Исследование поэтического образа
Автор одной из первых работ о мастерстве Маяковского Л. Тимофеев писал во вводном разделе своей книги, вышедшей в 1941 году:
«Изучение поэтики Маяковского, в сущности, еще только начато. Завершение этой работы – дело относительно далекого будущего. Мы не обладаем даже работами, которые с достаточной полнотой охарактеризовали бы идейно-художественный облик Маяковского. А без этих работ не может быть осуществлена и самая характеристика поэтики Маяковского, ибо без полного изучения содержания его творчества нельзя правильно объяснить и те формы, в которых оно осуществлялось» 1.
Исходя из этого, Л. Тимофеев – стремился «определить не столько самые конкретные особенности его (Маяковского. – И. П.) поэтики, сколько те принципы, которые лежат в ее основе…» 2.
Современный исследователь находится в значительно более выгодном и одновременно трудном положении. Он располагает и фундаментальными монографиями о жизненном и творческом пути поэта, с большой полнотой раскрывающими историю его формирования, и многочисленными работами о его мастерстве. Они различны по своим масштабам и задачам: это и выяснение общих особенностей лирики, сатиры или драматургии Маяковского, и исследование отдельных «слагаемых» его поэтической системы – ритма, рифмы, языка, и всесторонний анализ произведения – от монументальных поэм до отдельных стихотворений. И если изучение поэтики Маяковского необходимо было начинать с уяснения ее общих тенденций и особенностей, то на современном этапе развития науки настоятельно ощущается необходимость в обобщении накопленного конкретного материала и в создании на его основе очерка художественного развития Маяковского. Стало возможным изучение самого процесса образного мышления поэта, создание истории его поэтического мировосприятия.
Именно такая работа предпринята3. Паперным, книга которого «Поэтический образ у Маяковского»- закономерное продолжение предыдущей работы исследователя – «О мастерстве Маяковского». От изучения отдельных сторон поэтической системы Маяковского естествен переход к синтезу, исследованию движения образной мысли поэта.
Ранняя поэзия Маяковского бессолнечна. Мир для поэта исполнен «ночной жути», он «хмурый» и «декабрый», а если солнце изредка и появляется, то оно «жирное» и «рыжее», похожее на убийцу («Я и Наполеон»); город, озаренный его светом, кажется окровавленным.
Резко меняется тональность поэзии Маяковского после Октября. Солнце заливает страницы его стихов. Ходовой образ публицистики тех лет солнце новой жизни» – становится основой для метафор Маяковского. В поэме «150 000000 солнце – символ свободы и счастья; раньше его заслонял Вильсон, а теперь, после победы Ивана, уже ничто не может затмить его сиянья; герои «Мистерии-буфф» славят «солнечную коммуну»; в плакатах РОСТА Врангель изображается черной точкой-пятном на солнце революции. Образ разворачивается и дальше, приобретая новые смысловые оттенки, которые с большой глубиной проникновения в творческий процесс Маяковского показывает нам исследователь. Вот образ солнца – работяги и «чистильщика», выметающего весь мусор из нашей жизни. Он появляется в стихотворении «Необычайное приключение» и вновь возникает в заключительных строках стихотворения «Который из них?» («а издали, светла, нацелилась и шла к учреждению чистильщика солнца метла»), неожиданно и убедительно связывая эти два, казалось бы, далеких друг от друга стихотворения. А вот солнце – олицетворение вождя революции в поэме «Владимир Ильич Ленин» («Я себя под Лениным чищу»).
Образ, сопровождающий Маяковского всю жизнь, – океан-революция. Мы следим за его рождением, видим, как он пробивается в первых стихах поэта, выступая символом мечты о другой жизни, противопоставленной окружающей пошлости («я показал на блюде студня косые скулы океана»), как затем, освобожденный, вырывается на поверхность, олицетворяя собой мощь и всесокрушающую стихию революции («Мы разливом второго потопа перемоем миров города»), воплощается в сюжете «Мистерии-буфф» и затем, потеряв свою аллегорическую прямолинейность, проходит сквозь стихи «Нордерней», «Атлантический океан», поэмы «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!».
Шаг за шагом прослеживая развитие того или иного образа-лейтмотива, З. Паперный показывает, как образ все более и более «нагружается» конкретными жизненными деталями, все непосредственнее и теснее связывается с реальностью, не теряя романтической приподнятости.
При этом всем ходом своего изложения, анализом различного материала – и образных ассоциаций поэта, и характеристик различных персонажей, «заселяющих» его стихи, – З. Паперный доказывает, что для Маяковского воспринять и измерить какое-нибудь явление – значит сопоставить его с революцией.
Формула «моя революция» определяет самое композицию книги, ее двухчастность, причем в первой части ударение, условно говоря, делается на первом слове этой формулы, а во второй – на втором, то есть первая часть посвящена развитию образа лирического героя, его движению в революции, а вторая – изменению образа самой революции, происходящего по мере творческого роста поэта.
Автор – и в этом еще одно существеннейшее достоинство книги – решительно опровергает догматические схемы, «выпрямляющие» путь и дооктябрьского и послеоктябрьского Маяковского. Так рассмотрение образной системы поэмы «Облако в штанах» раскрывает противоречивость и сложность темы революции в поэме. В главах о лирическом герое Маяковского 1917 – 1923 годов автор подробно останавливается не только на таких «бесспорных» вещах, как «Необычайное приключение», но и на остром и сложном прологе «IV Интернационал», к которому исследователи почти не обращались, и других произведениях этого периода. Это раскрыто и в анализе образной системы сложнейшей поэмы «Про это». З. Паперный прослеживает двуплановость ее образов и общее их движение: от «темы и личной и мелкой» – к призыву: «Чтоб вся на первый крик: – Товарищ! – оборачивалась земля», от «семейной норки», где «любовь заменяют штопкой носков», от трагического ощущения тесноты «комнатного футляра»- к «шуму мирозданья».
Только при таком подходе к формированию поэта можно ощутить в полной мере неодолимую мощь его творческого развития, в то время как «выпрямление», однолинейный показ его пути приводит к обесцениванию тех побед, которые им были завоеваны.
К тому же сложность пути Маяковского обусловлена не просто его поэтической индивидуальностью; в диалектике его мировосприятия – и это четко прослежено в книге – нашла отражение сложная и бурная духовная жизнь первого послеоктябрьского десятилетия с ее решительной и порой упрощенной переоценкой ценностей и с последующим процессом возрождения многих понятий, которые должны были в ходе борьбы наполниться новым содержанием. И когда мы читаем, например, в книге З. Паперного о том, как постепенно менялось отношение Маяковского к таким понятиям, как «нация», «природа», «классическое искусство», «быт», мы отчетливо чувствуем в этом историческую закономерность, тем более что автор постоянно подчеркивает это и путем сопоставления Маяковского со многими «хорошими и разными» поэтами и писателями – его современниками.
Маяковский выступает в книге З. Паперного правофланговым большого отряда советской поэзии, и это свойство работы – тоже завоевание последних лет развития нашей науки.
В 20-е годы Маяковский все яснее и яснее понимает, что революция – это «просто люди». Он начинает «поиски героя», и в это же время начинается этот процесс и в творчестве Н. Тихонова, М. Светлова, А. Жарова – во всей советской поэзии апология «безымянности» заменяется созданием индивидуализированных образов. «Гармонь», «Гренада», «Товарищу Нетте» написаны в одно время.
Так З. Паперный все время включает Маяковского в общий литературный процесс. В то же время постоянные и широкие сопоставления помогают выявить и специфические, индивидуальные особенности мировосприятия Маяковского. И опять, в соответствии со своим методом, исследователь не рассказывает нам биографически подробно, например, о Маяковском и Блоке – во время революции, не дает всестороннего анализа их творчества этого времени. Сопоставляя «солнечный сад»»Мистерии-буфф» и ночной метельный пейзаж «Двенадцати», 3. Паперный показывает, как по-разному Маяковский и Блок восприняли революцию. Поставленные рядом громада – «светило» Маяковского и уютное «солнышко» В. Казина позволяют увидеть разные оттенки в «солнечном» мироощущении двух поэтов.
Однако иногда, увлекшись многочисленными параллелями, исследователь нарушает цельность повествования. Особенно это относится к разделам «О «живом» и «железном» (Лирика Есенина)», «Стальной соловей» (о поэзии Багрицкого и Асеева), «Долг и радость» (о рассказах Федина). Они воспринимаются скорее сами по себе, чем в сопоставлении с образной системой Маяковского.
Некоторая композиционная рыхлость вообще присуща книге, и думается, что это связано с недостаточно четко очерченными границами исследования. З. Паперный справедливо возражает против термина «поэтический образ» как отдельной картины и понимает его как движение поэтической мысли. Его исследование выходит за пределы и этого понимания, но кое в чем работа представляется и уже заглавия: анализ поэтического образа требует, пожалуй, подробного рассмотрения не только его содержания – это сделано в книге, – но и его свойств, самого характера возникающих у поэта ассоциаций.
Композиционная нечеткость книги, на мой взгляд, связана также и с тем, что в ней недостаточно разграничены аспекты исследования материала в первой и второй частях книги. Если в первой части исследователь говорит о развитии лирического «я» в революционной действительности, а во второй – об углублении восприятия революции поэтом, то анализ образной системы должен быть подчинен этой задаче. В книге же такая «дифференциация» иногда не соблюдается. Так, например, главка «Революция и природа» во второй части кажется повторением того, что уже говорилось в первой части (глава «Природа»).
Кое-где анализ отдельных стихотворений становится излишне многословным и приближается к пересказу содержания.
Хотелось бы видеть эту талантливую книгу более четкой, лаконичной и экономной.
Но и в нынешнем своем виде это, безусловно, одно из интереснейших исследований о Маяковском. Оно помогает по-иному воспринять сложное и многообразное богатство его искусства, «тайну его личности», те особенности духа поэта, которые принадлежат только ему одному.