И. Л. Попова. Книга М. М. Бахтина о Франсуа Рабле и ее значение для теории литературы

И. Л. Попова. Книга М. М. Бахтина о Франсуа Рабле и ее значение для теории литературы. М.: ИМЛИ РАН, 2009. 464 с.

И. Попова рассматривает «бахтинский мир» с чисто филологической точки зрения, занимаясь прежде всего источниками и историей создания одной из самых обсуждаемых книг русского философа — «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (1965).

Работа Поповой разделена на три главы: «История идей сквозь призму истории текста: книга М. М. Бахтина о Рабле в 1930-1960-е годы», «Основные термины «Рабле»: генезис и значение», «Смеховая культура: неучтенные аспекты концепции М. М. Бахтина». Она включает также переиздание приложений, содержавшихся в первом и втором выпусках четвертого тома собрания сочинений Бахтина, где впервые была напечатана первая редакция книги 1940 года с сопутствующими ей отзывами, перепиской и «материалами к защите диссертации».

В первой главе прежде всего важен опыт прояснения замысла и источников текста. Несомненным достоинством является то, что Попова уделяет особое внимание историко-культурному контексту работы Бахтина, показывая ее связь с проблематикой изучения языка автора «Гаргантюа» во Франции и Германии 1910-х и 1920-х годов, в частности, в школе французского исследователя Абеля Лефрана, основателя «Sociеtе des еtudes rabelaisiennes», и немецкого филолога Карла Фосслера. Контекст франко-немецкого спора, то есть спора между лефрановским историко-филологическим и фосслеровским эстетическим методами, позволяет понять значение «Рабле» Бахтина. Его подход ближе к Фосслеру, хотя, согласно автору рецензируемой книги, идеи Фосслера и Шпитцера нельзя считать «источниками книги Бахтина», а их нужно исследовать «как диалогизующий фон книги» (с. 21), ибо интерес к трудам школы Фосслера «был последовательным, начиная с «Марксизма и философии языка», где анализируются воззрения школы Фосслера «на проблему высказывания»» (с. 15, 16, 21). Нужно лишь уточнить, что интерес к лингвистическим проблемам вообще и, вероятно, к фосслерианству возник у Бахтина уже в статье «Проблема формы, содержания и материала в словесном художественном творчестве» (1924)¹.

Во второй главе дается аналитический обзор ключевых (и спорных) идей в концепции Бахтина: «менипповой сатиры», «карнавала» и «готического (гротескного) реализма». Автор проницательно исследует их происхождение и значение для немецкой филологии 1920-1930-х годов (Р. Хельм, Г. Райх, Р. Гирцель, Ф. Ранг, Л. Шпитцер). Тот же самый принцип действует в третьей — и последней — главе, где продолжается поиск источников в европейском литературном контексте и следуют ссылки на Г. Райха, Ф. Ницше, Шпитцера и его понятие «Coq-`-lane», философию смеха Бергсона, идею смеха и смеховой культуры в статье Вяч. Иванова «»Ревизор» Гоголя и комедия Аристофана» (1926)².

Однако наряду с этими бесспорными выводами некоторые положения книги И. Поповой нуждаются в уточнениях и существенных дополнениях. В первую очередь это относится к выяснению возникновения и смысла двух важнейших понятий, обычно связываемых с именем Бахтина, — «карнавала» и «карнавальности» (в том числе идеи «смеховой культуры») и «жестокости и пролития крови».

По мнению исследовательницы, «в пользу того, что концепция «Рабле» формировалась на рубеже 1920-1930-х годов», свидетельствует книга Е. Ланна «Литературная мистификация» (1930), в которой автор, предположительно косвенно знакомый с идеями Бахтина, уже говорит о карнавальной природе, позднее изложенной в книге о Рабле. В приведенном Поповой наброске Идея карнавала> (1938-1939) ключевые слова «карнавальный момент», «карнавальная утопия» и «карнавальная драка» убедительно доказывают, что общая идея «карнавала» к тому времени занимала центральное место в круге интересов Бахтина. Среди многочисленных источников, найденных Поповой и отразившихся в редакции 1940 года в качестве прямых цитат, ссылок и аллюзий, находится работа Ж. Лота «La vie et l’oevre de Fran» ois Rabelais» (Paris, 1938), на которую («в случае вторичного использования источников, которыми оперирует Лот», с. 47) Бахтин часто не ссылается.

На наш взгляд, для выяснения смысла указанных понятий предпочтительнее обратиться к более раннему и более существенному пласту, определившему становление Бахтина-теоретика, — к символистской традиции, связанной, главным образом, с именем Вячеслава Иванова. Его идеи «трагического» и «комического», сформулированные в работе «Достоевский и роман-трагедия» (1911) и в цитируемой Поповой статье «»Ревизор» Гоголя и комедия Аристофана» (1926), оказали влияние не только на Бахтина, но и на весь Невельский философский кружок. На ивановский символизм опирался М. Каган, когда говорил о «трагическом недоумении» в статье «О Пушкинских поэмах» (1937)³, и Л. Пумпянский практически во всем cвоем творчестве.

Еще в 1991 году (и потом в 2000-м) Н. Николаев заметил по поводу Пумпянского, что в его книге о Гоголе содержится «первая в истории Невельской школы оригинальная философия смеха, вторая была создана в 1930-е гг. М. Бахтиным в его книге о Рабле»⁴. Бахтин хорошо знал эту книгу, ибо о ней он говорил в сентябре 1972 года, «когда рекомендовал своим собеседникам обратиться к архиву Л. В. П. [Льва Васильевича Пумпянского] и отыскать там книгу о Гоголе»⁵. Речь идет о малоизвестной незавершенной работе Пумпянского, впервые и частично изданной в 1984 и 1986 годах и полностью в 2000-м⁶. Начиная с ее третьего раздела неизменно повторяются как главные такие понятия, как «комический эпос», «карнавал», «смех», «эпичность», «эпос» («исторический» и «рыцарский»), то есть те самые термины, которые мы найдем и в «Рабле» Бахтина.

По поводу «жестокости и пролития крови», Попова приводит слова Бахтина о «»жестокости» и «пролитии крови» как «конститутивном моменте силы и жизни», о потенциальном преступлении «всякой самоутверждающейся жизни» <…> обреченной на рождение и смерть, как о ее «глубинной трагедии», — о «надъюридическом преступлении», лежащем в основе смены поколений, о мальчишеском попирании и умерщвлении прошлого и старческой враждебности будущему» (с. 13). Дальше она справедливо утверждает, что «анализ трагедий Шекспира, особенно линия Софокл — Шекспир — Достоевский, выстроенная с точки зрения эволюции преступления, а в жанровом отношении — с точки зрения эволюции трагедии и перехода трагического в романное, — позволяет предполагать, что Бахтин намеревался дополнить книгу о Рабле исследованием преступления и насилия как составляющих кризиса и смены, наряду с разобранным в «Рабле» «карнавальным моментом»» (с. 14). Но к сожалению, она не ссылается на те работы, с которыми философ опять же был знаком, но которые не цитирует. Речь снова идет о невельских работах Пумпянского, посвященных Достоевскому.

В докладе «Достоевский и античность», прочитанном в Вольной Философской Ассоциации (Вольфила) 2 октября 1921 года⁷, Пумпянский размышляет о тех чертах, которые сближают романы Достоевского с греческой трагедией⁸. Этих черт, по его мнению, только две — «пролитие крови» и «суд»: «Достоевский последний призвал Музу вымыслов, и пел он то же, что аттические его предки, — пролитие крови и суд. Только пролил кровь не сын, а лакей, незаконный сын…»⁹ Линия Софокл — Шекспир — Достоевский, о которой пишет Попова, повторяется с некоторыми отличиями и у Пумпянского¹⁰, который добавляет сюда Эсхила и признает изоморфность романов Достоевского «гамлетизму».

Книга Поповой представляет собой фундаментальный комментарий к четвертому тому собрания сочинений Бахтина. Она дает блестящую картину изучения Рабле в европейском контексте и широкий, наглядный обзор европейских истоков книги Бахтина. Жаль, что при реконстукции этого контекста в качестве важной его составляющей не был учтен вклад Невельской школы философов 1919-1920 годов.

Джузеппина ЛАРОККА

1. Николаев Н. И. Комментарии // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 тт. Т. 1. М.: Русские словари, 2003. С. 735, 736. [↩]
2. См. об этом также: Николаев Н. И. Комментарии // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. М.: Языки славянской культуры, 2000. С. 711.[↩]
3. Каган М. И. О Пушкинских поэмах // В мире Пушкина. М.: Советский писатель, 1974. См.: Николаев Н. И. М. М. Бахтин, Невельская школа философии и культурная история 1920-х годов // Бахтинский сборник / Под ред. В. Л. Махлина. Вып. 5. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 259. О символистском наследии Невельской школы философии см. подробнее на страницах 258-268. [↩]
4. Николаев. Н. И. Невельская школа философии (М. Бахтин, М. Каган, Л. Пумпянский) в 1918-1925 гг.: По материалам архива Л. Пумпянского // М. М. Бахтин и философская культура XX века. Проблемы бахтинологии. Вып. 1. Ч. 2. СПб.: Образование, 1991. С. 35. См. также: Николаев Н. И. Комментарии // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. С. 711. [↩]
5. Николаев Н. И. Комментарии // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. С. 709, 710. [↩]
6. Пумпянский Л. В. Гоголь // Учен. Зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 664 (Тарту, 1984). С. 125-137; Пумпянский Л. В. Вечера на хуторе близ Диканьки; О «Записках сумасшедшего» Н. Гоголя // Преподавание литературного чтения в эстонской школе: Методические разработки. Таллин: Педагогический институт имени Э. Вильде, 1986; Пумпянский Л. В. Гоголь // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. [↩]
7. Николаев Н. И. Комментарии // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. С. 744; Белоус В. Г. Вольфила. В 2 тт. Кн. 1. СПб.: Миръ, 2005. С. 505. Белоус переиздает очерк Пумпянского и его комментирует на основе примечаний Н. Николаева. [↩]
8. Нужно уточнить, что все невельские доклады о Достоевском, а также «Достоевский и античность», полемизируют с трагическим принципом, выделенным Вяч. Ивановым в работе «Достоевский и роман-трагедия» (1911). В отличие от Вяч. Иванова Пумпянский считает, что Достоевский не трагический поэт, а, наоборот, скорее, комический: «Замечательно, что Достоевский был необыкновенно одарен как комический поэт». См.: Пумпянский Л. В. Достоевский и античность. //Пумпянский Л. В. Классическая традиция. С. 519. См. также: Николаев Н. И. Комментарии // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. С. 752-753. [↩]
9. Там же. С. 508.[↩]
10. О Достоевском у Пумпянского и Бахтина см.: Николаев Н. И. «Достоевский и античность» как тема Пумпянского и Бахтина (1922-1963) // Вопросы литературы. 1996. № 3. [↩]