Из истории русской поэмы
М. Зубков, Русская поэма середины XIX века, «Просвещение», М. 1967, 216 стр.
Современники, внимательно следящие за литературой, всегда ощущают ее развитие как процесс, но они далеко не всегда ясно видят его направление и смысл. Потомкам это понимание облегчено многолетним отбором, проводимым критикой, наукой, школой. Но в поле их зрения порой остаются лишь самые значительные имена и произведения, и в результате утрачивается ощущение живого движения литературы с его потоком «средней» поэтической продукции и беллетристики, роль которой так хорошо понимал еще Белинский.
У историка литературы есть возможность сочетать ощущение движущегося литературного потока и ясное видение смысла и направления его движения. В книге М. Зубкова, посвященной русской поэме 40-60-х годов XIX века, возможность эта удачно реализована. Автор исследовал поистине огромный материал: приложенная к книге библиография русской поэмы содержит около трехсот наименований. Он стремится рассматривать не только литературные вершины, но и массовую литературную продукцию эпохи. Многие произведения (например, поэма Жандра «Свет») впервые введены М. Зубковым в поле научного исследования.
Трудности, возникшие перед автором, вытекали не только из обилия материала, но и из его качественной разнородности. В истории поэмы отразился противоречивый процесс движения литературы от романтизма к реализму. Был тут и момент осложняющий: мощное, но мало еще изученное воздействие повествовательной прозы на поэзию.
Огромный материал подчинен в книге М. Зубкова единой концепции: автор прослеживает историю смены поэмы романтической поэмой реалистической. Проблема соотношения романтизма и реализма в жанре поэмы определила и композицию всей книги. Она делится на три части. В первой речь идет о романтической поэме; во второй рассматривается формирование реалистической поэмы в условиях, натуральной школы; и, наконец, третья часть посвящена формированию жанра революционно-героической и народной поэмы.
Этот принцип классификации материала сочетается с другим принципом; он, как правило, не декларируется исследователем и выявляется главным образом при конкретном анализе. Мы имеем в виду проблему родовой дифференциации поэмы, которая кажется нам чрезвычайно существенной и для правильного понимания литературы XIX века и для нашей литературной современности. На ней мы и остановимся, не затрагивая других сторон интересной книги М. Зубкова.
То и дело автор упоминает о поэме лирической, поэме эпической, и для понимания материала книги, направления авторской мысли и результатов исследования эта терминология весьма существенна: он прослеживает движение от поэмы лирической к эпической.
Романтики создают лирическую поэму. В реалистической поэзии лирическая поэма сохраняется, но меняется, и изменения эти носят не только структурный характер: особый вес приобретает функция лирической поэмы в реалистической эстетической системе, где лирическая поэма соотнесена с романом и эпосом.
В середине XIX века нет поэмы как единого жанра: есть поэма лирическая и есть поэма эпическая. И есть, кроме того, многочисленные попытки построить поэму по образцу романа и повести. Книга М. Зубкова позволяет увидеть, что внутренним содержанием истории поэмы этого периода (которое было не вполне ясно современникам) являлись поиски специфического материала, специфических функций поэм и их родовая дифференциация.
Ю. Суровцев в рецензии на книгу В. Иванисенко («Вопросы литературы», 1960, N 2) совершенно справедливо писал о том, что источник неудачи многих современных нам поэм кроется в попытке построения поэмы, как повествовательно-прозаического романа или повести, то есть в конечном счете в игнорировании родовой специфики и, следовательно, особых возможностей поэмы. Когда перед нами удавшаяся поэма как будто чисто романного типа, мы обязаны, не ограничиваясь первым впечатлением, спросить себя, что дает здесь стиховая форма и поэмная структура, каков их содержательный эквивалент. И тогда обнаруживаются особые слои содержания и особый структурный тип.
Интересный материал для наблюдения и выводов подобного рода дает поэма, связанная с традициями натуральной школы – и сатирическими и бытоописательными. Тургенев назвал «Парашу»»рассказом в стихах». Внешне, сюжетно поэма построена по повествовательно-прозаическим образцам. Но М. Зубков верно отметил, что в «поэмах Тургенева описания занимают так много места, что именно они, а не фабульные перипетии определяют характер стиля и всю архитектонику произведения» (стр. 83). «Описания» здесь следует понимать расширительно. Это не только пейзажи, но и воспоминания повествователя – лирического героя о своей судьбе, и раздумья его над судьбой Параши. Весь материал, организованный лирически, выводит повествование за пределы пошло-прозаической действительности.
Даже самые канонические жанры натуральной школы в стихах не адекватны своим прозаическим аналогам. Так, главы «Прекрасной партии» Некрасова, рассматриваемые сами по себе, очень напоминают физиологические очерки. Но подлинный смысл всего произведения (и смысл именно лирический) обнаруживается, когда мы доходим до концовки: автор обращается к читателям с горестно-ироническим вопросом, я оказывается, что все стихотворение есть раздумье автора над тем, как сложится судьба его героев. Именно этот лирико-аналитический подход придает произведению единство. Здесь перед нами очень интересный момент перехода, превращения жанра физиологического очерка в жанр лирической поэмы, где первородные стихии, переплавляясь, все еще видны в создающемся на наших глазах новом образовании.
Порой двойной путь исследования, сочетание имплицитной и эксплицитной методологии ограничивают возможности исследователя, не позволяя сделать выводы из собранного им материала, к которым по существу ведет логика исследования. Так произошло со стихотворением Огарева «Обыкновенная повесть», произведением действительно замечательным. М. Зубков привлекает его для того, чтобы показать, как утверждается в поэзии реалистический подход к действительности, и он, разумеется, прав. Он нрав и тогда, когда устанавливает близость «Обыкновенной повести» и множества реалистических романов и повестей XIX века. Вопрос, однако, заключается в том, что «Обыкновенная повесть» имеет особое значение: в ней выражено специфическое содержание, связанное с ее родовой природой. Каждый из романов или повестей, которые имеет в виду исследователь, изображает особые характеры и особые конфликты, данные в объективно-повествовательном воспроизведении. У Огарева же нет характеров и сюжет сведен к схеме. Как будто бы ничего интересного и значительного – если оставаться в пределах романных норм. Но «Обыкновенная повесть» – произведение лирическое: главное в нем – это обнаженная авторская мысль о судьбе героев и чувство, вызванное этой мыслью. Именно открытое читателю движение мысли и чувства становится сюжетом (тогда как в романе или повести оно опосредствовано событиями, описаниями и т. п.).
Естественно, что в работе, посвященной истории поэмы в 40-60-е годы, столь важное место занимает анализ произведений Некрасова. «Вторая» система классификации здесь наиболее выявлена; по существу М. Зубков прослеживает путь Некрасова от поэмы лирической и романной к поэме собственно эпической. В 50-х – начале 60-х годов Некрасов работает над несколькими поэмами, которые так и остались незавершенными. Источником этой незавершенности было противоречие между намерением создать эпическую поэму и лирическим характером материала, определявшим способ обрисовки образа и композицию. Субъектная двойственность поэмы «Несчастные», о которой верно говорит М. Зубков, также имела своим источником это противоречие.
Дальнейшая эволюция некрасовской поэмы была связана с эволюцией взгляда на положительные начала русской жизни. В «Саше», анализ которой относится к лучшим разделам работы М. Зубкова, на первый план выдвинута молодость с ее надеждами, нерастраченными силами, жаждой деятельного добра, мечтой о всеобщем счастье и революционном подвиге. В поэме «Мороз, Красный нос» центр тяжести переносится на народную, крестьянскую жизнь с ее идеалами свободного труда, мирной семейной жизни, довольства и покоя. Но подлинного выхода не было ни в «Саше», ни в поэме «Мороз, Красный нос», ибо здесь не было еще истории. Она появляется в историко-революционных поэмах, которые были историчны не по изображению героев, а по ощущению жизни как процесса. Но историко-революционным поэмам недоставало конкретности идеала, выработанного народной жизнью. В поэме «Кому на Руси жить хорошо» соединились народный, крестьянский идеал, восприятие жизни как процесса, чувство движущейся истории, мечта о всеобщем счастье, революционном подвиге – и острое ощущение свежести сил, красоты, богатства жизни. И была наконец достигнута высшая для Некрасова и для русской поэмы вообще степень эпичности и по мироощущению и по форме.
Эта схема движения Некрасова к поэме «Кому на Руси жить хорошо» не противостоит концепции М. Зубкова. Напротив, она порождена раздумьями над его книгой и во многом представляет собой продолжение его мыслей, вызванное стремлением обнажить то, что не всегда выявлено в богатом по материалу и содержательном исследовании.
г. Борисоглебск