и воспринимается как роман, и что в ней лучше, что хуже, я судить не берусь – книга едина, а критики пусть ищут, что критиковать, – это их работа.

А я, читая книгу, еще раз убедился, как бездарно и бесчеловечно мы воевали. На пределе всего- сил, совести, терпения, и вышла наша победа нам боком, через много лет. Бездарные полководцы, совершенно разучившиеся ценить самую жизнь, сорили солдатами, как песком, и досорились! Россия опустела, огромная страна взялась бурьяном, и в этом бурьяне догнивают изувеченные, надсаженные войной мужики и бабы русские. Зато уж наши «маршалы», как они себя называют, напротив, накрасовались на божнице, куда сами себя водрузили. Тут один курносый, безбородый, беспородный «маршал», видно, из батраков, да так на уровне деревенского неграмотного батрака и оставшийся, Белобородов⁹, или кто-то ему подобный, хвалился по телевизору: «Герои наши солдаты, герои, переходили Истру по горло в ледяной воде, проваливались в полыньи, тонули, а все-таки взяли город Истру. Первая наша победа!» И ему хлопают, а его бы в рыло хлобыстнуть и спросить: «Ты, тупица набитая, хвалишься своим позором! Немцы под Москвой, кругом леса, избы, телеграфные столбы, дерево кругом, солома и много чего, а у тебя солдаты Истру переходят по горло в ледяной воде…»

Да ведь не поймет, ибо такому нравилось гнать солдат вброд, ибо и на Днепре переправлялись на сподручных средствах, сотни людей утонули. Хоть бы один сука-командующий попробовал ночью, под огнем плыть на этих «сподручных средствах».

Я только теперь и понял, что эти сами себя разрядившие и с помощью генералиссимуса разжиревшие враги нашему народу и своему отечеству самые страшные, страшные еще потому, что глупые и тупые от самодовольства, ничего не знают и знать не хотят о своем народе, а обжирали и обжирают его со всех сторон.

Самое еще страшное в том, что они породили себе подобных тупиц и карьеристов, «ржевская битва» всегда может повториться, только формы и размеры ее сейчас будут катастрофически огромны.

Словом, сунул ты им в рыло книгу, как кирпич необожженный, да ведь отплюнутся, они уже и классиков не читают, они уж вон «прощай, дорогой товарищ» на могиле своих «друзей» по бумаге говорят.

Но главное – книга есть, ты поддержал вовремя с болью отвоеванное направление в нашей литературе, а его охота задушить, охота дожить… маршалам и генералам, «красиво» дожить, чтоб их никто не беспокоил, чтоб никакой боли и заботы – после них хоть потоп!

Я понимаю, сколько внутренней боли и страдания пережил ты, раскапывая в своей памяти эти горькие страницы, написанные, кстати, уверенной рукой, очень просто, жестоко, как только и надо писать о войне. Романтик из тебя никакой, там, где ты пытаешься подпустить «романтики» с помощью женщин, сразу сбои начинаются, рвется дыхание, заплетаются ноги, как у тех солдат, что шли по Ржевскому шоссе, звеня пустыми котелками, и с ходу в бой, на мясо…

Пишу тебе из деревни, где занимался всякими докучными бумажными делами. Деревня родная, проулок родной, а вот народ все почти чужой, зацепляющий или хватающий обеими руками (и ногами тоже пробуют) угли из нашего затухающего революционного костра, обращая их в машины, дачи и барахло.

Завтра поеду в тайгу, поработать и отдохнуть. А пока обнимаю тебя, желаю здоровья – оно очень нужно в этой клятой работе. Кланяюсь жене. Твой

Виктор Астафьев. 17.06.82 г.

 

В. КОНДРАТЬЕВ – В. АСТАФЬЕВУ

Спасибо, «дорогой Виктор, за хорошие слова о книге и за то, что перешел на «ты»… Чего нам «выкаться»: по возрасту почти равны, по службе солдатской в чинах тоже не разнились (я ж в сержантах в запас вышел). И приятно было, что ты теперь вроде уже за «своего» принял. А разве не свои? Одна же дума всех нас точит, одна боль – Россия-матушка, которая катит неизвестно куда и, по всем видимостям, к худому…

Прав ты, писал я книгу, думая и боясь, что по дурости нашей можем запросто опять же в таком положении очутиться, но если тогда, не жалея солдатских жизней, на одном «ура» еще можно было как-то продержаться, а потом и выиграть, то теперь это не поможет. А сорваться можем на любом пустяке, лодка-то раскачивается, один толчок неосторожный – и все.

Кстати, когда воевал подо Ржевом, все уже понимал, тем страшнее и горше все было, я ведь на четыре года старше, я уже тогда соображал… Перед боем комиссар мне в партию предлагал, а я в ответ – после боя, а вдруг струшу. Ну, а бой этот описал в «Тракте» ¹⁰, знаешь, каков был. Что толку, роту принял, а людей-то спасти не удалось. Да в пехоте и взводный-ванька, и ротный ничем не отличались – в одной цепи топали, наравне смерть принимали. И на другой день, когда звонил комиссар по телефону, под каким-то, не помню уж сейчас, предлогом отказался. Наверно, сказал, что не дорос, как тогда говорили. Да ничего в том удивительного не было. До войны, в мирной жизни сгублено было одних мужичков миллионов несколько, наверное, да от голода в тридцатых еще два прибавить надо. Так что ж о войне говорить, здесь и оправдание есть – Родину защищаем. Все я понимал тогда. Видал же в тридцатых деревни заколоченные по всей Калининской области, рев бабий слышал, как ребятишки выли, слышал, когда из дедовских домов выгоняли и по миру пускали.

Белов в «Канунах» ¹¹еще мало сказал. А может, и сказал, да повычеркивали. У меня же две крови – со стороны отца мужицкая, со стороны матери- дворянская, в целом- русская, дурацкая, в том смысле, что землю мы свою слишком любим, за все переживаем, а сделать-то можем маловато. Но хоть что-нибудь надо же. И если во вранье всеобщем хоть несколько слов правды вкрапится, то хочется, чтоб это наши слова были, чтоб потомки за нас не краснели. И если книга та, о которой ты так хорошо сказал, а главное, хорошо понял, этими несколькими словами правды будет – значит, и жизнь вроде не зря.

Письмо твое получил в один из заездов в Москву, нахожусь в Малеевке, с первого июня. Месяц вкалывал. Хорошо, погода к тому располагала. Надо мне в июле вторую книгу в «Сов[етский] пис[атель]» ¹² сдавать и сценарий по «Дню Победы в Черново» ¹³ написать. Вот числа с десятого июля, может, и передохнуть удастся. В кино, знаю, радостей не будет, но не отказываюсь по некоторым соображениям. Во-первых, хочется больше независимости иметь материальной от издательств, ну, а во-вторых, думаешь: а вдруг получится фильм?

В «Знамени» уже подготовили к сдаче мою рукопись «Семья Бушуевых», но на самом последнем этапе зарезали. Придется в книгу без журнальной публикации, пройдет ли там, не знаю¹⁴. Вообще-то книга вторая получится менее цельная: там остатки «ржевской» прозы, три рассказа в цикле – «Мы подвигов, увы, не совершали», повесть «Дорога в Бородухино», тоже из тех годов военных, но не о войне, а потом уже послевоенное – «Встречи на Сретенке», «Бушуевы» и «Знаменательная дата», которая тебе понравилась. В дальнейших переизданиях эти две книги придется перетряхнуть – в одну военное, в другую – послевоенное. Ну, это еще на 84-й год намечено… ¹⁵

Насчет Белобородова то же самое думал, когда передачу смотрел, и матерился про себя, представляя, что любая малая ранка тому солдату, что по горло в зимней воде идет, – и уже конец, не выберешься. Страшная вообще это вещь – переправы. Я же до конца войны не воевал, но рассказывали ребята, что и в конце войны напрасной крови лилось предостаточно. Да что говорить! Зачем рейхстаг штурмовать надо было? Неделька- и сдались бы сами немцы, куда им было деться?

Ну, заканчиваю письмо. Обнимаю с любовью. Привет жене, очень она и мне и Нине¹⁶ понравилась. Сразу почувствовалось, что такая женщина может быть и другом истинным, и соратницей. Да и была в пути твоем нелегком в литературу, где не сказал ты ни одного слова лживого. Тут много литераторы о стилях говорят и о прочем, а по мне кажется все это чепухой. Главное сейчас- черствый хлеб правды, без слюней. А правда и стиль продиктует, и манеру, а так – пустые все это разговоры. Я и не знал, писавши «Сашку», что у меня «инверсии» и какие-то «эллиптические предложения». Писал как бог на душу положил, чуя, что вещь эту именно так и надо писать, а не по-другому. Крупин, наверно, тоже не рассуждал и не выбирал форму в «Живой воде», а написано одним духом, да так точно и емко, что радуешься – появился писатель настоящий. Вот жаль, к Распутину не подошел при встрече, а хотелось ему тоже хорошие слова сказать и за «Матёру», и за «Последний срок»…»Живи и помни» ¹⁷ – мне меньше как-то.

Ну, еще раз всего доброго. Здоровья тоже желаю. Быков написал, что все побаливает.

Твой В. Кондратьев.

27.07.82 г.

 

В. КОНДРАТЬЕВ – В. АСТАФЬЕВУ

Дорогой Виктор Петрович! Звонил Каледин… ¹⁸ Уж так он радовался твоему письму, в таком был восторге! Ему же главное сейчас- в себя поверить. Ну и передал поклон.

Большое спасибо, что выбрал время и прочел эту кладбищенскую историю¹⁹. В ней бы еще другие судьбы раскрыть, было бы сильнее, хотя и непроходимей, правда.

На днях звонил Алесь Адамович, приглашал в начале апреля в Минск. Проводят там они конференцию о дальнейших путях «военной» прозы²⁰, как я понял из короткого телефонного разговора с Алесем. Даже забыл спросить, пригласили ли тебя? Боюсь, что получится пустая болтовня, потому что – какие такие «дальнейшие пути»? Правду надо писать, и на другом, главное, уровне, а вот этого уровня-то никто и не позволит. Ведь прав ты был, когда так сильно написал мне, что вся война «на пределе всего» была. Вот об этом «пределе» и надо писать. Но никто же этого впрямую не скажет, начнут вокруг и около крутиться. А надо бы – именно впрямую. Не знаю, читают ли там наши выступления и наши произведения, но хотелось бы, чтоб дошло что-то, чтоб поняли: нельзя же дальше все на таких же умолчаниях, приукрашиваниях, короче- на неправде продолжать жить и писать. Порой руки опускаются. Но все же понял за недолгую свою работу, что все-таки, как там ни режут, ни смягчают, а все же написанное в основном остается. Вот если сам себя начнешь редактировать – тогда уже все, конец. Тут попалось высказывание Салтыкова-Щедрина: «Литература наша, – и это приносит ей величайшую честь, – никогда не предавалась неправде сознательно; напротив того, она постоянно обнаруживала в этом отношении похвальную брезгливость». Так то та святая русская литература прошлого века…

Вообще очень меня интересует будущая Твоя вещь о войне. Знаю, что жестокая будет и правдивая. Ведь ты на самом острие был, а там война без романтики, без сантиментов – работа и мука, кровь и смерти, и исход один – ранение или насовсем хлопнет. Вот об «Оглохшей пехоте» Ю. Белаша написал в «Знамя» ²¹. Не знаю, опубликуют ли (у Вадима²² решать будут), а стихи интересные, «нашенские», как бы ты сказал. Вот тоже молчал человек почти сорок лет, а вырвалась все же война, исторгнулась.

Хорошо бы нам в Минске встретиться, поговорить… Я в Москве почти ни с кем не общаюсь из писателей. В ЦДЛ хожу редко, если только днем кофе пить, когда в «Дружбу» ²³ захожу, но недавно удивил меня Можаев. Пригласил меня Любимов на прогон «Бориса Годунова». Там, конечно, все элита- режиссеры, поэты, писатели, актеры известные. Постановка, на мой взгляд, никакой критики не выдерживает: издевательство над Пушкиным, издевательство над классикой, и с одной целью – «фигу» из кармана показать. Скажу только, что самозванец был одет в тельняшку, в кирзовые сапоги- прямо матрос Железняк, ну, а все остальные в костюмы всех времен, кончая джинсами. Ну, метафора сия понятна, лежит близко: дескать, во все времена в России-матушке смена власти таким макаром происходила, но не в костюмах дело, балагана много, характеры ушли, игры актеров нет никакой, да и как и что играть, когда все перемешано, перегажено… Остался я на обсуждение. Думаю, что же народ скажет, тот же русак Можаев? Так все хвалили, превозносили… Да, и Карякин был. Он-то больше всех дифирамбов наговорил, ну и Можаев тоже. В чем дело? Я, что ли, дурак совсем, не понимаю ни хрена, а остальные все такие тонкие и умные, или все наоборот – король-то голый, но признаться в этом никто не хочет?

Попросил у меня Любимов «Сашку», но после этого прогона- подумал: нет, браток, для такого балагана я «Сашку» тебе не отдам²⁴. Узнал я потом, что делает Любимов что-то по Можаеву²⁵.

Так неужто потому хвалить надо то, что уж ни в какие ворота не лезет?

Если номер четвертый альманаха «Современная драматургия» попадется, то есть там мои «Театральные впечатления», где я об этой пресловутой «фиге в кармане» и говорю²⁶. Кстати, впечатления-то грустные, что не скрываю, и во многом с твоими сходятся.

Ну, заболтался я уже порядком. Шлю запоздалые поздравления с Новым годом, желаю в нем всего хорошего, а главное – здоровья, чтоб выполнить все задуманное. Я сейчас около семи листов написал, но оказалось не то, надо все заново делать, переписывать. Что ж, бывает и так… Привет и такие же пожелания жене и другу большому твоему, как понимаю.

В. Кондратьев.

10.01.83.

 

В. АСТАФЬЕВ – В. КОНДРАТЬЕВУ

Дорогой Вячеслав!

Крутила тут меня жизненка, и я никуда не писал, никого с Новым годом не поздравлял, так делаю это сейчас. С Новым годом тебя, жену и всех близких! Пусть здоровье у всех не убывает и пусть всем работается к душе.

Мою последнюю вещь – «Зрячий посох» ²⁷ – нигде не берут целиком, и я из Москвы вернулся несколько подбитый, хотя и готов был к этому отлупу, но все же четыре года работы, большая надсада и прочее. Из Вологды привезли дочь рожать, а делается это нынче трудно и как-то тревожно. Вот она и канителилась, да и кончилось дело кесаревым сечением. Теперь у нас появилась внучка Тонька, и это (нрзб), и я трижды дедом стал.

Театр на Таганке я не люблю, Вячеслав, и когда мне твоя жена сказала по телефону, что ты туда подался, я подумал: «Чего ему там делать, в этом балагане?»

Театр теперь не что иное, как свидетельство гражданской незрелости части нашего населения и отсутствия эстетического вкуса, элементарного – шарлатанство этого театра принимается чуть ли не за революционную откровенность. Своей нахрапистостью и ловкостью Любимов внушил «высокий смысл» происходящего, а на самом деле фигушки в кармане – это ты правильно говоришь. Действие тельность наша жуткая и сама жизнь очень далеки от этого балагана. Боря же Можаев смерть как любит фиглярство и игру в «правду-матку», самой правды они все боятся, самое ее матушку поднимать тяжело, страшно и никакой моды и шумихи нету, а им надо как раз шумиху, показуху и т. д. Я думаю, что «сверху» не зря поддерживают все это, есть там, вверху, умные мужики, понимают, что к чему, пускай, дескать, играют, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы дорогую действительность глубоко не копало, не трясло дряхлое тряпье «передовых идей».

Шлю тебе свою книжку, трудно издававшуюся²⁸. Ее в Москве не найдешь, а переиздавать едва ли станут. Желаю всего доброго.

В. Астафьев.

25 января 83 г.

 

В. КОНДРАТЬЕВ – В. АСТАФЬЕВУ

Дорогой Виктор! Спасибо за книгу, за письмо. Всегда твои письма истинная радость, и с превеликим удовольствием сидим с женой и разбираем твои загадочные «письмена» и открываем всегда мысли верные и глубокие – близкие и созвучные. Сидел тогда на «Таганке» на обсуждении и думал: ведь мистификация явная, ловкая; правда, может, и талантливая, но – мистификация. И сидят вроде неглупые люди, с умными, бородатыми, вроде русскими лицами и несут чепуху несусветную, да не несут – изрекают, словно откровения какие. Прав ты, сверху этот «клапанок» разрешен постольку, поскольку опасности не представляет, житуху нашу мерзковатую не отражает, а видимость какую-то либерализма все же показывает.

Узнал, что приглашен ты, конечно, тоже в Минск, и радуюсь предстоящей встрече – и с тобой, и с Быковым, и с Адамовичем, хоть поговорим по душам. Не с трибуны, разумеется, а просто за столиком где-нибудь. Жаль, что «завязал» я надолго с выпивкой, но и без нее с хорошими людьми поговорить можно, а порой даже и лучше выходит разговор. Да и с трибуны надо тоже постараться сказать все, что волнует и мучит, – ведь последние слова говорим, так хоть дали бы их сказать по-человечески. Был недавно в Питере от ВТО, тоже разговор шел о «военных» пьесах, но уровень-то мелковат, до верхов не дойдет, да кроме меня никто о том новом уровне правды, о котором писал тебе, не говорил, а даже были мне возражения, что, дескать, ничего этого не надо, а то «как бы чего не вышло». Это, конечно, высказали работники министерства- уже отлакированные последним пятнадцатилетием аппаратчики.

Посылаю «Знамя» с моим рассказом²⁹. Там артиллеристы действуют. Может, какие неточности и найдешь, хотя случай-то из жизни. Мурыжили мне его в редактуре долго, про Пасху не хотели, слова «святой Пасхи»- выкинули. Древний этот праздник, говорили, зачем он. А не помнят, что в советском календаре 27-го года праздник этот был официальным, два дня гуляли, как и Рождество, а прошло с того 27-го года всего четырнадцать годков, какой же тут «древний»? Ну и насчет Казанцева был разговор – как это сержант-пехотинец, а стрелял лучше артиллеристов, ну и прочее…

О «Затесях» См. примеч. 2 к предыдущему письму.³⁰ я слыхал и читал, теперь вот начну читать саму книгу. Уже скользнул глазом по «Тоске по вальсу». Хорошо! Помнишь, как похабно коснулся Нагибин в «Терпении» ³¹ этого самого больного и страшного «эха» войны — госпиталя для «самоваров», а ведь прикоснуться к этому можно, только побыв самому там. Ведь и говорить с ними страшно, ведь что эти ребята пережили, оставшись с двадцати годков без рук, без ног, какую жизнь прожили – подумать даже ужасно, а тут для беллетристики, для остротцы сюжета ввел автор этот Валаам, да еще в кусты повел пожилую женщину с таким же пожилым да безногим… Черт знает что! А никто же не написал! Я звонил в «Литгазету» и «Культуру», сказал, что хочу реплику бросить насчет этой вещи, так никто напечатать не взялся, а надо бы было одернуть Нагибина – пиши свою беллетристику, но такого касаться не смей! Надо же совесть иметь!

Сегодня вечером наслаждался «Последним сроком» Распутина, спектаклем Омского театра³². Какой талант! Мне вообще «Последний срок» кажется самой сильной его вещью. Читал взахлеб, и постановка тоже хороша. Вот она – жизнь русская! Радуюсь, что есть в России такой писатель, и ожидаю от него многого. Ведь по теперешним меркам – молодой, а какая глубина, какой точный и тонкий взгляд на жизнь! И всё Сибирь родит таких, глубинка… Крупин в остальных вещах, после «Живой воды», немного разочаровал. В поиске он, по-моему. Хватается не за то, за что нужно. Но ведь тоже еще молодой, а «Живая вода» – такая мощная заявка, что тоже жду от него сильного и настоящего.

1. Повесть «Борькины пути-дороги» (ч. 1) и рассказ «На поле Овсянниковском» впервые опубликованы в журнале «Знамя», 1980, N 2. Вторая часть повести «Борькины пути-дороги», посвященная мытарствам ее героя уже не в немецком плену, а по «нашу» сторону линии фронта, в сборники произведений В. Кондратьева не входила. Напечатана в журнале «Знамя», 1988, N 8 (под названием «Что было…»).[↩]
2. Адамович имеет в виду повесть Кондратьева «Сашка«, опубликованную впервые в журнале «Дружба народов», 1979, N 2 (с предисловием К. Симонова) и затем неоднократно переиздававшуюся.[↩]
3. См.: А. Адамович,О войне и о мире… – «Новый мир», 1980, N 6. Книга А. Адамовича «Война и деревня в современной литературе» вышла в 1982 году в Минске.[↩]
4. Речь, очевидно, идет о пьесе, представляющей собой инсценировку повести Вяч. Кондратьева «Отпуск по ранению». Повесть была впервые опубликована в журнале «Знамя», 1980, N 12; пьеса – напечатана в бюллетене отдела распространения ВААП (Всесоюзного агентства по авторским правам) «Новые пьесы» (1980, N 12) и поставлена в ряде театров, в частности в Театре на Малой Бронной (режиссер А. Дунаев, 1980), Ленинградском молодежном театре (режиссер В. Малашинский), в театре-студии «Драматург» (режиссер Г. Соколов, 1984), Армавирском театре драмы (режиссер В. Барто), Омском театре им. Ленинского комсомола (режиссер М. Колесников) и др. См. об этом подробнее: Н. Железнова,»Отпуск по ранению». – «Советская культура», 1980, N 99, 9.ХП; Л. Погожева, Грозная весна. – «Вечерняя Москва», 1980, N 244, 23.Х; и др. В 1983 году была осуществлена постановка пьесы на телевидении. Сам автор свои впечатления от спектаклей по его пьесе сформулировал в статье «Как автор и как зритель…» («Советская культура», 1984, N 10, 24.I).[↩]
5. Напечатано: «Знамя», 1988, N 8 (под названием «Что было…»).[↩]
6. В. В. Катинов – в то время ответственный секретарь редакции журнала «Знамя».[↩]
7. Повесть А. Адамовича «Каратели» на русском языке впервые напечатана в журнале «Дружба народов» (1980, N 1). Рецензия В. Быкова на эту повесть – «Силой любви и ненависти» – была опубликована в «Литературной газете» (1980, N 12, 19.Ш).[↩]
8. Как видно из контекста письма, речь идет не о журнальной публикации «Сашки», а о первом книжном издании произведений Кондратьева- сборнике его рассказов и повестей «Сашка» (М., 1981).[↩]
9. А. П. Белобородов (впоследствии – генерал армии, командующий войсками Московского военного округа) в дни битвы за Москву в 1941 году командовал дивизией. Дивизия сыграла заметную роль в разгроме немецко-фашистских войск под Москвой, но понесла при этом большие потери. Резкость содержащихся в письме оценок была усугублена «фанфарным» тоном выступления А Белобородова по телевидению в дни празднования (в декабре 1981 года) 40-летия разгрома немецко-фашистских войск под Москвой.[↩]
10. Рассказ Вяч. Кондратьева «Селижаровский тракт» в периодике так и не появился. Впервые опубликован в сб.: Вяч. Кондратьев, Сашка, М., 1981.[↩]
11. Роман Вас. Белова «Кануны» впервые опубликован: ч. I – в журнале «Север» (1972, N 4 – 5; в сокращении); ч. I и II – в издательстве «Современник» (М., 1976); ч. III – в журнале «Новый мир» (1987, N 8).[↩]
12. Речь скорее всего идет о втором сборнике повестей и рассказов Вяч. Кондратьева – «Селижаровский тракт» (М., 1985).[↩]
13. Повесть «День Победы в Черново» впервые опубликована в журнале «Знамя» (1980, N 5).[↩]
14. Хроника «Из жизни Бушуевых» (во многом автобиографическая) писалась и перерабатывалась Кондратьевым на протяжении ряда лет. Один из ее вариантов (в виде пьесы) автор посылал на отзыв А. И. Солженицыну и беседовал с ним во время своей поездки к автору в Рязань в 1969 году. Пьеса встретила у Солженицына весьма сдержанное отношение… Повествование «Из жизни Бушуевых» так и не было завершено автором, в печати не появилось. Отдельные фрагменты и некоторые сюжетные мотивы рукописи Кондратьев использовал в других произведениях, в частности в пьесе «Бои имели местное значение…», в романе «Красные ворота». Отрывок из повести – в качестве самостоятельного рассказа под названием «Марк»- был напечатан в «Огоньке» (1987, N 22).[↩]
15. Сборник, о котором идет речь, вышел не в 1984-м, а в 1985 году, и не совсем в таком виде, о котором говорится в письме; повесть «Из жизни Бушуевых» в него, как уже было сказано, не вошла (см.: Вяч. Кондратьев, Селижаровский тракт).[↩]
16. Нина Александровна Кондратьева – жена писателя.[↩]
17. Речь идет о повестях Вал. Распутина, опубликованных в журнале «Наш современник» («Последний срок»- 1970, N 7, 8; «Прощание с Матёрой»- 1976, N 10,11; «Живи и помни»- 1974, N 10,11).[↩]
18. Повести С. Каледина «Смиренное кладбище» («Новый мир», 1987, N 5) и «Стройбат» («Новый мир», 1989, N 4), получившие широкую известность у читателей, – трудно проходили в печать. Защищая позднее подготовленную к изданию повесть «Стройбат» от необоснованного запрета, Кондратьев выступил в печати с репликой «Военная тайна?» («Комсомольская правда», 1988, N 240, 20.Х).[↩]
19. Письмо В. Астафьева С. Каледину, о котором упоминает Кондратьев, касалось первой из названных повестей.[↩]
20. Всесоюзная конференция, о которой идет речь в письме, была про-

    ведена в апреле 1985 года Институтом литературы им. Янки Купаны АН БССР. Алесь Адамович был ее главным инициатором и организатором. В конференции приняли участие ведущие писатели, разрабатывающие «военную» тему. По материалам конференции был в дальнейшем подготовлен и издан сборник докладов и выступлений – «Литература о войне и проблемы века» (Минск, 1986; под общей редакцией А. Адамовича). Сборник явился существенным вкладом в разработку «военной» темы в новом историческом контексте. См. об этом подробнее: А Коган, Уроки памяти. – «Знамя», 1986, N 6.[↩]

21. Ю. С. Белаш (1920 – 1988) – поэт фронтового поколения. Стихи стал писать поздно. Первый сборник- «Оглохшая пехота»- вышел в начале 80-х. Рецензия Кондратьева на этот сборник появилась не в «Знамени», а в «Юности» (1983, N 9, под названием «Не все еще сказано о нашем поколении»). Стихи Ю. Белаша, поздно пришедшие к читателю, были дороги Кондратьеву неприкрашенной, жесткой правдой войны. К оценке и анализу творчества Ю. Белаша Кондратьев возвращался не раз. См.: Вяч. Кондратьев, Лирический дневник солдата. – «Знамя», 1986, N2; он же, Обыкновенные окопники. – «Литературная газета», 1987, N4, 21.1; он же, Война солдатская, народная… (послесловие к пьесе Ю. Белаша «Фронтовики»). – «Театр», 1985, N 8. Им же написано и предисловие к итоговому (посмертному) сборнику Ю. Белаша «Окопные стихи» (М., 1990).[↩]
22. В. М. Кожевников (1909 – 1984) – редактор «Знамени» с 1948 по 1984 год.[↩]
23. Редакция журнала «Дружба народов» помещается ряДом с Центральным Домом литераторов.[↩]
24. Спектакль по повести «Сашка» был поставлен в 1981 году на малой сцене Театра им. Моссовета (режиссер Г. Черняховский). В 1985 году спектакль по повести был поставлен в Театре им. Ленинского комсомола (г. Калинин); ставился «Сашка» и в других периферийных театрах…[↩]
25. Спектакль по повести Б. Можаева «Из жизни Федора Кузькина» (опубликованной в журнале «Новый мир», 1966, N 7) был подготовлен Театром на Таганке и показан творческой интеллигенции на нескольких «прогонах» и просмотрах, но так и не был разрешен к исполнению из-за «односторонне негативного», по мнению тогдашнего руководства ЦК и Минкультуры, изображения колхозной действительности.[↩]
26. В указанной статье Кондратьев резко отзывается об органически чуждой ему эстетике «представления» как о фокусничестве, фиглярстве (см.: Вяч. Кондратьев, Театральные впечатления. – Альманах «Современная драматургия», 1982, N 4).[↩]
27. Книга В. Астафьева «Зрячий посох», в значительной степени посвященная памяти А. Н. Макарова, но включающая в себя не только переписку с ним, но и раздумья самого Астафьева, – проходила в печать трудно. Отрывки из этой книги печатались на протяжении ряда лет в различных журналах и газетах; целиком же «Зрячий посох» напечатан в журнале «Москва» (1988, N 1 – 3). (Отдельное издание: М., 1988).[↩]
28. Судя по датировке письма, речь скорее всего идет о книге: В. Астафьев, Затеси, Красноярск, 1982. «Затеси» писались Астафьевым в течение многих лет; продолжают – от случая к случаю – писаться и публиковаться и сегодня. Первое отдельное издание – М., 1972; далее- Пермь, 1977; уже упомянутое- Красноярск, 1982; цикл «Затесей» – в журнале «Наш современник» (1987, N 10) и др. В 1988 году в Москве, в издательстве «Современник», вышла книга, включающая оба произведения – «Зрячий посох» и «Затеей».[↩]
29. См.: В. Кондратьев,»Мы подвигов, увы, не совершали…». – «Знамя», 1983, N 1.[↩]
30. [↩]
31. Рассказ Ю. Нагибина «Терпение», опубликованный в журнале «Новый мир», 1982, N 2, вызвал возмущение многих читателей и критиков, притом с разных, зачастую- противоположных позиций. Если одна (преимущественно официозная) часть критики выражала недовольство тем, что писатель вообще коснулся больной стороны общества – трагически безысходной жизни инвалидов войны, хоть как-то приподнял занавес над картиной мнимого благополучия, то другие- в большинстве бывшие фронтовики – возмущались тем, как холодно, цинично он это описал. О том, что Кондратьев был далеко не одинок в своем недовольстве рассказом, говорят и другие отклики на него. См., например: В. Кардин,»По существу ли эти споры?» – «Вопросы литературы», 1983, N 2.[↩]
32. Речь, очевидно, идет о гастролях Омского драматического театра в Москве или о показе спектакля по ТВ.[↩]