Исследование сущности драмы

Е. Горбунова, Вопросы теории реалистической драмы. О единстве драматического действия и характера, «Советский писатель», М. 1963, 511 стр.

Попробуйте достать в книжной лавке «Поэтику» Аристотеля! Или книгу советского теоретика В. Волькенштейна, «Драматургия театра», или, скажем, работу американского исследователя Дж. Лоусона «Теория и практика создания пьесы и киносценария»!

Все, что дает представление об эстетической сущности театрального зрелища, об искусстве создания пьесы, глубоко волнует читателя и раскупается с завидной быстротой.

Но исследований на эти темы все еще очень мало. Книга Е. Горбуновой «Вопросы теории реалистической драмы» в какой-то мере восполняет этот пробел.

В заголовке обозначено: «Вопросы», а в подзаголовке выделяется только одна тема – единство драматического действия и характера. Но труд Е. Горбуновой выходит за обозначенные автором рамки.

В своей книге Е. Горбунова дает развернутую характеристику сущности драмы, включая проблемы внешнего и внутреннего действия, драматического конфликта, характеров, выразительных средств. Она подробно разбирает взгляды Аристотеля, Лессинга, Гегеля, Белинского, анализирует объективное значение их научных открытий для нашего времени: это служит как бы вступлением к разрешению главной задачи – разобраться в эстетических проблемах современного искусства драмы. Е. Горбунова обращается к художественному опыту Чехова, Горького, Вишневского, Тренева, Погодина, Лавренева, Афиногенова, многих ныне действующих драматургов – Арбузова, Корнейчука, Штейна, Розова; Софронова и др.

Не ограничиваясь практикой советского театра, автор обращается к пьесам Когоута, Миллера и других выдающихся зарубежных мастеров драмы. Исследователя в равной мере интересует и художественная практика драматургов, и их взгляды на театр.

Читатель книги Е. Горбуновой погружается в мир театральных поисков, его приглашают вместе с автором принять участие в дискуссиях, вместе прийти к пониманию сущности волнующих и драматургов и зрителей проблем.

Меня подкупила в книге интонация исследователя, который стремится не поразить нас богатством своей эрудиции, а постичь истину, представить то или иное театральное явление или эстетическую проблему в их подлинном значении, не искаженном умолчаниями или тенденциозностью.

Привлекательной стороной книги является также и то, что автор анализирует общие законы драмы в исторической эволюции, отвергая как абсолютизацию того или иного художественного или научного открытия, так и релятивизм, позволяющий с высокомерием относиться ко всяким поискам общих закономерностей такой сложной области творчества, какой является искусство театра.

Наиболее удачными представляются страницы, посвященные основной теме книги – сущности драмы, тому, как законы драматического творчества проявляются во всех элементах пьесы: действии, драматическом конфликте, характерах, единстве словесных и несловесных средств изобразительности. Автор выступает то как историк, по-своему трактующий широко известные труды по теории драмы Белинского или Лессинга, Аристотеля или Гегеля, то как исследователь, который покидает хорошо защищенные крепости теоретической мысли, чтобы попытаться самому проанализировать малоисследованные открытия театральных новаторов.

Е. Горбунова говорит и о противоречащих правде жизни и правде искусства тенденциях – о примитивизме, иллюстративности, умозрительности, постоянным спутником которых является обычно непонимание природы сцены и самой действительности; она говорит о модернистских ухищрениях, лишённых душевного порыва, ясной мысли.

Е. Горбунова раскрывает «эстетический механизм» Обеих этих разновидностей антиреалистического искусства.

«Бывает и так, – читаем в книге, – что диалектическое единство живого и сложного характера уступает место чисто рассудочному соединению в одном лице разных качеств, соответствующих «заранее обдуманному намерению» автора пьесы. В таких случаях драматург как бы «раскладывает» персонаж на образующие его «составные элементы»: культурный, добрый, но вспыльчивый и упрямый, хороший организатор, энергичный человек, но не устроенный в личной жизни, застенчивый и т. д. Для проявления каждой такой черты подыскивается подходящее положение…

Доброта и гуманность по этой схеме лучше всего проявляются в отношении к детям или животным, в домашней обстановке; деловитость – в условиях производства, на полевом стане, в научном учреждении; героические черты – — при, так сказать, «аварийных» обстоятельствах (внезапный взрыв на шахте, стихийное бедствие); высокий интеллект я тонкость вкуса – в беседах о достижениях физики или о музыке и т. д.

Герой, «оснащенный» набором таких «проявителей», показывается то в семье, то в служебной обстановке, то на досуге. И автор наивно убежден, что достиг желаемого «разнообразия» драматических ситуаций, способных прояснить изображаемый характер «с разных сторон», воплотить богатство его жизненных проявлений. И только удивляется, когда образ, построенный так искусно, почему-то не становится ни полнокровным, ни драматичным» (стр. 241 – 242).

Другая беда примитивистского взгляда на героя художественного произведения и сущность драмы заключается в страхе перед действительными жизненными коллизиями, в попытках как можно скорее совершить бросок от завязки к развязке.

«Кульминация в такого рода произведениях, – отмечает Е. Горбунова, – большей частью выносится за рамки сценического времени и совершается не на глазах у зрителя, а где-то за пределами сцены, в перерыве между актами пьесы. Нарушается основной закон сценичности – единство, наглядность и непрерывность драматического действия» (стр. 115).

В главе о языке и несловесных средствах изобразительности в драме автор говорит и о различных формах упрощенчества в построении образа и в диалоге – прямом результате, на мой взгляд, не столько художественной анемичности драматурга, сколько его душевной робости или глухоты. Приводимые в книге примеры вульгаризации характеров и языка героев – убедительное тому доказательство.

Внимательно прослежена автором эволюция модернизма, его истоки и современные разновидности.

Интересны размышления о Мейерхольде, его вкладе в развитие революционной театральной культуры мира, и о «мейерхольдовщине», с которой лучше всех, по мнению Е. Горбуновой, боролся сам Мейерхольд. В данном случае Е. Горбунова говорит не только как исследователь, но и как очевидец – она присутствовала на беседах Мейерхольда с режиссерами, вела их записи и знакомит с ними читателя. Они дают ощущение атмосферы театра, той интонации, в которой велись споры, проявлялась позиция художника.

«Помнится, – пишет Е. Горбунова, – как безжалостно он высмеивал некоторых своих «учеников», которые на ходу ловили каждое, мимоходом брошенное слово «мастера» и торопились тут же реализовать его в очередной своей постановке. Так, в частности, было и с размещением публики на сиене. «Мейерхольд сказал, что актер должен быть окружен зрителем, – давай его окружим!» – говорил он смеясь о такого рода «последователях» (стр. 287).

С большой решительностью – и совершенно справедливо – Е. Горбунова отстаивает новаторское значение, драматургии, театральной практики и эстетических исследований Бертольта Брехта. Она пытается вместе с тем оградить их от односторонних истолкований. Однако полемика с оппонентами порой носит мнимый характер. Приведу один пример.

Е. Горбунова цитирует вступительную статью Е. Эткинда к сборнику Б. Брехта «О театре» (М. 1960), утверждая, что открытия Бертольта Брехта как бы канонизируются критиком, противопоставляются реалистическим традициям. Но, строго говоря, из приводимой Е. Горбуновой цитаты это совершенно не вытекает: в сущности, Е. Эткинд утверждает то же, что пытается доказать и автор рецензируемой книги.

Отвергая различные формы нарочитостей, мнимой новизны в современной драме, Е. Горбунова, с другой стороны, резко отмежевывается от попыток зачеркнуть условную природу театра, от манеры подозрительно относиться к подлинному новаторству.

«Вряд ли принесут пользу, – замечает она, – безапелляционные заявления о том, что любая условность в театре – всего только дань западной моде, что в новейших опытах больше старого, чем нового. Театр был условным с момента своего зарождения. Он условен и сегодня. Мера и цели использования условности бывали различными в различные исторические эпохи» (стр. 282 – 283).

Впрочем, эта убежденность Е. Горбуновой не помешала ей дружески, но вместе с тем весьма твердо высказаться против увлечения приемом воспоминаний, хоров на сцене и т. д., когда это неорганично для замысла. В подтверждение своей мысли автор рассказывает о том, как режиссер Г. Товстоногов видоизменил пьесу А. Штейна «Океан» при постановке ее в Ленинградском Большом драматическом театре имени Горького. Он убрал все воспоминания и выстроил пьесу в прямой хронологической последовательности. В результате выяснилось, что необходимость в воспоминаниях отпала сама собой, форма пьесы в режиссерской интерпретации стала более органичной.

В книге есть утверждение, противоречащее основной авторской позиции. Верно, что глубина драматических коллизий и масштабность драматических ситуаций предопределяют значительность и силу героев. Однако из этого бесспорного утверждения делается неожиданный вывод: «Недаром советская драматургия сегодня, пожалуй, единственная в мире, способна создавать и развивать героические жанры, такие, как трагедия, народно-героическая драма, драматическая эпопея» (стр. 497).

Такая формулировка неточна. Не говоря уже о странах народной демократии, где созданы необходимые предпосылки для развития героического искусства, но и в капиталистических странах в процессе классовой борьбы прогрессивными художниками создаются произведения театрального искусства, зовущие к освободительной борьбе против империализма и колониализма.

Правильнее было бы, на мой взгляд, говорить не об исключительности советского театра, а о его общности с мировым революционным творчеством, о том, что новаторская театральная культура первой в мире социалистической страны – культура Станиславского, Немировича-Данченко, Вахтангова, Мейерхольда, Михоэлса и других, – лучшие достижения современного советского театра составляют предмет гордости всех наших друзей за рубежом; они окрыляют их, поддерживают в борьбе за подлинно человечное искусство, дают примеры этой борьбы.

Работа Е. Горбуновой призывает нас к проникновению в неисследованные области театральной драмы. В духе творческого беспокойства и заключается смысл и своеобразие рецензируемого труда, который я назвал бы не стандартными «Вопросами…», а скорее размышлениями о прошлом и настоящем теории драмы, исследованием эстетической сущности современной пьесы.