«Художник в мышлении»…

Страдание культуры от своей дробной специализации ощущается ныне многими и все более остро. Идея синтеза носится в воздухе – как потребность воссоединять калейдоскоп сведений и парад теорий в целостную картину мира. Поучительно в этой связи вдуматься, как проблема синтеза ставилась и реализовалась в советской эстетике, искусствознании и литературоведении 20 – 30-х годов: в период «бури и натиска» нашей культуры, непосредственно последовавший за Революцией.

И здесь возникает среди других участников культурного строительства фигура Дмитрия Ивановича Гачева (1902 – 1945), видного деятеля советской и болгарской культуры, чье 80-летие недавно было широко отмечено в Болгарии. Д. Гачев проявил себя как литературовед, музыковед и эстетик. Широко известна его книга «Эстетические взгляды Дидро» (М., 1936; 2-е изд. – 1961)болг, изд. -1960). Недавно переизданы его избранные статьи – в Болгарии в кн.: ДимитърГачев, Статии, писма, спомени (София, 1964) и в СССР в кн.: ДмитрийГачев, Статьи. Письма. Воспоминания (М., 1975).

Сами заглавия его работ указывают направление, в котором он осуществлял свой синтез: «Бетховен и Гете», «Вагнер и Фейербах», «Ромен Роллан – художник – музыкант», «Стендаль о музыке», «Музыка в звуковом кино», «Классовая борьба в музыкальном театре накануне французской революции», «Декарт и эстетика», «Картезианство в французский классицизм», «Проблемы театра я драматургии в эстетике Дидро». Его перу принадлежат статьи о Пьере Корнеле, Генрихе Гейне, Анатоле Франсе, Христо Смирненском…

Таков веер его интересов и трудов. Средоточие здесь – музыка и литература, идея синтеза искусств вдохновляла его. А сам он, по точной формуле Людмила Стоянова, «был художник в мышлении и аналитик в искусстве» ¹.

Мы недаром употребили выше сочетание «свой синтез». Ибо это дело, столь, по идее и цели, обобщающее и объективно общественное, осуществляется каждым духовным творцом сугубо особенным образом, как добыча и сколок с его борьбы и участи и как самовыражение его личности. Потому, чтобы понять своеобразие исследовательского синтеза в трудах Д. Гачева, необходимо вглядеться в его личность и жизненный путь.

Дмитрий Гачев воистину дитя двух культур: болгарской и советской, и к тому же западноевропейская культура – основной предмет его работ. Годы 1902 – 1924 протекли в Болгарии, 1924- 1926 – годы эмиграции в Бельгии, Германии, Франции, с 1926 по 1945 – в СССР. Д. Гачев принадлежит к плеяде революционных интеллигентов, которые под импульсом Великой Октябрьской социалистической революции эмигрировали в СССР, обрели здесь вторую родину и энергично включились в создание интернационалистской социалистической культуры. Но вклад каждого, помимо индивидуального характера и специфической одаренности в той или иной области, определялся и национально-историческими и культурными традициями исходной страны. Так что тот синтез, который осуществлялся в творческой деятельности Д. Гачева, – не только предметный (синтез литературы и музыки, культуры и истории) и методологический (единство научного и художественного мышления, а также публицистики), но и синтез национально-исторического плана: в нем совершилось как бы сращение болгарской духовной традиции с русской и советской, а интернационализм проявился не как нейтральность и промежуточность, а как некое живое существование и позитивное творчество с «лица необщим выраженьем».

* * *

Дмитрий Гачев любил такой фразой помечать путь своих духовных персонажей – Вагнера, Дидро, Гейне и других: «Его идейный и творческий путь чрезвычайно неровен, извилист и противоречив». Эту фразу он мог бы сказать и о себе: ведь в предмете наиучше видят то, что чувствуют в себе.

Димитър Иванов Гачев родился в 1902 году в «борческом» Брацигово в Болгарии, в семье народного учителя. Его отец, Иван Гачев, был образованный самоучка, преподавал и болгарский и французский языки, закон божий – с историей и географией, и долгие годы выступал в любительских спектаклях в главных ролях. Дом Гачевых был как открытый клуб прогрессивной молодежи. Старшая сестра Велика внесла в дом социалистические идеи, и все глубоко ими прониклись. Старший брат Георгий-адвокат и офицер, участник войн, затем видный революционер; руководитель Софийского военного округа Болгарской коммунистической партии. Убит в 1925 году. Ныне улица в Софии носит его имя, а именем «Братьев Гачевых» названа улица в Брацигово.

Георгий воспитал и младшего брата в революционном духе. Но наряду с революцией – поэзия и музыка были его страстью. С флейтой он уходил в Родопские горы, туда, где некогда пел Орфей-фракиец, а в дебрях обитал «Великий Пан», и мог высвистывать целые симфонии… Расставаясь со своей первой, романтической возлюбленной, он так ей писал: «Знай, что после коммунизма и музыки больше всего я любил тебя, Вера!».

К окончанию гимназии имени Ивана Аксакова в Пазарджике в 1920 году Димитр читал на русском, французском и немецком языках, зачитывался Горьким и Достоевским, Петко Славейковым и Петефи. Молодая горючая смесь идей складывалась в его голове: Маркс и Ницше, Яворов и Пшибышевский, Метерлинк и Благоев… Уже в гимназии с пятью единомышленниками он основывает марксистский кружок «Максим Горький», а переехав в Софию, учится в музыкальной академии, играет в Свободном театре, пишет статьи и фельетоны в газету «Артист». Дружба связывает его с поэтом Христо Смирненским.

1923 год. Сентябрьское антифашистское восстание потерпело поражение. Димитр уезжает в эмиграцию на Запад. Днем работает на заводе Форда, а по ночам в своей мансарде упивается чтением мировой классики; по вечерам он – в библиотеке иль в концерте, на последние франки покупает билеты на «Кольцо Нибелунга».

Судьбоносной оказалась в те годы встреча молодого Гачева с творчеством Вагнера. «Уже неделю постоянно нахожусь под неизгладимым впечатлением от музыки Рихарда Вагнера. Я его раб…» (стр. 138), – пишет он из Антверпена 18 апреля 1925 года. Синтетический жанр его музыкальной драмы; в которой дух Музыки сочетался с духом Слова, симфонизм – с философией, мысль музыкальная с мыслью словесной, интуитивное творчество художника с рефлексией, а также вся его фигура – революционера-реформатора в искусстве, что и на баррикадах сражался, и в дружбе с королями состоял, – потрясла воображение Гачева именно целостностью личности и энциклопедизмом творчества- В Вагнере гуманистическая европейская культура как бы последним усилием воспротивилась дезинтегрирующим аналитическим тенденциям истории и воссоединила свои отсеки и потоки в творческом универсализме, что сродни титанизму Возрождения и Просвещения. В молодом Гачеве, синкретическая, еще не расчлененная, духовность только что пере-» жившей свою эпоху Возрождения Болгарии вступала на путь дифференциации на разные русла и отрасли, но пока они – в узле и все чувствуются разом. Ведь в Гачеве первое, ну, второе поколение болгар читает Гете и Достоевского, слушает Баха и Вагнера, мыслит над Декартом и Дидро. Во встрече Гачева с Вагнером синкрез встретился с синтезом – и они бросились друг другу в объятья, как братья, чтобы потом, разобравшись, отшатнуться (эти эмоции: и первая любовь, и отталкивание – звучат в последующих статьях Гачева о Вагнере: «Вагнер и Фейербах», «Наследство Вагнера» и др.). Но самое главное: Вагнер дал Гачеву жанр и форму, помог найти себя.

«…Итог: я нашел самого себя, – пишет он 16 октября 1925 года изАнтверпена. – Это самое крупное событие в моей жизни. В Болгарии я блуждал, искал себя. Делал в одно и то же время много дел и ничего не делал. Знал много и ничего не знал. Сейчас знаю, что могу делать и что не могу делать. А это стало возможным благодаря… чувствительному соприкосновению с западным культурным миром. И я сейчас уже не только интуитивно, но и идеологически проникаю в музыку и ищу ее интимный смысл. Вот это идеологическое проникновение в музыку и искание ее смысла есть «мое нахождение самого себя». Это можно делать в форме историка и философа музыки… Нужны годы упорного труда и самое главное – обучение в консерватории, для которого я уже предпринял нужные шаги» (стр. 158).

И вот мечта его сбывается: он едет учиться в СССР. «В субботу: скорый поезд понесет меня к Идеалу… Жить двумя великими идеями: коммунизмом и музыкой и с энтузиазмом и любовью работать на их ниве – это для меня очень большое, даже невероятно большое счастье…» (стр. 159). По рекомендации болгарской секции Коминтерна, подписанной Георгием Димитровым, как «многообещающий товарищ, на которого партия возлагает большие надежды», Димитр Гачев поступает в Московскую консерваторию на отделение музыкознания.

Ситуация в Советском Союзе в середине 20-х годов – историческая; социальная и культурно-творческая – как нельзя более подходила людям такого типа, как Дмитрий Гачев: «брат бугарин» (как в XIX веке сербы звали Любена Каравелова), с революционным прошлым, многосторонне одаренный, красивый и общительный, он был радушно принят, и воистину все пути перед ним открывались- в образовании и деятельности, -только поспевай и там и тут!

«10.Х.1926. Москва… Пять дней уже, как я здесь, в Москве центре нового послевоенного СССР. Радость моя велика, неописуема. Провести несколько лет здесь, где кипит бурная жизнь и где создается новая, демократическая культура – это больше, чем счастье для меня… Отделение музыкознания (музыкально-научно-исследовательское), где я буду учиться, – именно то, которое я ищу и которое меня интересует… При усердной работе и подготовке полиглота, которая у меня имеется, я могу достичь высоты довольно серьезного историка и теоретика музыки, как и стать музыкальным писателем с широкой научной эрудицией. Таковы перспективы, которые вырисовываются в моей будущей зрелости.

Художественная жизнь – первая в своем роде. Ни в одной из многих европейских столиц, которые я посетил, я не видел того; что нашел и увидел здесь. Поистине здесь выковывается новая жизнь человечества» (стр. 165).

В годы учебы в Консерватории Гачев делает работы: «Музыка древних греков», где особо останавливается на трагедии как примере синтетического искусства, в котором соединились слово, музыка, пантомима (скульптурное телодвижение), зрелищность и звучание, – и «Вагнеризм», рассматривая его и как художественное и идеологическое движение, а развитие Вагнером оперы в сторону музыкальной драмы – как синтез словесного и музыкального искусств, возрождение традиции античной трагедии.

Музыковед Д. Житомирский вспоминает! «Я сблизился с ним во время одной общей студенческой работы… о творчестве Люлли. Гачев был ценнейшим участником этой работы – прежде всего потому, что свободно владел французским языком… Для меня работа над Люлли имела вначале только познавательное значение. У Гачева же она с самого же начала вызвала какой-то повышенный интерес, который потом передался и мне. Помню, как я проиграл речитативы из «Персея» и «Армиды» – довольно скучные и нехарактерные для нашего слуха, но Гачев сопровождал их очень пылкими комментариями. Ему хотелось показать, что уже у Люлли нащупывались принципы музыкальной драмы, как возникало и развивалось на французской почве искусство музыкальной декламации, приведшее затем к великим открытиям Глюка» (стр. 234).

Речитатив, где, логика музыки, мелодия подчиняются логике словесного интонирования, эмоционального слова-мысли, стал как раз той магистралью, что вела к ораторскому симфонизму Бетховена и вокально-инструментальным партиям и лейтмотивам, как декламационным сгусткам, – в музыкальных драмах Вагнера. В то же время речитатив есть и сугубо личное, субъективное выражение внутреннего мира, и ораторское обращение наружу, к массе – есть Логос и Голос революционных эпох, героев и масс. Именно эту перспективу ощутил Гачев и в Люлли – из своей воли и любви. К такому именно бытованию музыки и слова и подтягивал к современности, оживляя факт из дали веков – в процесс, куда-то ведущий…

Характеризуя такой подход, Д. Житомирский пишет:

1. Дмитрий Гачев, Статьи. Письма. Воспоминания, с 260. [↩]