Хорошая традиция
«Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы», вып. 6. Под рец. проф. В. И. Покусаева, Изд. Саратовского университет», 1971, 288 стр.
Саратов уже давно стал центром исследования жизни и творчества Чернышевского. И это понятно. Саратов – родина великого русского мыслителя и революционера; здесь находится Дом-музей, возглавляемый его внучкой – Н. М. Чернышевской; в университете живут и развиваются традиции изучения творчества автора «Что делать?», заложенные А. Скафтымовым.
Первый выпуск серии сборников «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы» вышел в 1958 году. В пяти выпусках было опубликовано немало ценных статей и документов, существенно обогативших наши знания о Чернышевском.
Рецензируемый шестой выпуск разнообразен по своему содержанию, но есть в нем нечто, объединяющее многих авторов. Они не стремятся выпрямить, модернизировать взгляды Чернышевского, не скрывают некоторых его противоречий, не пренебрегают оттенками. Кроме того, они не повторяют того, что уже установлено в науке, но углубляют высказанные до них положения или предлагают новые решения вопросов, вводят в научный оборот новые наблюдения и фактические сведения.
В нескольких статьях характеризуются идейные взаимоотношения Чернышевского и его современников – Герцена, Л. Толстого, Ап. Григорьева, Писемского.
Первое печатное выступление Чернышевского против издателя «Колокола» связывают обычно с известной статьей Герцена «Very dangerous!!!» («Очень опасно!!!»). А. Демченко в статье «Чернышевский и Герцен в 1859 году» оспаривает этот взгляд и относит начало полемики к более раннему времени. С этой точки зрения статью Чернышевского «Г. Чичерин как публицист» он рассматривает на фоне спора между Герценом и Б. Н. Чичериным, развернувшегося в конце 1858 – начале 1859 года и получившего широкий резонанс. Анализируя некоторые места статьи, расшифровывая скрытые в них намеки, А. Демченко усматривает в них полемику с Герценом. Не все здесь в равной степени убедительно. Никак нельзя согласиться с утверждением, что в статье о Чичерине «не столько либеральный профессор, не скрывающий свои реакционные воззрения, сколько Герцен с его постоянными и устойчивыми в ту пору колебаниями к либерализму стал объектом революционно-демократической критики» (стр. 71). Это явное преувеличение. Однако самый факт полемики с Герценом в статье Чернышевского о Чичерине можно считать установленным, и в этом несомненная заслуга А. Демченко.
Вместе с тем нельзя отрицать и того, что Чернышевский взял Герцена под защиту от нападок Чичерина. Это, по моему мнению, было доказано И. Порохом в книге «Герцен и Чернышевский» (Саратов, 1963, стр. 124-126). Ставить вопрос по формуле «или – или» (или против Чичерина, или против Герцена) кажется мне не очень плодотворным. Статья направлена против Чичерина, но в ней имеются и элементы полемики с Герценом.
Работа Г. Антоновой является, по ее словам, начальным этапом в исследовании сложной темы «Чернышевский и Ап. Григорьев». Г. Антонова считает, что во второй половине 1850-х годов в эстетических представлениях Григорьева намечаются некоторые сдвиги и что смысл этих сдвигов состоит в известном приближении к отдельным положениям эстетики Чернышевского. Если от вопросов теории обратиться к конкретным оценкам литературных явлений, например к Статье Григорьева о поэзии Некрасова или к его изменившемуся взгляду на два начала русского национального характера – кроткий и мятежный, это покажется не столь неожиданным. Но позиция Григорьева (это хорошо понимает Г. Антонова) – и в сфере социальных симпатий и антипатий, и в эстетической, и в литературно-критической – была полна противоречий, и потому почти каждому его суждению можно противопоставить другое, его исключающее. В своей статье Г. Антонова ограничивается пока областью эстетики. Нимало не забывая того, что Григорьев всегда оставался антагонистом Чернышевского, она тщательно анализирует те моменты, которые говорят о каких-то колебаниях, новых оттенках мысли, выходах за пределы шеллингианской эстетики, соприкосновениях с Чернышевским и Герценом. Последний, по ее мнению, был связующим звеном между Григорьевым и автором «Эстетических отношений искусства к действительности».
Все это, по-видимому, справедливо. Однако на этом пути исследователя подстерегают и опасности. Дело в том, что за близкими словами скрывается подчас разное содержание. «Мы перестали верить, – писал Григорьев в 1858 году, – чтобы идеальное было нечто, от жизни отвлеченное… Все идеальное есть не что иное, как аромат и цвет реального». Вопрос заключается в том, как понимаются при этом основные тенденции и движущие силы того, что называется жизнью. Разумеется, в небольшой статье можно лишь изложить в самых общих чертах предварительные выводы, но нет возможности широко развернуть аргументацию. Хотелось бы, чтобы работа в полном ее составе была опубликована в недалеком будущем.
В статье В. Мыслякова «Писемский и революционно-демократическая критика» анализируются высказывания Чернышевского и Добролюбова о творчестве Писемского и дается краткая характеристика соответствующих статей Писарева. Статья охватывает период до 1861 года – года смерти Добролюбова и шумного инцидента, связанного с фельетонами Писемского (Никиты Безрылова) в «Библиотеке для чтения», решительно изменившего отношение к нему передового лагеря русского общества. Анализ В. Мыслякова отличается объективностью. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку до недавнего времени, вопреки очевидным фактам, утверждалось, что «революционно-демократическая критика в лице Чернышевского, Добролюбова, Писарева дала высокую оценку разоблачительной силе произведений А. Ф. Писемского 50-х годов» (Н. Н. Грузинская, Об изучении мировоззрения и метода А. Ф. Писемского в советском литературоведении, «Ученые записки Томского университета», N 48, 1964, стр. 111).
В. Мысляков справедливо утверждает, что Чернышевский и Добролюбов, при бесспорном единстве их социально-политических и эстетических взглядов, могли расходиться и расходились в отдельных конкретных суждениях. И действительно, стоит сопоставить рецензию Чернышевского на «Очерки из крестьянского быта» с резко отрицательными отзывами Добролюбова о повестях, входивших в те же «Очерки», о романе «Тысяча душ» и драме «Горькая судьбина», чтобы это расхождение стало совершенно очевидным. Чернышевский, отнюдь не затушевывая слабые, консервативные стороны мировоззрения Писемского, исходил в своей оценке прежде всего из той реальной картины действительности, которую нарисовал писатель. В этом отношении он осуществлял на практике принципы «реальной критики», сформулированные впоследствии Добролюбовым: «Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и не намеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни».
Разумеется, высказывания Добролюбова о Писемском нуждаются в объяснении, и здесь не последнее место имеет, по-видимому, то обстоятельство, недостаточно подчеркнутое В. Мысляковым, что они (если не считать записи в дневнике) падают на более поздние годы по сравнению с отзывами Чернышевского, годы, когда все: более углублялась общественно-литературная дифференциация. Впрочем, это не мешало Добролюбову совсем иначе подойти к творчеству Тургенева, Гончарова и Островского. Но чем бы пи объяснять отношение Добролюбова к Писемскому, в историко-литературной перспективе нрав оказался не он, а Чернышевский.
В статье В. Мыслякова много интересных деталей (например, сопоставление характеристик, данных Анненковым и Добролюбовым очерку «Питерщик», – стр. 106-107), но есть и некоторые частные недочеты. Очень неясно сказано о самых ранних, положительных высказываниях Добролюбова – о «Богатом женихе» Писемского. Противоречия между «реестрами» о прочитанных книгах 1852 года и записью в дневнике 1853 года, по нашему мнению, мнимые. Здесь В. Мысляков отступает от своего метода объективного исследования в угоду схеме. Вряд ли можно согласиться и с утверждением, сделанным в связи с одним замечанием Писарева, что «категория массовости, распространенности, обыденности» является «важнейшим моментом типического» (стр. 115).
В начале 1862 года Л. Толстой, давно уже порвавший с «Современником», обратился к Чернышевскому с просьбой высказать свое мнение, «искрение и серьезно», о его журнале «Ясная Поляна». Чем объясняется это обращение к человеку, которого Толстой никогда не считал своим единомышленником, – вот вопрос, который поставила в статье «Чернышевский и нравственно-философские искания Л. Толстого в 60-е годы» И. Чуприна.
Она объясняет это теми новыми мыслями и настроениями, которые появились у Толстого в конце 1830 – начало 1860-х годов и какими-то сторонами соприкасались с этическими убеждениями революционных демократов. Это было весьма сложное для Толстого время, «первый кризис мировоззрения писателя», как считает И. Чуприна. Мысль о неосуществимости христианского идеала; недоверие к самоотвержению как главному стимулу человеческого поведения; признание за человеком права на личные радости; изменение взгляда на народ, который уже не представлялся писателю воплощением смирения и самоотречения; отрицание нравственной свободы человека и его зависимость от поставленных над ним законов и обстоятельств окружающей его жизни, постепенно перешедшие в фатализм, – все это подробно и убедительно охарактеризовано в статье. Конечно, выводы Толстого были иные, чем у Чернышевского, подчас противоположные, но точек соприкосновения оказалось больше, чем раньше, хотя они и не привели к сближению.
Независимо от того, действительно ли все это является причиной обращения Толстого к Чернышевскому, анализ взглядов Толстого конца 1850 – начала 1860-х годов, без сомнения, заслуживает всяческого внимания. Вместе с тем нельзя не отметить некоторой неряшливости оформления статьи – неточностей в библиографических данных и цитатах: то неверно указан том собрания сочинений Толстого, то перепутана страница, то пропущено, вставлено или заменено слово. Это не колеблет основных положений статьи, но все же, если у Толстого говорится: «внешнему непреодолимому закону», не следует печатать: «высшему, непреодолимому закону»; если у Толстого сказано: «исполняют законы общие», не следует печатать: «выполняют цели общие» и т. п. Справедливости ради нужно сказать, что подобные промахи имеются и в некоторых других работах (например, в статье Г. Антоновой).
В русле оживившегося недавно интереса к проблемам читательского восприятия находится статья В. Прозорова «Н. Г. Чернышевский о «власти публики в литературных делах». Слова, процитированные в заглавии, взяты из «Очерков гоголевского периода русской литературы». Пользуясь преимущественно материалом «Очерков», В. Прозоров показывает, как часто по разным поводам, для разных целей Чернышевский упоминает о публике и апеллирует к ней. Не только писатель влияет на публику, но и она воздействует на писателя. На разные ее группы и потребности ориентируются журналисты и критики; от публики во многом зависит успех или неуспех литературных предприятий; вкусы и уровень развития публики отражаются на развитии литературных идей и мнений. Эти и многие другие высказывания Чернышевского собраны и классифицированы в статье В. Прозорова. В результате мы отчетливо ощущаем, как важна и актуальна эта проблема для Чернышевского и что она вместе с тем требует более детальной разработки, с привлечением более широкого материала, почерпнутого, может быть, не только у одного Чернышевского. Следует, кроме того, помнить, что иногда, употребляя слово «читатель», Чернышевский имел в виду не столько собственно читателя, сколько своего потенциального противника – критика или журналиста.
В двух статьях говорится о традициях Чернышевского и их трансформации в публицистике и критике 1870-1880-х годов. Одна из них («Общинная теория Чернышевского я публицистика «Отечественных записок») принадлежит В. Смирнову, давно уже успешно изучающему общественно-литературное движение народнической поры, другая – Ж. Кулиш. Статья Ж. Кулиш посвящена М. К. Цебриковой. М. Цебрикова, известный в свое время критик и публицист, сотрудница «Отечественных записок», «Дела» и других передовых журналов, тесно связанная с народническим движением, была затем совершенно забыта. Но в последние годы она снова привлекла к себе внимание литературоведов. О Цебриковой довольно много говорится в книге М. Теллинского об «Отечественных записках» (1966). Недавно появилась статья А. Могилянского, в которой опубликованы две автобиографии и библиография ее работ («Русская литература», 1971, N 1). Если работа А. Могилянского, напечатанная незадолго до выхода сборника, была, по-видимому, неизвестна Ж. Кулиш, то отсутствие ссылки па книгу М. Теплинского вызывает удивление.
В статье Ж. Кулиш говорится о типе «нового человека», борца за благо народа, который по-новому зазвучал в обстановке подъема революционного движения в конце 1860-х – начале 1870-х годов и занимал немалое место в критической деятельности Цебриковой, в первую очередь в ее статьях о романах Шпильгагена. Показывая близость Цебриковой к шестидесятникам, Ж. Кулиш не умалчивает и о слабых сторонах ее взглядов (оправдание принципа «цель оправдывает средства», пренебрежительного отношения одного из героев Шпильгагена к народу как к инертной массе). В целом статью нельзя не признать полезной и содержательной. Но она озаглавлена «Традиции Чернышевского в литературно-критических выступлениях М. К. Цебриковой». Из статьи, однако, неясно: почему традиции Чернышевского, а не Добролюбова, Салтыкова, даже Писарева, вообще революционно-демократической мысли 1860-х годов в целом?
В сборнике опубликованы также интересные по своим наблюдениям и выводам статьи Т. Акимовой «Н. Г. Чернышевский о народной лирической песне», Г. Макаровской «Чернышевский о трагическом», В. Егорова «О некоторых композиционных и стилистических различиях в статьях Чернышевского и Добролюбова».
Во втором разделе книги – «Публикации и материалы» – центральное место занимают статьи о прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», вернее, об ее авторе. Как известно, она приписывается Чернышевскому и напечатана в полном собрании его сочинений. Однако несколько лет тому назад авторство Чернышевского было взято под сомнение. Я имею в виду статью Н. Алексеева «Был ли Чернышевский автором прокламации «Барским крестьянам»?» в предыдущем, пятом выпуске сборника (1968) и диссертацию А. Демченко «Проблемы научной биографии Н. Г. Чернышевского периода первой » революционной ситуации» (1971), где подвергнуты критической проверке все источники, относящиеся к этому вопросу. Первый решительно возражает против принадлежности прокламации Чернышевскому, второй утверждает, что «пока не существует бесспорных документальных материалов и свидетельств, что прокламация… написана Чернышевским… Установление действительного автора этой замечательной революционной прокламации – задача последующих исследований» (Автореферат). Такими исследованиями и являются статьи В. Азанова, А. Гаркави, Х. Гуревича и А. Демченко.
У каждого автора своя точка зрения, и каждый из них приводит новые аргументы в обоснование своей концепции. Мы не можем, разумеется, продемонстрировать все pro и contra; для этого потребовалось бы слишком много места, поскольку любая деталь понятна лишь в контексте. Нельзя сказать, чтобы дискуссия уже привела к ощутительным результатам, но кое-какие факты начинают проясняться. Ясно, пожалуй, что воспоминания А. Слепцова следует в этом отношении сбросить со счетов: в то время как Чернышевский якобы говорил ему о своем авторстве (начало 1861 года), Слепцов с ним видеться не мог, так как был в Лондоне. С другой стороны, первое упоминание о Чернышевском как авторе прокламации исходит от предателя Вс. Костомарова, но незадолго до этого он назвал М. Михайлова, и имя Чернышевского было, по всей вероятности, подсказано ему управляющим Третьим отделением Потаповым, что явствует из письма к нему Костомарова.
Совершенно несостоятельна и версия о Костомарове как авторе прокламации, выдвинутая Н. Алексеевым, поскольку, как установил А. Демченко, она основана на недоброкачественной копии с рапорта председателя следственной комиссии о печатании в Москве недозволенных сочинений Собещанского министру внутренних дел Валуеву. Однако и новая версия о П. Зайчневском, предложенная В. Азановым, пока еще весьма сомнительна: слишком много в ней домыслов и предположений. Кстати сказать, если бы воспоминания А. Можаровой об ее посещениях П. Зайчневского во время его ареста в Москве в Тверской части, которые обильно цитирует В. Азанов, действительно «писались по ее дневнику 1862 года», то в них не могло бы быть приписанных П. Зайчневскому слов: «Вам известно, что Муравьев делает в Польше?» Ведь Муравьев оказался там только в мае 1863 года, после того как вспыхнуло польское восстание, а П. Зайчневский уже был тогда на каторге. В воспоминаниях А. Можаровой много других неточностей, и непонятно, почему В. Азанов так снисходителен к ним и так придирчив к неточностям в воспоминаниях Шелгунова.
И еще одно замечание. Метод текстовых параллелей, применяемый и сторонниками и противниками авторства, как правило, себя не оправдывает, хотя два-три убедительных сопоставления в статьях А. Гаркави и Х. Гуревича (стр. 208-209, 215) говорят скорее в пользу авторства Чернышевского. Итак, поиски более веских доводов необходимо продолжать.
Большое количество новых фактов содержится в завершающих книгу публикациях. Это извлечения из писем Пыпиных 1853-1855 годов (публикация Б. Лазерсон), сводка сведений о тюремном театре в Александровском заводе в 1867-1869 годах (публикация М. Николаева), данные, обнаруженные в делах Саратовского жандармского управления и свидетельствующие о популярности Чернышевского в кругах передовой интеллигенции (публикация В. Архангельской), неизвестный отклик Н. Н. Страхова на одну из первых статей Чернышевского «Об искренности в критике» (публикация М. Зельдовича) и др.
Подводя итоги, нужно сказать, что шестой выпуск сборника является несомненным вкладом в науку, и хотелось бы, чтобы следующий не заставил себя долго ждать.
И последнее пожелание. Книга посвящена памяти А. Скафтымова. О нем говорится в предисловии Е. Покусаева и в статье Н. Чернышевской. Пользуюсь случаем сказать, что давно уже пора собрать и по возможности полно издать работы выдающегося ученого. Это в равной степени нужно и студентам-филологам, и учителям средней школы, и литературоведам всех поколений. Об этом должны позаботиться и центральные и саратовские издательства. Сборник «Статьи о русской литературе» (1958), в который вошли лишь некоторые исследования А. Скафтымова, давно уж стал библиографической редкостью.
г. Ленинград