Кризис и альтернатива
Несколько месяцев тому назад у меня вышел любопытный разговор с одним итальянским литературным критиком, приехавшим в Москву. Разговор был непринужденный, дружеский, в домашней обстановке. Я расспрашивала своего собеседника о разных итальянских писателях. Улыбаясь, полушутливо-полусерьезно он отвечал мне: «Ах, этот… У него кризис». Мы насчитали несколько видов кризиса: интеллектуальный, моральный, политический, психологический, сугубо интимный, творческий. Конечно, в том, что говорил синьор Марио, был момент некоторой стилизации, преувеличения, своего рода дружеского шаржа. Но в тех случаях, когда я и сама могла судить, мне ничего не оставалось, как соглашаться: «Да, у него действительно… да, видимо, так».
Вскоре после этого разговора я прочла роман, о котором сейчас в Италии жестоко спорят литераторы и политики. А потом прочла письмо, которое автор этого романа адресовал редактору одного левого еженедельника. И тут уже стало не до шуток: не просто кризис, а крик боли, крик отчаяния: «В этот момент моей жизни я – человек, потерпевший поражение и страшащийся катастрофы. Катастрофы духовной прежде, чем экологической» 1. Эта слова произнес Леонардо Шаша, интересный и своеобразный писатель, для которого понятие гражданского долга никогда не было пустым звуком. Именно потому, что к Шаше – демократу и антифашисту – в Италии и за ее пределами привыкли относиться с искренним уважением, мимо его личной драмы нельзя пройти равнодушно. Его роман «Контекст», может быть, дает ключ для понимания настроений некоторых кругов прогрессивной итальянской культуры. Во всяком случае, это свидетельство серьезнейшего кризиса самого Шаши.
Шаше сейчас пятьдесят один год, он печатается с 1956 года, и каждая новая его книга воспринимается с интересом. Он сицилианец, родился в провинции Агридженто, одном из центров мафии, и живет в столице Сицилии – Палермо. Сицилия, вчерашняя и сегодняшняя, – это мир Шаши, реальность, внутри которой он живет, которая обусловливает все его творчество. Недавно Шашу спросили, каким образом ему удается продвигаться вперед по «двойным рельсам» прозы и эссеистики. Ответ характерен: «Вещи, которые я пишу, всегда проистекают из определенной идеи и развертываются в соответствии с планом. Я хочу доказать нечто, пользуясь изображением воображаемого или выдуманного факта. Я имею в виду факт, найденный мною в истории или в хронике» 2.
Так мог ответить только честный писатель, равнодушный к литературной моде. В самом деле, нужна большая искренность и немалая смелость для того, чтобы в сегодняшних итальянских условиях занять такую этическую и эстетическую позицию, зная, что тебя могут обвинить в заданности, предвзятости, схематизме. Но Шаша держится в стороне от микромирка литературных салонов, премий, рекламы, конкуренции, эпатажа. Он не страшится упреков в рассудочности, у него всегда есть позиция (разумеется, другой вопрос, верна эта позиция либо ошибочна), и в каждой своей книге он хочет доказать то, во что верит.
Обо всем этом надо помнить, анализируя роман-пародию «Контекст». Слово «пародия» употребил автор, но мне кажется, что оно не исчерпывает сути дела. Шаша говорит, что замысел каждой книги трудно объяснять: одна мысль цепляется за другую, в попытке истолкования куда-то уходишь, и в конце концов возникает «другая книга» и сам автор неизбежно отстраняется и начинает иронизировать над собой. Однако, по мнению Шаши, любая книга, хорошая или плохая, удавшаяся или неудачная, все равно является каким-то вкладом в мир.
Примем эту формулу на веру и задумаемся над тем, какой вклад в мир внес Шаша, написав «Контекст». Роман был написан довольно давно, но лишь в январе – феврале прошлого года отрывки были напечатаны в одном журнале. И через несколько месяцев, словно для того, чтобы предвидение Шаши подтвердилось, неизвестные лица убили в Палермо высокопоставленного прокурора Скальоне, у которого были сложные счеты с мафией. Именно убийства видных чиновников судебного ведомства составляют сюжетную канву, основу романа Шаши. Не первый раз случается так, что он словно опережает и предугадывает события. Для этого, конечно, нужно отлично знать нравы, среду, самый механизм преступлений и к тому же обладать ловкой интуицией.
Загадочные убийства судей и прокуроров происходят в неназванной стране, в которой нельзя не угадать Сицилию. К полиции Шаша относится в высшей степени саркастично, издеваясь над ее тупостью и убожеством мышления большинства функционеров. Однако дело о загадочных убийствах высших чиновников поручено человеку, стоящему на десять голов выше своих коллег. Полицейский инспектор Рогас, ведущий следствие, предполагает, что все убийства совершил один человек. Некий аптекарь Крес был в свое время осужден, при неясных обстоятельствах, по обвинению в попытке отравить свою жену. Отбыв срок, Крес, – так предполагает Рогас, – решает мстить всем, кто имеет отношение к судебному ведомству. Но у начальников инспектора иная гипотеза: они склонны обвинить в убийствах политических экстремистов, стремящихся «взорвать систему». Рогасу приходится проникнуть в их среду. В характеристике этих персонажей Шаша ядовит и точен, он дает волю сарказму.
Известный писатель Ночио сам себя считает «самым революционным писателем страны», он буквально «заворожен словом «революция», но в то же время был бы не прочь придумать себе какие-нибудь другие идеи, лишь бы не менее эффектные. Его соперник – Галано – редактор журнала «Перманентная революция» (разумеется, Шаша не случайно взял это название из троцкистского арсенала). Галано и его «группка» отказываются считать Ночио революционером и даже внесли его книги в свой «индекс». Это, кстати, очевидный намек на один ультралевый журнал, который, наряду с разделом «Книги, которые надо читать», дает и второй раздел: «Книги, которые не надо читать».
Галано пишет ультра-ультралевые статьи, жонглирует сверхреволюционными лозунгами, но он – абсолютное, дутое ничтожество. Великолепна сцена, когда Ночио и Галано в присутствии инспектора наперебой обвиняют друг друга в буржуазности. Оба они, кстати, богатые люди. Конечно, Шаша любит гротеск и эти персонажи карикатурны, но кто не знает, что сверхлевые «бунтовщики» в Италии очень часто принадлежат именно к среде буржуазии. Издатель-миллиардер Джанджакомо Фельтринелли погиб в марте 1972 года при загадочных обстоятельствах, и кто знает, удастся ли когда-нибудь раскрыть тайну его смерти. Известно только, что это не уголовное, а чисто политическое дело и что Фельтринелли был теснейшим образом связан с «группками». Так жизнь внесла элемент трагического гротеска в литературные построения.
Еженедельник «Эспрессо», который из номера в номер помещал репортажи, фотографии, информацию о ходе следствия по делу о смерти Фельтринелли, недавно провел специальный «круглый стол», пригласив Альберто Моравиа и Леонардо Шашу. В редакционной «шапке» говорится, что два писателя анализируют гибель Фельтринелли как «полицейский роман»: по каким путям следует идти, чтобы найти разгадку?
Шаша заявил, что у него нет никакой собственной гипотезы о смерти Фельтринелли – можно предположить и несчастный случай, и предумышленное убийство. В каком-то смысле гибель Фельтринелли приобретает характер аллегории. Итальянской полиции, как правило, удается распутывать самые сложные уголовные дела, но она оказывается бессильной перед лицом конспирации и политических преступлений. После событий, связанных с взрывами бомб в Милане в 1969 году, когда ответственность была возложена на анархистов, Фельтринелли пришлось жить за границей, но немыслимо представить себе, что итальянские власти не вели за ним наблюдение.
Моравиа, которому нравятся параллели и обобщения, сказал, что в политических убийствах всегда есть нечто общее. Однако когда в США убили Кеннеди, это было проделано сухо и лаконично, без всяких красочных аксессуаров. Италия же, напротив, «страна риторики», поэтому в Италии все обрастает какими-то гротескными подробностями. Сам Фельтринелли, каким его описывает Моравиа, одевался как герильер и, вопреки логике и здравому смыслу, то и дело появлялся в Италии, где его было легче легкого обнаружить и задержать. Однако этого не делали по каким-то соображениям. Моравиа склоняется к мысли о сложной провокации.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как вблизи Милана был обнаружен изуродованный, искромсанный труп человека, которого опознали лишь на следующий день, труп Джанджакомо Фельтринелли. Загадочные обстоятельства смерти этого человека потрясли воображение миллионов людей. Фельтринелли было сорок шесть лет, он прожил жизнь, насыщенную событиями, авантюрами, духовными «перевоплощениями», любовными связями (четыре официальных жены, учитывая при этом, что в Италии лишь недавно официально разрешен развод), политикой. В том, что его смерть так или иначе связана именно с политикой, не сомневается никто.
И Шаша, и Моравиа находят, что Фельтринелли, в общем, был наивным человеком, в котором причудливо смешивались искреннее отвращение к капиталистической системе (при всем том, что он был миллиардером), любовь к позе, легковерие, доверчивость, неразборчивость, крайняя эмоциональность.
«Круглый стол» проходил очень интересно. И Моравиа, и Шаша пытались разобраться в психологии и мировосприятии экстремистов, участников «группок», рассуждали о природе власти в Италии, о мафии и ее преступлениях, о связях мафии с органами власти. Ни на одной сколько-нибудь вероятной гипотезе так и не смогли остановиться. И Моравиа, и, в особенности, Шаша настроены в высшей степени пессимистически. Они поворачивали сюжет на разные лады, как опытные литераторы пытались проанализировать известные уже факты и «строить интригу». Ничего не вышло, и все склоняются к мысли, что тайна гибели Фельтринелли так и останется нераскрытой.
Возвращаясь к роману Шаши, заметим, что редактор журнала «Перманентная революция» весьма напуган, смущен и растерян, увидев полицейского инспектора. Но едва выясняется, что ему ничто да грозит, он приходит в восторг: как же, полиция следит за ним, его считают опасным человеком, какая великолепная реклама!
Нет смысла много говорить о фабуле романа, заметим лишь, что она построена с профессиональным мастерством, книга читается с напряженным интересом, ритм, экспрессивность языка, неожиданность сюжетных ходов – все это неоспоримо. Инспектор Рогас, как мы уже заметили, не банальный полицейский, он интеллектуал, которого интересует природа власти и ее структура. Постепенно он собирает факты, неожиданные для него самого и заставляющие его прийти к крайним выводам. Шаша, для которого мафия не ограничивается вульгарной уголовщиной, в романе «Контекст» не произносит слова «мафия», но она явно подразумевается, как нечто имманентно присущее неназванной стране. В поисках убийцы Рогас наталкивается на страшные вещи, на доказательства того, что дух мафии и ее методы проникли во все звенья системы. Но именно потому, что Рогас оказывается чересчур проницательным, он вызывает подозрения своего начальства и за ним самим устанавливается слежка.
В романе есть несколько центральных сцен. Одна из них – монолог министра (по-видимому, это министр внутренних дел), принадлежащего к партии, которая тридцать лет управляет неназванной страной, пуская в ход любые средства и не связывая себя никакими моральными ограничениями. Рогас встречает этого министра в ходе своих розысков преступника, попав в богатый дом некоего господина Нарко, представителя так называемых «Честных Нравов»; легко можно представить себе, как издевательски преподносит все это Шаша. Поскольку министр – близкий друг господина Нарко, он с негодованием воспринимает появление в таком почтенном доме инспектора полиции и предлагает ему удалиться.
Однако на следующий день министр вызывает Рогаса. Монолог министра поразителен по цинизму, сдобренному, впрочем, большой дозой иронии. Министр в высшей степени откровенен. Он знает, что вся страна глубоко презирает его партию, и не строит на этот счет никаких иллюзий. Он считает только, что было бы совсем неплохо привлечь к участию в правительстве «Интернациональную революционную партию», которая пока еще не успела себя скомпрометировать, с тем, чтобы она оказалась вынужденной разделить ответственность за проводимую антинародную политику. Впрочем, – добавляет министр, – это только мечта: лидер этой партии, господин Амар, слишком умен, чтобы согласиться.
Другая важная сцена – беседа Рогаса с президентом Верховного суда, которому, по убеждению инспектора, грозит опасность стать очередной жертвой убийцы. Непосредственный повод – желание Рогаса предупредить президента суда о грозящей опасности. Но за этим сюжетным ходом стоит нечто более важное. Шаше нужно было обязательно и «на самом высоком уровне» изложить важные для него идеи о самой природе власти, об общественной морали и т. д. Так как он – в силу своеобразных особенностей своей поэтики – никогда не выступает «от лица автора», ему потребовался диалог, сопоставление, столкновение различных точек зрения. Шаша по своему складу ума, по своим интересам и пристрастиям – просветитель, кто-то в Италии точно заметил, что если отнять у Шаши эту его особенность и страсть, что же останется? Для поэтики Шаши характерно, и это отчетливо проявилось в беседе Рогаса и президента суда, что он, Шаша, игнорируя «законы жанра», берет канву детективного романа и вышивает на ней сложный узор в духе философских повестей XVIII века.
Разговор идет о вине вообще, о преступлении вообще, о том, возможно ли правосудие и имеют ли одни люди нравственное право судить других людей. Президент суда не считает себя католиком, в «христианские ценности» не верит. Ни конкретные факты, ни признание обвиняемого для него не важны. Все и всегда виновны, все относительно, все условно, все возможно. В этих рассуждениях сложная смесь философского релятивизма, глубочайшего скепсиса, теории вероятности, повернутой разными гранями. Да, конечно, это проблематика Паскаля, Вольтера, Достоевского, экзистенциалистов. Но это и проблематика, волнующая Шашу. Говоря о романе «Контекст», он сказал, что было бы слишком легко поставить однозначный диагноз: разочарование, отвращение, негодование перед лицом всего, что происходит в мире. Сейчас французы изобрели термин «кретинизация» – сказал Шаша. Эта кретинизация прогрессирует. Каждый человек, особенно писатель, обязан разобраться в своей душе, мыслить, рассуждать, совершить революцию в себе самом – «потому что, если каждый из нас не сделает этого, любой революции суждено превратиться в контрреволюцию».
И в других, более ранних книгах Шаши звучали и постепенно усиливались пессимистические ноты. Но роман «Контекст» – неопровержимое доказательство глубины кризиса, который переживает писатель. Мы сказали уже мельком, но повторим, что поэтика Шаши не допускает прямого авторского вмешательства. Автор всегда как будто отсутствует, а персонажи, как в кукольном театре, движутся и совершают поступки «сами по себе». Текст ироничен, зашифрован, ситуации нарочито парадоксальны. Но тональность меняется в зависимости от того, кто в каждый данный момент находится «в фокусе». Безжалостный сарказм по отношению к ультралевым «группкам» уступает место какой-то иной интонации, когда речь заходит о партии господина Амара. Может быть, здесь уместно вспомнить о комплексе ненависти-любви. Как бы то ни было, сама функция господина Амара и его единомышленников неясна, все смутно, и в конце концов мы можем лишь строить предположения.
Сюжет поворачивается неожиданно и развертывается стремительно. Рогас просит своего друга, писателя Кузана, устроить ему встречу с Амаром. Зачем? К чему могут привести эти необычайные переговоры? Амар – враг системы, должны ли мы считать, что и инспектор Рогас стал ее сознательным врагом? Все зыбко, все многозначно, двусмысленно. Кузан – настоящий левый писатель, честный и лояльный друг, он понимает опасность такой встречи, предлагает Рогасу сам переговорить с Амаром: это бы не могло вызвать никаких подозрений у полиции, в этом нет никакого риска. Но Рогас настойчив, и Кузан вынужден уступить. Верный своему лаконизму, своей своеобразной эстетике (карандаш, а не кисть), Шаша не рассказывает о том, что и как произошло, он ставит нас перед фактом: по радио передано сообщение о том, что в галерее искусств обнаружены два трупа – Амара и Рогаса. И через несколько минут второе сообщение: убит президент Верховного суда.
Официальная версия гласит: Рогас, желая расправиться с лидером оппозиции, заманил его в ловушку и убил, а потом полицейский агент пристрелил самого Рогаса. Но это версия для легковерных, для непосвященных, а у писателя Кузана ясный ум: «Бедный Рогас. Бедный Амар. Эта наша несчастная страна…» Кузан составляет документ, в котором раскрывает смысл сложной провокации. Он-то понимает, что Рогас не убийца, а тоже жертва. Жертва системы, построенной на круговой поруке и взаимосвязи всех преступных звеньев, какими бы внешне респектабельными они ни казались. Но Кузан тоже под угрозой, ведь он организовал встречу Рогаса с Амаром, это, разумеется, знают, его тоже могут убрать. В своем документе, полном гражданского гнева, он говорит все. Документ он решает спрятать в книгу, его обнаружат потом.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.