Испытание временем

Борис Кузьмин, О Голдcмите, о Байроне, о Блоке.., статьи о литературе, «Художественная литература», М. 1977, МО стр.

Работы, составившие сборник «О Голдсмите, о Байроне, о Блоке…», написаны более сорока лет тому назад. Их автор – московский критик и литературовед Борис Кузьмин, чья жизнь оборвалась на фронте в 1943 году. В книге собрано почти все созданное им за четыре предвоенных года: главы из позднее изданной академической «Истории английской литературы», посвященные творчеству Голдсмита и Джордж Элиот, статьи о Байроне, Дж. Мередите, Томасе Харди, Флобере, большая часть которых осталась в рукописи, рецензии и мелкие статьи, систематически печатавшиеся в журнале «Литературное ободрение» в 1936 – 1938 годах.

Как видно из этого беглого перечня, научные интересы В. Кузьмина были сосредоточены главным образом на английской литературе XIX века, причем он обратился (за исключением Байрона) не к признанным корифеям, а к творчеству менее известных и к тому времени мало изученных «писателей. Со стороны молодого ученого это было смелым и ответственным шагом – показателем творческой зрелости и самостоятельности исследователя. Впрочем, смелость была оправдана не только его личными качествами – обширными знаниями и несомненной одаренностью, – но и бурным подъемом советского литературоведения 30-х годов.

Оставаясь фактом истории нашей литературной науки, работы Б. Кузьмина до сих пор сохраняют актуальное значение и современное звучание. В первую очередь это относится к основной проблеме, занимавшей исследователя, проблеме, которая в недавнее время четко обозначилась как исторические судьбы реализма. Речь идет, в частности, о новой стадии, «новом типе» критического реализма в западноевропейской литературе после 1848 года, о реализме второй половины XIX века. В эпоху начавшегося упадка буржуазного общества многие честные писатели вскрывали в своих произведениях его противоречия остро и бескомпромиссно, хотя сами были не в силах до конца преодолеть скептицизм и созерцательно-пассивное отношение к действительности. Отсюда сложный баланс приобретений и утрат, характеризующий эстетические воззрения и творческую практику Гюстава Флобера, Джордж Элиот, Дж. Мередита, Томаса Харди – художников, о которых увлеченно и обстоятельно писал Б. Кузьмин.

Отправляясь от известного положения Маркса о враждебности капитализма искусству и поэзии, автор статей об этих столь несхожих писателях раскрывал диалектику литературного процесса, благодаря которой всесторонний показ духовного оскудения личности, при всех издержках, означал движение реализма вперед.

У разных романистов это проявлялось по-разному. Издержки в творчестве Джордж Элиот были связаны с воздействием социологии и эстетики позитивизма. «И однако, наперекор всем теориям, Элиот, – замечает Б. Кузьмин, – лучшие ее страницы и образы, наивысшая художественная и человеческая правда, достигнутая в ее книгах, – как раз там, где гармония нарушена и отражен трагический разлад, который сердцем и глазом художника уловила Элиот в окружающей жизни» (стр. 85 – 86). «Наперекор всем теориям», – в этих словах можно было бы усмотреть отголосок методы так называемых «вопрекистов». Но исследователь далек от противопоставления творчества и мировоззрения Элиот. Испытанное Элиот в 30 – 40-е годы воздействие передовых идей времени – сенсимонизма, левого гегельянства, фейербахианства – не могло не сказаться на последующем ее творчестве. С другой стороны, влияние позитивистской философии не было однозначным. Оно сделало реализм Элиот более плоским по сравнению с «блестящей школой современных английских романистов». Вместе с тем Джордж Элиот, как считал автор, преодолевает некоторый гиперболизм и условность, присущие Диккенсу, и в этом смысле ее творчество – известный шаг вперед в развитии литературы.

В статье о Джордж Элиот привлекает верность «исходной точки», общего взгляда на художественное наследие писательницы, которая, как справедливо полагает Б. Кузьмин, вошла в историю литературы главным образом своими первыми романами, воспроизводящими быт провинциальной сельской Англии (самый известный из них – «Мельница на Флоссе»). В книгах второго периода, хотя кругозор автора значительно расширился, меньше чувствуется своеобразие художественного дарования Джордж Элиот, нет «свежести и красочности», присущих ее первым произведениям. Исключение составляет лишь сатирический роман «Миддлтмарч», перевод которого на русский язык редактировал Салтыков-Щедрин. В результате создается целостная, объемная картина творческого пути английской романистки, ее индивидуального писательского облика.

В той же точной, обстоятельной манере выписан Б. Кузьминым критический портрет Дж. Мередита. В романе «Эгоист» (1879) писатель с редкой тщательностью изображает мельчайшие события и оттенки чувств, скрупулезно анализирует смену ощущений. В дальнейшем отвлеченный психологизм у Мередита усиливается, а общественный фон в произведениях почти отсутствует, Не проходя мимо этих негативных черт «метода Мередита», Б. Кузьмин стремится понять, почему все же он «сумел создать произведения, которые по своей художеств венной силе превосходят романы его современников – Дж. Элиот, Троллопа, Рида, Коллинза» (стр. 161). Сочувствие радикальным движениям и антикапиталистическим теориям, разрыв с островной ограниченностью, склонность к сатирическому обличению – таковы главные причины, определившие особое место Мередита в английской литературе 60 – 70-х годов. Б. Кузьмин видит заслугу этого писателя не только в углублении психологического анализа, но в изображении героев, которые не хотят мириться с пошлостью и бесчеловечностью окружающего мира, свободны от сковывающего пуританского морализирования и одновременно не утратили критериев добра и зла.

Выразительна и точна характеристика Томаса Харди, давшего в романах «уэссекского цикла» («Тэсс из рода д’Эрбервиллей», «Джуд Незаметный» и др.) целую галерею трагических судеб людей из народа. Харди-реалист социально мотивирует бедствия своих героев. Но конкретно-историческая критика уродливых общественных условий, как отмечал Б. Кузьмин, «причудливо переплетается в этих романах с идеей внеисторической вечной борьбы человека с преследующим и побеждающим его роком» (стр. 175).

Наиболее полно своеобразие литературного процесса после 1848 года обнаруживает личность и творчество Гюстава Флобера.

Автор пишет о глубоком основном противоречии мировоззрения Флобера, «из которого вытекает и чрезвычайная противоречивость его эстетической теории и практики» (стр. 191).

Ставя вопрос о том, в какой связи находятся герои Флобера, по словам исследователя, «люди, достойные только жалости и презрения», и принцип типизации, в том, как влияет это на художественный метод писателя, Б. Кузьмин ткнет: «Все качества Эммы весьма заурядны, как и сама ее жизнь, незаурядно в ней лишь неистощимое желание вырваться из этой заурядности… Вопрос, который мучает Эмму в плане эгоистическом – могу ли я быть счастлива? – волнует Флобера в плане общечеловеческом – может ли человек быть счастлив? Всю горечь от крушения этой гуманистической мечты Флобер воплотил в «Мадам Бовари»…» (стр. 210). Мы привели эту довольно пространную цитату, чтобы наглядно продемонстрировать ход строго логической и живой, эмоциональной мысли, глубоко постигающей предмет своих раздумий.

Однако следует заметить, что статья о Флобере не свободна от неточных формулировок и смещения акцентов. Трудно, например, согласиться с тем, что «Флобер старается натащить в свои произведения побольше «коровьего навоза и крапивы» ради большей реалистичности, но это приводит его только к натурализму» (стр. 295). Не подменяется ли доминанта флоберовского творчества потенциальным» его тенденциями, когда говорится, что уже сам Флобер «не столько продолжает традиции великих реалистов, сколько разрабатывает наследство романтиков, придавая ему ряд новых, по существу, упадочных черт» (стр. 233). И уж вовсе странно заключение! «Фредерик Моро почти не вызывает нашего сочувствия, и петому(?) «Воспитание чувств» читается без особого интереса» (стр. 210). Не только вкус, но, думается, и логика здесь изменили Б. Кузьмину.

Правда, надо сказать, что подобные упреки в отношении работ критика можно сделать очень редко. Как правило, он был верен принципу, сформулированному в рецензии на «Стихотворения» Ф. Шиллера: «Нам важно восстановить живой, всесторонний облик поэта, помня о его сильных сторонах» (стр. 243). Именно такой подход характерен для одной из лучших работ Б. Кузьмина «Жанр лиро-эпической поэмы Байрона». Автор справедливо полагает, что сила созданий Байрона заключалась в его постоянном стремлении вдохнуть в своих «романтических пиратов» более высокий идеал, дух неукротимого протеста. Проблема байронического героя Б. Кузьмину видится в том, что «потенциальным героем Байрона был революционер, реальным – разочарованный одинокий мститель» (стр. 66). Все это мысли очень интересные, хотя и не бесспорные. Слишком упрощённым представляется Суждение о том, что «в последний период творчества… Байрон перешел ко полнокровной реалистической сатире…» (стр. 75).

Ценной чертой Б. Кузьмина как историка литературы следует признать объективность его оценок. Об этом свидетельствует не только упомянутая уже работа, посвященная «восточным поэмам» Байрона, но и капитальное исследование об О. Голдсмите, рецензии и статьи о Шиллере и Гейне, Ломоносове и Сумарокове. Примечательна также способность автора в кратких эссе сказать самое существенное об отечественной классике – Пушкине, Белинском, Гоголе, Герцене, Блоке.

Составители сборника – жена и дочь Б. Кузьмина – дали ему несколько условное название – «О Голдсмите, о Байроне, о Блоке…», охватывающее начальный и конечный пункты содержания книги. Мы предпочли в основном говорить о ее «середине». Но с уверенностью можно сказать почти о всех статьях и рецензиях, включенных в этот сборник, – что они выдержали испытание временем.

г. Кострома