Историзм исследования
«Русская литература конца XIX – начала XX в. Девяностые годы», «Наука», М. 1968, 502 стр.
Изучение русской литературы конца XIX – начала XX века – задача важная и сложная.
Смена столетий сопровождалась явлениями принципиально нового характера. Возникали течения, неизвестные в литературе прошлого века, зарождалась пролетарская литература, появлялся новый читатель. И в то же время границу старого века пересекли Толстой, Глеб Успенский, Чехов, Короленко, творчество которых сохраняло всю силу большого реалистического искусства.
Как совместить все эти явления? Как их связать одной исторической эпохой? Где и в чем можно видеть закономерность именно такого периода в развитии литературы? Подобные вопросы всегда стояли перед исследователями литературы конца XIX – начала XX века. Во многом они оставались нерешенными.
Основной недостаток ряда работ 30 – 40-х годов заключался в невольном принижении реализма, его традиций, его воздействия на писателей различных течений. Литература критического реализма противопоставлялась литературе социалистического реализма. В десятом томе «Истории русской литературы», выпущенном Пушкинским домом (1954) и посвященном литературе 1890 – 1917 годов, картина литературного процесса тоже обед-иена, поскольку в ней нет творчества Толстого, Чехова, Короленко, а романтизм рассматривается в противопоставлении реализму. Заданность характеристик, схематизм не позволяли показать объективно особенности русской литературы на стыке двух столетий.
Рецензируемая книга отличается оригинальной структурой, своими методологическими принципами и позитивными решениями.
Перед авторами стояли прежде всего две задачи: охватить всю литературу эпохи, представить в целом многообразие имен, течений и дать историко-литературный анализ сложного литературного движения той поры. Первый опыт в решении этих задач был сделан по существу тем же коллективом в «Истории русской литературы в трех томах» (1964). В новой работе 90-е годы охвачены значительно полнее и по именам и по проблематике. В ней продолжены поиски синтеза в построении историко-литературного курса. 90-е годы показаны без обычного водораздела, изолирующего «литературу XIX века» от «литературы XX века». Сопоставление творчества Горького, Толстого, Чехова, писателей-народников и будущих «знаниевцев», изучение истоков пролетарской поэзии и возникновения модернизма позволяют увидеть связи, противоречивые тенденции, переходные явления в литературе 900-х годов.
Исследование материала убеждает авторов, что ведущим направлением в литературе того времени был реализм. Их труд опровергает не так давно бытовавшие утверждения о «кризисе», «упадке» реализма в русской литературе конца XIX века, о том, что критический реализм в 90-е годы якобы до предела исчерпал все возможности, что критический реализм деградирует, склоняется к натурализму.
Концепция книги, сформулированная Б. Бяликом, такова: «Опыт русской литературы конца XIX – начала XX в. позволяет сделать вывод: если в основе художественного направления лежит прогрессивный творческий метод, то ни один, даже самый крупный художник не может исчерпать возможности этого метода до конца. Как ни огромны были Л. Н. Толстой и А. П. Чехов, критический реализм получил новые художественные приобретения в творчестве И. А. Бунина, А. И. Куприна, А. Н. Толстого и других. Как ни велика роль А. М. Горького в создании литературы социалистического реализма, мы не поймем первых этапов ее развития, обойдя те особенности, которые приобрел новый творческий метод у А. С. Серафимовича и Демьяна Бедного» (стр. 37). Эта концепция привлекает своей определенностью, широтой взгляда на литературное развитие, она защищает идею преемственности литературы критического и социалистического реализма и кажется нам более убедительной, чем точка зрения И. Баскевича, полемизирующего с Б. Бяликом (статья «Пролетарская литература и ее роль в литературном процессе конца XIX – начала XX вв.», сб. «Русская литература XX века», Калуга, 1968). И. Баскевич считает, что реализм Толстого, Чехова стал бесперспективным. Творчество М. Горького и других пролетарских писателей «формировалось не только в борьбе с декадентством, но и в споре с критическим реализмом». Не соглашаясь с теми, кто говорил об исчерпанности реалистического метода в искусстве, он утверждает по существу тот же тезис, только с другого конца. «Но, отвергая понятие «кризис критического реализма», – пишет он, – мы тем самым – вольно или невольно – отвергаем эстетическую необходимость возникновения социалистического реализма». Как будто литература развивается по закону «отрицание отрицания», а новое возможно только в результате кризиса предшествующего.
Концепция авторов рецензируемой книги опирается на самостоятельный анализ литературы; проблематика книги, ее теоретические вопросы – результат большой исследовательской работы.
Писатели-реалисты занимают главное место в анализе литературного движения 90-х годов. Главы «Новый этап в развитии реализма», «Проблемы реализма и натурализма» (автор Е. Тагер) являются центральными в книге. В первой главе рассматриваются особенности «изобразительности» позднего Толстого, метод построения характера у Толстого и Чехова. Автору удается, не прибегая к фронтальному обследованию творчества этих писателей 90-х годов, уловить существенные признаки их стиля. Сопоставление Толстого и Чехова позволяет увидеть типологические черты литературного процесса 90-х годов, своеобразие того и другого писателя. Глава «Проблемы реализма и натурализма» – лучшая по последовательности концепции и точности анализа. Е. Тагер дает иную концепцию взаимоотношений реализма и натурализма, чем Б. Михайловский в книге «Русская литература XX века». Натурализм, по его мнению, «своего рода фракция внутри реалистического искусства» (стр. 148). Моменты оппозиции: концептуальности реализма натурализм противопоставил «критическое и придирчивое изучение раздробленной, атомизированной, утратившей органическую стройность жизни» (стр. 151); вместо индивидуальных характеров «предметом художественного изображения становились сами процессы общественной жизни, слои и классы общественной действительности, раскрываемые в примерах и иллюстрациях» (стр. 152).
Автор показывает, что в этом заключалась и сила натурализма, открывшего со своей точки зрения, максимально приближенной к реальной жизни, новые ее грани, и слабость, потому что он, захваченный действительностью, оказывается бессильным преодолеть ее инертность.
На конкретном анализе очерков Гарина – Михайловского, Якубовича, Свирского, Телешова, «назидательного романа» Потапенко, «социологического романа» Эртеля и Мамина-Сибиряка Е. Тагер не только демонстрирует разнообразие оттенков в литературе натурализма, но и вскрывает ее внутреннюю противоречивость. В натурализме возникает течение, «по существу солидаризирующееся в эстетических принципах с реализмом: «… Из художественного осознания основного конфликта эпохи возникает проблема «героя», поиски носителя положительного социального идеала, человека с цельным мировоззрением, способного распутать драматические противоречия действительности» (стр. 188).
К сожалению, автор ограничивается только общим выводом, не останавливаясь на деталях, необходимых для более подробной оценки этих писателей (Вересаева и др.). Также важно было (исходя из названия самой главы) рассмотреть применение принципов натурализма в реалистическом искусстве.
В этой же главе (где речь идет о реализме и натурализме) рассматривается почему-то творчество Короленко, хотя конкретный анализ вскрывает близость писателя не только к реализму, но и к Горькому-романтику.
«Главной движущей силой искусства в рассматриваемую эпоху», говорится в книге, стал «союз пролетарских и демократических сил искусства, направленный против сил либерально-буржуазных и открыто связанных с самодержавием, союз художников-реалистов и революционных романтиков, направленный против декаданса» (стр. 40). Эту «движущую силу» следовало бы всесторонне проанализировать, чего, к сожалению, по ряду причин не получилось. Одна из них – отказ зачастую от конкретно-исторического анализа, взгляд на литературу той поры преимущественно с точки зрения исторического результата. Характерны в этом смысле авторские Заключения: «Однако сегодня уже нет необходимости доказывать…» (стр. 16); «Казалось бы, в наши дни, когда уже есть возможность…» (стр. 40) и т. п. Злоупотребление «возможностью оглянуться на 90-е годы с высоты всего дальнейшего развития» стало причиной известной суммарности подхода, упускающей из вида историческую конкретность литературного процесса того времени, «интереснейшего» (по Горькому) именно «пестротою своих противоречий и обилием их».
Одна из центральных глав исследования – «Революционный романтизм Горького» (автор Е. Тагер) – исходит из идейно-творческих принципов, скорее характерных для зрелого Горького, чем для начинавшего свой творческий путь писателя, в произведениях которого была известная «литературность», прямая связь с традицией (к примеру, «Песня о Соколе» и народовольческая поэзия, полемика с Достоевским, Чеховым, натуралистами). «Новая концепция человека» Горького возникла не только как результат его «органической связи с подспудными силами истории, с пульсацией народной жизни» (стр. 215). В ней есть отклики и на другие точки зрения, литературные позиции. «Вся эстетическая система молодого Горького была полемически заострена против детерминистских принципов натуралистического искусства» (стр. 216), не только объективно, но и как художественное задание.
Е. Тагер убедительно доказывает наличие элементов романтизма в реалистических рассказах Горького. По его мнению, романтизм художника – это «естественная предпосылка, первая ступень на пути создания искусства социалистического реализма» (стр. 213). Но для столь ответственного вывода недостает необходимых эстетических аргументов. Нельзя же социалистический реализм вести только от романтического начала.
Одним из кардинальных недостатков научных работ обобщающего характера (в частности, Б. Михайловского), по мнению авторов, является преувеличение роли символизма (см. стр. 6). Исправление этого недостатка в книге сделано, как нам кажется, односторонне. И дело не только в разноречиях, касающихся исторического значения символистов: «наиболее талантливых представителей символистской поэзии… над эпигонской лирикой 80 – 90-х годов» возвышали лишь «попытки обновления русского стиха» (стр. 25), «поэтика символизма открывала возможности освоения и некоторых своеобразных сторон действительности. Разрушение семантической однозначности в «плоскостности» поэтического образа, метафорические «сдвиги», раздвигавшие смысловую перспективу слова, неожиданные [ассоциативные сцепления, переосмыслявшие разнородные ряды явлений, – все это рождало особую многоплановую художественную структуру, способную отразить «скрытые», «иррациональные», но тем не менее реально существующие сферы бытия» (стр. 212).
Цель исследователя – дать «земные» адреса «иррациональным» силам. Это удачно сделано в трактовке символизма Фофанова, Случевского. В других же случаях Е. Тагер полагается только на поэтические декларации, почти не обращаясь к поэтическому творчеству В. Соловьева, Д. Мережковского, Ф. Сологуба. А современный анализ их «мистического прозрения» необходим, только с помощью такого анализа можно вскрыть в произведениях этих поэтов «особую многоплановую художественную структуру» (стр. 212; курсив наш. – Г. К., В. Ф.).
Таким образом, в книге наряду с характеристиками бесспорными есть оценки чисто иллюстративные, малоубедительные, незавершенные. Не все части, главы книги удачно вошли в ее общее русло, поднялись до нужного уровня.
Глава «Революционно-пролетарская поэзия» (автор В. Келдыш), интересная сама по себе, все-таки выпадает из общего замысла исследования. Романтизм «молодой рабочей поэзии» давал возможность автору наметить точки соприкосновения с романтизмом Горького и точки отталкивания от романтизма «русских символистов» и тем самым выявить отличительные черты романтизма в каждом случае на конкретном материале, но автор эту возможность не использовал.
1892 год как начальная веха периода «90-х годов» или «конца века» в книге мало обоснован. Главные аргументы исследователей в пользу этой даты – появление в печати первого произведения Горького. 1891 голодный год рассматривается как поворотный в истории России той поры. Другие мотивы лишь декларированы. Произведения Чехова 1892 года («Дуэль», «Жена», «Попрыгунья», «Палата N 6» и др.) составили «новую главу не только в творчестве их автора, но и во всей русской литературе» (стр. 48). Короленко в тот год выступает «с этапным не только для него самого рассказом «Река играет» (стр. 49), «тогда же началось оформление (?!) символизма» (стр. 50). 1892 год в книге остался без эстетической поддержки. Совершенно не определена заключительная веха 90-х годов. По-видимому, для научной периодизации еще требуется учесть совокупность изменений, происходивших в литературе, и дать анализ причин, вызвавших эти изменения.
В работе отсутствует типологическая характеристика жанров русской литературы того времени. Это сделать сейчас легче, поскольку имеются серьезные попытки рассмотрения жанров в истории литературы XIX и начала XX века: исследования по истории русского и советского романа и другие работы.
В книге есть содержательный вступительный очерк Б. Бялика «Россия в 90-е годы», значительная по объему «Летопись литературных событий (1892 – 1900 годы)», тщательно и продуманно составленная М. Петровой, но нет аналитического заключительного очерка, в котором подводились бы итоги и содержалась характеристика 90-х годов как историко-литературного этапа.
Во «Введении» сказано, что Институт мировой литературы имени А. М. Горького готовит коллективные труды, освещающие литературу последующих периодов: 1901 – 1907 и 1908 – 1917 годов. В новых трудах будут свои сложности. И в то же время им должна помочь рецензируемая книга: следует учесть и ее достоинства, и ее промахи.
г. Горький