Из истории стилей русского исторического романа

1

Проблема формирования реалистического метода в истории литературы – это не только проблема возникновения и образования качественно новой словесно-художественной системы отражения и изображения действительности, но в то же время и проблема концентрации и функционального преобразования в этой системе многообразных приемов художественного творчества, выработанных предшествующим развитием той или иной национальной литературы. Развитие литературы на том или ином языке обусловлено состоянием и развитием соответствующего литературного языка, который в свою очередь в своей истории зависит от истории культуры народа – носителя этого языка. Формирование реализма в силу присущих этому методу стилистических качеств и особенностей невозможно в донациональную эпоху. Реализм предполагает наличие национального литературного языка и его норм, а также общественное осознание на этой основе всего многообразия социально-речевых стилей народа в кругу устно-бытового словесного выражения. Само собой разумеется, что в одних странах реализм в сфере художественной литературы может возникать непосредственно в период сложения национально-языковой литературной нормы, как это было, например, в Англии, России, в таких славянских странах, как Чехословакия или Болгария, или значительно позднее начальных этапов образования национального литературного языка, как это было, например, во Франции или Польше. Все это определяется конкретно-историческим своеобразием истории социальной жизни, культуры и искусства отдельных народов.

В истории русской художественной литературы возникновение реализма связано с внедрением историзма как метода понимания и оценки жизненных явлений в сферу общественного сознания в широком смысле этого слова, включая сюда искусство и науку. В художественной литературе на базе историзма как стилеобразующей категории в 20 – 30-е годы XIX века расцветают жанры исторической драмы, исторической повести и исторического романа.

Принципы историзма и национальной характерности в изображении быта и персонажей были провозглашены поэтикой романтизма, правда, в очень своеобразном, индивидуальном, то есть субъективном их толковании. По словам А. Марлинского, в первой трети XIX века «история сделалась страстью Европы, и мы сунули нос в историю; а Русский ни с мечом, ни с калачом шутить не любит. Подавай ему героя охвата в три, ростом в Ивана Великого, и с таким славным именем, что натощак и не выговорить. Искромсали Карамзина в лоскутки; доскреблись и до архивной пыли; обобрали кругом изустное предание…» ¹. В русской романтической литературе ярко обозначилась целая серия стилистических приемов, близких реализму и – с изменением функций – нашедших широкое применение в системе или, вернее, в системах русского реализма. Сюда относится, между прочим, обращение к обиходным предметам национального быта и их объективное изображение, так остро и наглядно продемонстрированные или проманифестированные Пушкиным в «Отрывках из путешествия Онегина»:

Другие дни, другие сны;

Смирились вы, моей весны

Высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал

Воды я много подмешал.

Иные нужны мне картины:

Люблю песчаный косогор,

Перед избушкой две рябины,

Калитку, сломанный забор… и т. д.

И тут же Пушкин в описании Одессы – путем противопоставления нового отношения к действительности старой субъективно-идеализирующей поэтической манере Туманского – конкретизирует новые приемы художественного воспроизведения окружающего мира:

Одессу звучными стихами

Наш друг Туманский описал,

Но он пристрастными глазами

В то время на нее взирал.

Приехав, он прямым поэтом

Пошел бродить с своим лорнетом

Один над морем – и потом

Очаровательным пером

Сады одесские прославил.

Итак, в традиции – «прямой поэт»»с своим лорнетом», «пристрастные», идеализирующие глаза и поэтическое «очаровательное перо», склонное прославить красоты, односторонне освещаемые, а иногда и вовсе не существующие. Призыв же к правде, к «низкой природе», к преодолению поэтической лжи определял художественные качества и стилистические формы новых приемов изображения природы и общественной жизни.

Все хорошо, но дело в том,

Что степь нагая там кругом;

Кой-где недавний труд заставил

Младые ветви в знойный день

Давать насильственную тень.

А где, бишь, мой рассказ несвязный?

В Одессе пыльной, я сказал.

Я б мог сказать: в Одессе грязной –

И тут бы, право, не солгал².

Поворот к «низкой природе», к предметам и характерам повседневного быта как подготовительный этап к формированию реалистического метода сначала обнаружился у нас в области стихотворного творчества (лирического и драматического), а позднее и в прозе. Естественно, что наиболее сложным и трудным процессом в этом художественном движении явились стилистические изменения, связанные с выработкой новых приемов и форм словесно-художественного воспроизведения характеров, образов персонажей и особенно «образа автора».

Наиболее глубокое и разнообразное выражение все эти стилистические явления русской литературы 20 – 30-х годов XIX века нашли в развитии жанров исторического романа. Особенный интерес в этом отношении представляют наблюдения над стилем исторического изображения в творчестве Пушкина и Гоголя.

2

Проблема «вольного и широкого развития характеров», изображения их внутренней жизни средствами живой драматической речи возникла еще раньше сильно распространившегося увлечения историческим романом – в 20-е годы XIX века, в связи с поисками новых форм исторической драмы. Пушкин глубоко самостоятельно и близко к реализму разрешил эту проблему в стиле «Бориса Годунова». Здесь давались ответы на вопросы: как трагедии «перейти от своего разговора, размеренного, важного и благопристойного, к грубой откровенности народных страстей, к вольности суждений площади?.. Где, у кого выучиться наречию, понятному народу?..» ³.

Критикуя стиль «Марфы Посадницы» Погодина, Пушкин особенно останавливается на исторической характерности речей, на смене экспрессивных красок в стиле отдельных персонажей: «Поэту не хотелось совсем унизить новгородского предателя – отселе заносчивость его речей и недраматическая (то есть неправдоподобная. – В. В.) снисходительность Иоанна… Изменник не говорил бы уже вольным языком новгородца. Зато с какой полнотою, с каким спокойствием развивает Иоанн государственные свои мысли! – и заметим, откровенность – вот лучшая лесть властителя и единственно его достойная» ⁴.

Пушкин – противник метода историко-археологической реставрации, то есть натурализма. Он не стоит даже за педантически «строгое соблюдение костюма, красок времени и места», но он враг модернизации исторических фактов. Стилевым фоном, нейтральной речевой средой драмы в «Борисе Годунове» является поэтический язык 20 – 30-х годов XIX века. Но в эту речевую стихию вмешаны и формы бытового просторечия, и элементы древнерусского летописного стиля, и обороты старинной церковной книжности. Принципы смешения и сочетания этих разнородных речевых стихий дифференцированы смотря по ситуации и по характеру лица. Торжественные монологи царя (например, при вступлении на престол), официальная речь думного дьяка, монологи патриарха, кн. Шуйского в царской думе, Пимена в повествовании о прошлом, молитва мальчика – государева чаша – все это слагается в значительной мере из возвышенно официальных славянизмов, восходящих, к стилям древнерусской письменности. Стиль эпохи сказывается и в строе формул общественно-бытового этикета, вмещающих в себя выражения старинного языка, цитаты из «Истории государства Российского» Карамзина, а чаще из примечаний к ней, отголоски летописей и сказаний смутного времени. При этом примесь старинного летописного языка, языка древнерусской письменности не нейтрализует живой драматической экспрессии, не вредит историко-бытовому правдоподобию разговорной речи, ее многообразным оттенкам. Но самое главное: стилевые краски эпохи помогают индивидуализации характеров. Гамма экспрессивных красок в речи отдельных персонажей очень разнообразна и выразительна. Речевые стили главных персонажей индивидуально характерны.

Современники Пушкина отметили в «Борисе Годунове»»эту удивительную гибкость драматического стиля, отливающего нежными, но живыми оттенками разнообразных личностей». В «Курсе теории словесности» (1847) Михаила Чистякова, приятеля Белинского, очень тонко и остро характеризуется этот принцип конкретно-исторической индивидуализации речи, впервые с такой широтой и свободой осуществленный в стиле «Бориса Годунова»:

«Главная забота Самозванца – уверить всех, что он – истинный царевич Димитрий: это усилие внушить, втолковать другим мысль о законности своих требований беспрестанно высказывается и составляет господствующую ноту в языке его: «Я знаю дух народа моего». Истинный царевич так часто не говорил бы о них (то есть своих правах. – В. В.).

Речь Самозванца изменяется смотря по тому, с кем он говорит.

Беседуя с патером… он не говорит «православная церковь», а просто – восточная; римского первосвященника называет не Папой, не святейшим отцом, но наместником Петра; заключительным «amen» намекает о своих привычках и, следовательно, о своей любви к формам духовного сословия и языка. Он выражается умно, положительно и в то же время с осторожною двусмысленностию, давая знать, что иезуиты найдут в нем достойного ученика…

Собаньскому он бросает одно пустое, но звонкое слово: «Чадо свободы»; подобными словами не раз очаровывали надутую и бездомовную шляхту…

В ласке к казакам есть несколько метких выражений: «Я знал донцев», «не сомневался видеть казачьи бунчуки», «если бог поможет», «по старине», «вольной Дон». Это – в духе казаков тогдашнего времени.

С поэтом Отрепьев употребляет педантский, школьный язык латино-польских стихотворцев своей эпохи: «Союз меча и лиры», «лавр их обвивающий», «латинская муза», «парнасские цветы», «пророчества пиитов» (vates) – эти аллегории, избитые и обветшалые, неизбежные принадлежности ложно-классической оды, этот возглас – стократно (terque, quaterque), этот напыщенный тон и этот прекрасный стих, выдернутый из Горация, – все удивительно проникнуто тогдашнею современностью…

В патере виден иезуит, тонкий, хитрый, прикрывающий свои корыстные намерения святыми именами – «небесная благодать», «духовный долг» и негодованием к оглашенному свету… Поляк ничего не мог сказать лучше того, что он – Собаньский, вольный шляхтич. Тут вся его знаменитость, вся история и вся будущность – ничтожество. Челобитье Хрущева исполнено энергических выражений и странной, дикой народности того века.

Карата – смел, горд, умен, ловок и комически оригинален, кланяясь головами всех войск. Стихотворец говорит выражениями холодного подобострастия и притворной скромности, которые сделались общим местом в посвящениях книг» ⁵.

Официальный стиль Пимена, речь Бориса, речь самозванца, речь Марии Мнишек в сложной совокупности их реплик и монологов -э то разные индивидуальные стили, выражающие исторический характер персонажей и развитие их характеров в драме. Сопоставим такие цитаты:

Из речи Пимена – с его книжно-церковной фразеологией и религиозными образами:

К его одру, царю едину зримый

Явился муж необычайно светел

…

Характерно воспроизведение речей Ивана Грозного:

Предстану здесь алкающий спасенья,

Прииду к вам, преступник окаянный,

И схиму здесь честную восприму!

Стихотворная речь патриарха носит яркий отпечаток стиля проповеди или церковного воззвания:

Бесовский сын расстрига окаянный,

Прослыть умел Димитрием в народе;

Он именем царевича, как ризой

Украденной, бесстыдно облачился…

Из речи Самозванца – с его государственной риторикой и элегическими вариациями:

Сыны славян, я скоро поведу

В желанный бой дружины ваши грозны…

Наконец, речь Бориса наиболее богата разнообразными экспрессивно-стилистическими красками и драматически насыщена.

В драматической форме Пушкин видел противовес элегическому направлению 20-х годов, характеризовавшему русский романтизм. Пушкинское решение проблемы обобщенного, типически-характерного «исторического колорита» изображения опиралось на широкое изучение и свободное использование исторических источников, относящихся к воспроизводимой эпохе⁶.

«Пушкин считал, что достаточно сохранить исторический колорит обычаев, речи, внешнего поведения, чтобы избежать упреков в искажении исторической истины. Но психологию действующих лиц (а трагедия понималась как литературное изображение человеческой психологии преимущественно перед другими жанрами литературы) следовало восстанавливать не только по памятникам, но на основании знания «человеческой природы», человеческого сердца, более или менее неизменного в основных своих движениях. И поэтому не только в летописях, но и у Тацита искал Пушкин исторических аналогий, типических черт, характерных формул для изображения событий царствования Бориса Годунова» ⁷.

Эти исторические анализы не имеют ничего общего с «намеками» и «применениями» трагедий позднего классицизма. Для Пушкина решающее значение имел принцип исторической верности. Исторические аналогии лишь раздвигали горизонт понимания конкретно-исторических событий. Однако в «Борисе Годунове» (так же как и в «Полтаве», а в ином аспекте и в «Арапе Петра Великого») «понимание исторического процесса не лишено еще черт исторического романтизма. Еще предпосылка неизменности человеческой природы, своеобразного круговращения судеб человечества определяла понимание событий» ⁸.

3

В 30-е годы XIX века в творчестве Пушкина вырисовываются и воплощаются в основных чертах принципы нового реалистического искусства; формируются способы художественного построения типического характера, обусловленного исторически и социально. «Для Пушкина история является уже картиной поступательного движения человечества, определяемого борьбой социальных сил, протекающей в разных условиях для каждой страны. Именно это непрерывное движение вовлекает и настоящее в общий ход. Для Пушкина критерий историзма уже не определяется более исторической отдаленностью событий прошлого. Поэтому историческая точка зрения одинаково присутствует как в изображении прошлого, так и в изображении настоящего. В этом отношении особенно характерна повесть «Пиковая дама», писавшаяся одновременно с «Медным всадником». В ней каждое действующее лицо является представителем определенной исторической и социальной формации» ⁹.

Принцип индивидуально-характерной речи, соответствующей духу воспроизводимого мира, принцип, органически связанный с принципом «верного изображения лиц, исторических характеров и событий», переносится Пушкиным из исторической драмы в сферу исторического романа (ср. речи разных персонажей в «Арапе Петра Великого»). Но тут границы и формы исторической стилизации речей героев видоизменяются под влиянием общей повествовательной композиции романа. Структура диалогической речи в романе зависит от разных отношений драматических сцен к стилю авторского повествования. Речи и мысли персонажей, в сущности, не всегда воспроизводятся как действие в его широком движении, а во многих случаях лишь передаются повествователем или как бы иллюстрируют повествование (ср. первые три главы «Арапа Петра Великого»).

Автор, понятно, не должен «перебираться» в изображаемую эпоху «с тяжелым запасом своих домашних привычек, предрассудков и дневных привычек». Его задача – «воскресить минувший век во всей его истине». А для этого Пушкин стремится, собрав небольшой запас наиболее характерных выражений эпохи, сгустить общий семантический колорит изображения – при минимальном отклонении от общепринятых и общепонятных средств современного ему литературного русского языка. Образ мыслей того или иного времени, особенная физиономия эпохи, даже самый язык иных веков могут быть воссозданы без резкого отрыва от живого, действенного общерусского языка с некоторым использованием его архивного фонда и с устранением анахронизмов. Принципы исторической стилизации в понимании Пушкина, как уже было сказано выше, были органически чужды и враждебны приемам натуралистического копирования, методу археологической реставрации языка эпохи.

Даже в своей «Истории Пугачева» Пушкин не только не склонен был заимствовать из источников архаические слова, архаические формы и обороты речи, но, наоборот, вел с ними весьма последовательную борьбу¹⁰.

Основным принципом творчества Пушкина с конца 20-х годов становится принцип соответствия речевого стиля изображаемому миру исторической действительности, изображаемой среде, изображаемому характеру. Белинский ошибочно полагал, что в стиле «Бориса Годунова» этот принцип нашел свое «полное и оконченное» выражение. Метод художественного воспроизведения исторической действительности у Пушкина с начала 30-х годов уже был свободен от малейших признаков или примет не только натуралистической реставрации, но и романтической идеализации. Пушкин создавал иллюзию правдивого изображения времени и национальности соответствием речевой семантики национальным типам и положениям, быту и эпохе. Вместе с тем он не допускал анахронизмов и «погрешностей противу местности». Действительность должна рисоваться в свете ее культурного стиля, в свете ее речевой семантики. Именно с этой точки зрения Пушкин решительно осуждает стиль исторического романа таких подражателей Вальтера Скотта, которые быт данной эпохи изображают в духе своего времени.

Выдвинутый Пушкиным реалистический принцип исторической характерности и народности не мирится ни с однообразно-декламативными тенденциями повествовательно-исторического стиля Марлинского, ни с традиционно-патриотической патетикой исторических описаний и рассуждений Загоскина, ни с безлично официальным дидактизмом булгаринского стиля, ни с натуралистической экзотикой стиля Вельтмана, ни с романтической напряженностью стиля Лажечникова, лишенной «исторической истины».

У Пушкина как реалиста-историка стиль исторического повествования и изображения близок к простой «летописной» записи основных и наиболее характерных событий или к скупым и лаконическим наброскам мемуаров, хроники, которые являются как бы экстрактом из множества наблюдений, сгущенным отражением широкой картины жизни. В этом отношении показателен интерес Пушкина к безыскуственным запискам, воспоминаниям и тому подобной бытовой словесности, к своеобразным историческим документам¹¹.

Тут есть близость в оценке значения мемуаров для развития стилей реалистического исторического романа между Пушкиным и Белинским. Белинский писал по поводу «Записок о походах 1812 и 1813 гг.» (1835): «К числу самых необыкновенных и самых интересных явлений в умственном мире нашего времени принадлежат Записки или Memoires. Это суть истинные летописи наших времен, летописи живые, любопытные, писанные не добродушными монархами, но людьми, по большей части образованными и просвещенными, бывшими свидетелями, а иногда и участниками этих событий, которые описываются ими со всей откровенностью, какая только возможна в наше время, со всеми подробностями, которых ищет и романист, и драматург, и историк, и нравоописатель, и философ. И в самом деле, что может быть любопытнее этих Записок: это история, это роман, это драма, это все, что вам угодно! Что может быть важнее их?» ¹².

Суть летописно-мемуарного или историко-бытового стиля состоит в быстром и сжатом обозначении и перечислении предметов и событий, которые выхватываются из широкого потока жизни и отражают его сложное движение, будучи как бы «опорными пунктами» его. Возникает впечатление стремительной сцепки и неожиданной, но многозначительной сдвинутости коротких фраз, между которыми предполагается «бездна пространства». Исторический стиль в художественной системе Пушкина становится основой и конструктивным центром стиля художественного реализма. Семантическая емкость и многозначительный лаконизм пушкинской повествовательной речи предполагают применение лишь наиболее типических и выразительных и в то же время не очень резких и не очень далеких от современного понимания черт языка изображаемой эпохи, изображаемого быта. И вместе с тем этот быт с его вкусами, оценками, социальными противоречиями, с его специфическим культурным стилем, с его речевыми «свычаями и обычаями» воспроизводился Пушкиным во всей его глубине и типической многослойности.

В пушкинском стиле исторического повествования в 30-х годах устанавливаются новые формы отношений между повествовательным стилем и стилями речей действующих лиц.

Распределение исторических теней и красок между речью автора и речью персонажей в композиции произведения имеет громадное значение для оценки стиля исторического романа. В стиле исторического романа 20 – 30-х годов определились две основные формы отношений между речью автора и речью персонажей:

1. Речь автора независима от речи персонажей и от исторической, «цитатной» расцветки речи персонажей. Это свободный стиль авторской речи. Автор говорит своим собственным языком и разрешает в нем такие стилистические задачи, которые не связаны непосредственно с задачей воспроизведения исторических особенностей языка (ср. стиль исторических повестей и романов Марлинского, отчасти Загоскина, Лажечникова и др.). В исторических романах таких писателей, как Ф. Булгарин, К. Масальский, В. Зотов и др., повествовательный стиль автора иногда сближался со стилем научно-популярного исторического очерка.
2. Противоположен имитирующий стиль авторской речи. Он состоит в том, что в речь автора более или менее обильно вводятся языковые средства из числа тех, которые служат для прямого воспроизведения языка эпохи и среды. Автор как бы сам становится персонажем своего романа, сливается со своими героями и говорит их языком, а не своим собственным (ср. стиль исторических романов Вельтмана).

Между этими двумя крайними полюсами возможны разные промежуточные формы отношений. К ним и стремилась романтическая поэтика исторического романа.

Своеобразие пушкинского решения этой проблемы состояло в том, что стиль исторического повествования делается у него многослойным или многоплановым. В нем сочетается несколько преломляющих призм. Пушкин разрушает субъективную ограниченность повествовательного (так же как и лирического) монолога, которая характеризовала стиль XVIII и начала XIX века. В реалистическом стиле пушкинского исторического романа автор как мемуарист или рассказчик обычно сам является одним из представителей изображаемой среды и рисует ее в свете его социально-речевого самоопределения, тем самым сближаясь по стилю выражения с другими действующими лицами. Происходит непрестанное динамическое смещение границ между повествовательным стилем и речами персонажей, так как повествователь – не только типический представитель изображаемой эпохи, но в то же время и современный автор-художник.

Повествователь у Пушкина – это не только многогранная призма отражения исторической действительности, но и форма ее внутреннего раскрытия и идейного осмысления.

1. А. А. Марлинский, О романе Н. Полевого «Клятва при гробе господнем», Сочинения, 1838, ч. XI, стр. 249.[↩]
2. Ср. также гл. 5 «Евгения Онегина», где во II и III строфах новый стиль изображения противопоставляется «роскошному слогу» П. Вяземского.[↩]
3. Л. С. Пушкин, Сочинения, т. IX, «Academia», 1937, стр. 177.[↩]
4. А. С. Пушкин, Сочинения, т. IX, стр. 181.[↩]
5. М. Чистяков, Курс теории словесности, ч. II, 1847, СПб, стр. 274 – 282.[↩]
6. О самостоятельном использовании Пушкиным исторических источников XVII века в процессе работы над «Борисом Годуновым» см. статью О. А. Державиной «Трагедия Пушкина «Борис Годунов» и русские исторические повести начала XVII века», «Ученые записки Московского городского пединститута им. В. П. Потемкина», т. XLIII, 1954, Кафедра русской литературы, вып. 4.[↩]
7. Б. В. Томашевский, Историзм Пушкина, «Ученые записки ЛГУ». N 173, Серия филологических наук, вып. 20, Русская литература, стр. 62.[↩]
8. Там же, стр. 64.[↩]
9. Б. В. Томашевский, Историзм Пушкина, стр. 85.[↩]
10. См. Г. Блок, Пушкин в работе над историческими источниками, Изд. АН СССР, М. 1949, стр. 184.[↩]
11. См. В. В. Виноградов, Стиль Пушкина, М. 1941, стр. 523 и след.[↩]
12. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. II, стр. 80.

    В этой связи очень важное значение приобретает характеристика Пушкина и его художественно-исторического стиля, исходящая от П. Вяземского: «В Пушкине было верное понимание истории; свойство, которым одарены не все историки… Он не историю воплощал бы в себя и в свою современность, а себя перенес бы в историю и в минувшее…» (см. «Пушкин в воспоминаниях современников», Гослитиздат, 1950, стр. 108),

    [↩]