№9, 1974/Обзоры и рецензии

Исследование о происхождении сказки

Е. Д. Турсунов, Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором, «Наука», Алма-Ата, 1973, 215 стр.

Эпиграфом к своей книге «Генезис казахской бытовой сказки в аспекте связи с первобытным фольклором» казахский фольклорист Едыге Турсунов избрал слова археолога Л. Клейна: «Когда в науке наталкиваешься на взгляд, столь широко признанный и прочно укоренившийся, что принимается почти всеми уже без доказательств, полезно вернуться к его истокам и посмотреть, каковы те доказательства, которые когда-то ввели его в научный обиход и придали вес. Способны ли они выдержать критическую проверку, оправдано ли доверие, которым данная концепция пользуется? Итоги такой проверки могут оказаться неожиданными».

Проверке одной из прочно внедрившихся в фольклористику концепций, согласно которой бытовая сказка возникла и сложилась в относительно позднюю эпоху и является более молодой жанровой разновидностью сказки, нежели волшебная и сказка о животных, и посвящено исследование Е. Турсунова. Автор справедливо отмечает, что в казахскую фольклористику мнение о позднем генезисе бытовой сказки проникло из русской науки об устном народном творчестве, где возникло еще во времена Ф. Буслаева, создавшего соответствовавшую воззрениям мифологической школы схему разложения первоначально единого мифологического эпоса, от которого по мере развития народности отпочковывались «осколки», трансформировавшиеся в жанры художественного фольклора. Выделившаяся таким образом сказка, по мнению Ф. Буслаева, постепенно теряла былую эпичность, на смену которой приходили : лиризм, идиллическая, мечтательность и дидактизм, порою принимавший сатирическую форму, Наконец она перешла в забавную новеллу, смыкаясь здесь с повестью и нравоучительной басней.

«Внешняя законченность и логичность той части концепции Ф. Буслаева, которая касается бытовой сказки, позволили ей выжить после того, как основные положения мифологической школы были подвергнуты резкой критике, опиравшейся на данные стремительно развивавшейся этнографической науки, и даже приобрести впоследствии авторитет непререкаемого мнения», – пишет Е. Турсунов (стр. 12), Рассмотрев все основные аргументы, приводимые в пользу позднего генезиса бытовой сказки, автор приходит к заключению, что для утверждения о позднем генезисе бытовой сказки нет никаких оснований, кроме самой идеи позднего происхождения этой жанровой разновидности сказки (стр. 13).

Четко обозначив, таким образом, свою позицию в вопросе о подходе к исследуемому материалу, он отмечает недостатки необъятных типологических сопоставлений и обосновывает целесообразность сужения их рамками тюрко-монгольского материала, предлагая при этом два основных способа анализа. Первый заключается в привлечении материала из фольклора возможно большего числа тюркских и монгольских народов, ибо, как считает автор, типологические закономерности в значительной мере обусловлены генетическим родством и общностью исторических судеб тюрок и монгольских народов. Поэтому в исследовании представлен фольклор почти всех тюрко-монгольских народов. Другой способ – опора на данные истории, этнографии и археологии тюрко-монголов, а также социальной психологии. Подобный комплексный подход, на наш взгляд, вполне оправдал себя. С другой стороны, в результате этого выводы о генетической истории казахской бытовой сказки в одинаковой мере распространяются на генезис жанра в фольклоре всех остальных тюрко-монгольских народов.

К числу несомненных достоинств исследования относится глубокая эрудиция автора в области первобытной истории и археологии Центральной, Средней Азии, Казахстана и Южной Сибири, свободно владеет он и материалом по фольклору и этнографии тюрко-монгольских народов. Этим в значительной мере обусловлен успех начинания молодого ученого.

Книга разделена на две части: в первой анализируются генетические связи тюрко-монгольской бытовой сказки, с фольклором, верованиями и институтами первобытной эпохи в области сюжетики а тематики, трансформация этих связей в условиях разложения первобытнообщинного строя и возникновения классовых отношений; во второй части рассматривается история складывания системы персонажей бытовой сказки. Таким образом, структура работы обусловлена стремлением к возможно более многообразной и разносторонней проверке полученных данных.

Наиболее древние генетические основы бытовой сказки автор вслед за И. Харрисом, А. Золотаревым и Е. Мелетинским находит в первобытных сказаниях о культурных героях, конкретно – в дуалистических мифах, составляющих древнейший пласт первобытной мифологии и носивших характер комических повествований о соперничестве братьев-близнецов, первых жителей Вселенной, творцов земной тверди и всего сущего на земле, а также в первобытных бытовых рассказах и анекдотах. Героями дуалистических мифов были люди, ибо это были повествования, возникшие в эпоху, предшествовавшую возникновению представлений о божествах. Братья-близнецы считались родоначальниками фратрий, возникших в эпоху верхнего палеолита в результате кризиса первобытного человеческого стада. Деление рода на две фратрии в сознании древних ассоциировалось с существованием в окружающем их мире противоположных явлений: дня и ночи, зимы в лета, холодного и горячего и т. п. На основе этого возникло представление о взаимной противоположности братьев-родоначальников. Один наделялся умом, опытом и ловкостью, он был прародителем людей «лучшей» фратрии, другой был его полной противоположностью и родоначальником «худшей» фратрии. Так возникло представление о соперничестве, а затем вражде братьев-родоначальников: трансформацию этого видим в сказаниях о боге и сатане в мировых религиях.

Дуалистические мифы, утверждает автор, создали в первобытном фольклоре традицию изображения веселых и комических ситуаций, то, что Е. Мелетинский назвал «традицией трюкачества». «В развитом дуалистическом мифе представлены все основные элементы бытовых комических повествований: культурные герои противопоставлены по уму и глупости, ловкости и неуклюжести и т. д.; результатом этого являются комические сценки, которые разыгрываются между братьями; действие происходит в житейской обстановке» (стр. 194-195).

Первобытная дуалистическая мифология и дуальная организация с появлением в неолите предкового рода, сменившего собою тотемный род, лишились почвы, питавшей их жизнеспособность. Однако разложение дуалистической мифологии не означало ее исчезновения, ибо сюжеты, бытовавшие в течение тысячелетий, не могли быть бесследно забыты. Дуалистический миф послужил основой генеалогических легенд, шаманских легенд, поверий, отдельные сюжеты их трансформировались в произведения зарождающегося героического эпоса (интересно, что именно с дуально-мифологической основой автор связывает одну из линий генезиса популярного казахского эпоса «Козы-Корпеш и Баян-Слу»), а мотивы трюкачества, в которых умный брат ставит в смешное положение глупого, а также комического подражания неумелого и неуклюжего соперника действиям своего удачливого и ловкого антипода стали достоянием анекдотов и бытовых сказок. В то же самое время сюжеты дуалистических мифов, в которых культурные герои выступали в тотемическом обличье, послужили одним из источников сказок о животных. С другой стороны, в русле традиции трюкачества создавались новые сюжеты, причем часть их являла собою трансформированные сюжеты сказки о животных, зооморфные персонажи которой заменялись антропоморфными. Так представляет себе автор начальный период становления бытовой сказки.

В это время, однако, бытовая сказка – аморфное образование, причем это в такой же мере относится и к зарождавшейся параллельно сказке о животных. На основании конкретного анализа Е. Турсунов приходит к заключению, что в неолите зарождавшиеся сказка о животных и бытовая развивались более опережающими темпами, «нежели волшебная с ее строгой обрядностью».

Грань неолита и эпохи металла явилась временем начала разложения первобытнообщинного строя и его идеологии. На развалинах их формируется традиция назидательности, в русле которой начинают складываться назидательные бытовые сказки. Одновременно зарождающаяся бытовая сказка на новой основе развивает традицию трюкачества, в рамках ее происходит дальнейшее активное взаимодействие бытовой сказки со сказкой о животных. Последняя «утвердила в формирующемся художественном фольклоре традицию веселых повествований и приблизила действие ко времени и месту исполнения» (стр. 196).

Оформление бытовой сказки в особую разновидность сказочного жанра, как показывает автор, происходит уже в эпоху бронзы. Возникают сатирические сказки о глупых демонах, тяготеющие к бытовой сказке, сказки о глупцах, все делающих невпопад, сказки-небылицы. Наряду с этим происходит процесс активного включения материала смежных разновидностей сказки, а также шаманских легенд и бытовых рассказов в орбиту бытовой сказки.

В главе четвертой – «Представления о мире мертвых и их роль в генезисе бытовой сказки» – на основе анализа разнообразного материала из области археологии, этнографии и фольклора Е, Турсунов доказывает генетическую связь с древними представлениями тюрко-монгольских народов о мире мертвых и его обитателях таких сказочных мотивов, как выбор героем не золота, а самой худшей на вид вещи, избрания худшего пути, произнесения и понимания слов в противоположном значении, превращения героя в заморыша, а также сказок и анекдотов о хитреце, одурачивающем глупых чертей, о глупце, все делающем невпопад, сказок-небылиц (стр. 87-112).

Проверяя выводы, к которым он пришел на основании предыдущего анализа, автор в главе «Отражение процесса становления казахской бытовой сказки в составе ее персонажей» рассматривает генетическую историю образов младшего брата, Алдар-Косе, мудрого Жиренше, плешивца-тазши и др. Как и ранее, взаимно дополняя и уточняя друг друга, в строгой системе располагается казахский и уйгурский, татарский и турецкий, хакасский и тувинский, бурятский и калмыцкий, алтайский и азербайджанский материал. На фоне этого автор прослеживает дальнейшую эволюцию бытовой сказки в условиях классового общества вплоть до эпохи средневековья, когда в недрах бытовой сказки активно формируется сатирическая сказка, отличающаяся от своей предшественницы эпохи раннего металла тем, что ее сатира становится социальной. Вызывают интерес заключения Е. Турсунова о взаимоотношениях фольклора исседонов и племени «грифов, стерегущих золото», с древнегреческим через посредство европейских скифов, о трансформации представлений о связи плешивца-тазши, популярного персонажа тюрко-монгольского фольклора, с потусторонними силами в мотив социальной обездоленности героя, о многопластном характере образа Алдар-Косе и многое другое.

Конкретность рассуждений и выводов, обоснованность их разнообразным и многочисленным фактическим материалом – несомненные достоинства исследования Е. Турсунова впрочем, эти качества порою изменяют автору, В частности, говоря о роли бытового первобытного рассказа на ранних этапах генезиса бытовой сказки, он совершенно забывает об устном бытовом рассказе-ангиме и его участии в формировании этой жанровой разновидности сказки. Между тем традиции ангиме, несомненно, имели определенное значение в этом процессе. Достаточно указать хотя бы на то, что каждый казахский сказочник обязательно является и незаурядным ангимеши – исполнителем устных бытовых рассказов, преданий и легенд. С другой стороны, четко определив основной принцип своего метода – опору в первую очередь на тюрко-монгольский материал, – Е. Турсунов при толковании генезиса сюжета о вороне-дарителе берет в основу эвенкийские представления о получении шаманом у прародительницы рода чудесных шерстинок, превращающихся впоследствии в скот и зверей, Между тем такие же представления имелись у целого ряда тюрко-монгольских народов, в частности у сарыг-югуров и телеутов (алтайцев). В целом же можно сделать вывод, что исследование Е. Турсунова, выходящее за пределы традиционной казахской фольклористики и предлагающее научно обоснованную периодизацию казахской бытовой сказки, является заметным вкладом в тюрко-монгольскую фольклористику.

г. Алма-Ата

Цитировать

Хамраев, М. Исследование о происхождении сказки / М. Хамраев // Вопросы литературы. - 1974 - №9. - C. 274-278
Копировать