Hélène Menegaldo. Diana Nikiforoff. De la Russie en révolution à la Cité interdite

Обширнейшая мемуарная и документально-биографическая литература первой русской эмиграции, взяв разбег в 1920-е годы, по-видимому, так и не остановилась во времени, хотя человеческие судьбы тех, кто ее создавал и претендовал на роль невыдуманных персонажей, давно завершились. А вот литературные свидетельства их жизни не иссякли, но приобрели какое-то новое качество, как, собственно, и многие историко-культурные явления, энергетический импульс которых оказался сильнее навалившейся «громады лет». Свидетельство тому — изданная в 2017 году парижским издательством «Vendémiaire» новая книга французской славистки, профессора Университета города Пуатье Елены Менегальдо.

Имя Елены Менегальдо хорошо знакомо русским читателям, особенно тем, кому интересна литература русского зарубежья, созданная эмигрантами послереволюционного периода. Елене Менегальдо, в частности, мы обязаны появлением трехтомного собрания сочинений Бориса Поплавского, самого значительного и полного на сегодняшний день в России. Этому удивительному поэту была посвящена научная монография Е. Менегальдо «Поэтическая вселенная Бориса Поплавского», а также целый ряд ее научных статей. В 2001 году на русском языке вышла книга Е. Менегальдо «Русские в Париже. 1919–1939», ставшая бестселлером в кругах франкофилов и любителей русского зарубежья. Уже в этой книге стало ясно, что автор, настоящий академический ученый, совсем не желает быть отвлеченным скриптором. Почти в каждой главе ощущается эта особая авторская позиция: исследовательница не была, конечно, свидетелем русско-эмигрантской жизни Парижа межвоенного периода, но стала, благодаря семье, проводником человеческой памяти о ней. Кроме того, Е. Менегальдо аккумулировала в единый поток наблюдений, рассуждений сразу несколько различных позиций — позицию русских и позицию французов, точку зрения самих эмигрантов и точку зрения позднейших исследователей их творчества, жизни и быта. Жизнь русской эмиграции во Франции обнаруживает здесь свои давние исторические корни в виде многолетних русско-французских связей, проявляет себя в культуре, искусстве, обиходе повседневности, наконец, становится осязаемой в реальной жизни семьи Пашутинских — Леонтия, Дианы, их детей и близких.

Своеобразным продолжением этого замысла стала новая книга Е. Менегальдо, еще больше сблизившая научный, документальный и собственно художественный потенциал трех, казалось бы, столь разных, но одинаково органичных для автора дискурсов.  Это книга о матери, причем книга, написанная по всем законам художественного построения, где Диана Никифорова, мать славистки Е. Менегальдо, повествует о себе сама. Откровенно художественная форма (от первого лица) говорит о многом. С одной стороны, конечно, об адресате книги – аудитории самой широкой, к тому же – франкоязычной. С другой стороны, она свидетельствует о желании автора высвободить прошлое, а с ним и жизнь матери из тени забвения. Взятый из романа А. Жида «Подземелья Ватикана» эпиграф настраивает на особое восприятие книги и судьбы ее героини: «Есть роман и есть история. Мудрые критики считали роман историей, которая могла иметь место, историю – романом, который мог бы существовать» (здесь и далее перевод с французского А. Грасько).

Можно сказать, что подобный роман пишет от лица Дианы Никифоровой ее дочь, Елена Менегальдо. Пишет художественно и в то же время аналитично, совмещая установку на подлинность и установку на занимательность.

Основное содержание рецензируемой книги — рассказ Дианы о своей жизни начиная с первых, связанных с Россией, воспоминаний и заканчивая смертью матери в Амстердаме в 1954 году. Три части повествования озаглавлены чисто топонимически — по названию тех городов, с которыми последовательно была сопряжена судьба героини: «Николаев. 1917–1924», «Пекин. 1924–1929», «Париж. 1929–1939». Три этапа личной жизни, человеческого становления, но и три этапа истории, три этапа приобщения к судьбе своего поколения. Каждая часть делится на отдельные небольшие главы — очень конкретные, заголовки которых полностью отражают ключевые эпизоды детства, юности, молодости Дианы.

Родилась Диана Никифорова в Киеве в 1914 году, однако ее мать, ставшая во время Первой мировой войны сестрой милосердия, оставила ее в Николаеве, своем родном городе, на руках у бабушки, где, собственно, и прошло детство рассказчицы, всецело связанное с трагическими событиями Гражданской вой­ны. В главе «Игры детей» Диана, погружаясь в раннее детство, вспоминает: «Будучи совсем маленькой, я видела ужасные вещи: людей, сожженных заживо, освежеванных, замурованных живыми, повешенных за ноги, головой вниз, обваренных в котле. Людей, которым выкалывали глаза, отрезали нос и язык, снимали всю кожу, как перчатку» (с. 49). Здесь же рассказчица говорит о каждодневном поиске еды во время голода, который привел ее однажды на рыночную городскую площадь, где крестьяне, большею частью женщины и дети, «лежали мертвые и умирающие, одни на других» (с. 49). Вспоминается вид расстрелянных белыми гражданских людей, которых сначала выпустили из тюрьмы, а потом убили прямо на площади. Вспоминаются эпидемии холеры и тифа, жизнь в деревне.

Но за всем этим — глубоко личным и домашним — проступают в преломлении детской памяти моменты исторические: восстание в Николаеве, которое поначалу воспринималось детьми как игра, до тех пор, пока город не был бомбардирован и разрушен; приход генерала Слащева, жестокого, но все-таки не лишенного (как и в пьесе Булгакова «Бег») человеческого сердца. Причем, несмотря на обилие страшных сцен, заполняющих повседневность городской и семейной жизни, память Дианы сохранила много интересного. Запомнились русские обычаи и традиции, соблюдая которые жили николаевцы, запомнились улицы города, море и корабли, зародившие в девочке страсть к путешествиям. Уехав так далеко и пережив так много в своей жизни, героиня признается, что «сохранила ностальгию по Николаеву» (с. 40), этому веселому, красивому и космополитичному русскому городу.

В свои десять лет Диана проехала всю Россию и почти половину евразийского материка: побывала в Москве, остановилась для получения визы в Чите, оказалась наконец в Харбине, а потом и в Пекине, где к тому времени обосновалась ее мать, Мария Терещенко, превратившаяся в Марию де Грод, жену управляющего Гранд Отелем голландца Николя де Грода. Наступил период отрочества, в котором главными стали отношения с матерью и отчимом, учеба в школе, изучение языков, чтение книг. Переживания отрочества связаны прежде всего с проблемами освоения в совершенно чуждой среде: быт Гранд Отеля, китайский и европейский мир Пекина, чужой язык, русское окружение матери, ее представления о России как о России дореволюционного времени, а главное — ее представления о воспитании как о дрессуре. Все это заставляло Диану с необыкновенной силой чувствовать свое одиночество: «Я была пленницей в сердце этого города, обнесенного огромными стенами, в незнакомой стране, и была более одинока, чем когда-либо в России» (с. 107).

И все-таки точно так же, как в воспоминаниях о Никола­еве на фоне, казалось бы, кромешных ужасов гражданской войны, сознание Дианы фиксирует и сохраняет моменты счастья и добра. С удовольствием вспоминает она поездки с матерью на Рождество и Пасху в Бейгуан, место сбора всех русских, где была русская церковь и где поддерживались русские православные традиции; учебу в школе и школьных товарищей, неизменно подписывавших ей самое большое количество поздравлений к праздникам; поездку с матерью на море; первую любовь к молодому итальянцу; работу у американского врача. 27 июля 1929 года Диана прибыла в Марсель, и с этого момента началась ее французская жизнь и ее юность, связанная с любовью, самостоятельным узнаванием собственных границ, переоценкой ценностей. Для Дианы это прежде всего жизнь русских эмигрантов, среди которых оказался ее родной дядя Петр Самарский и оба ее возлюбленных — первый, Вениамин Кондратов, навсегда исчезнувший ради исполнения гражданского долга, чей образ так и остался в памяти Дианы овеянным романтической героикой, и второй, Леонтий, с которым Диана в 1935 году обвенчается и проживет всю свою жизнь.

Особой темой воспоминаний Дианы стал быт Парижа, который она восприняла сначала внешне, большею частью негативно, но потом все более и более вживалась и вглядывалась в него. В главе «Свобода, равенство и удостоверение личности» Диана признается, что, переехав в Париж из Клиши, почувствовала наконец «особенный шарм Парижа, который сначала сочла мрачным и грязным»: «Это был город, где не было трупов на улице посредь бела дня, где не проводили ночи в ожидании новой незнакомой армии, где головы несчастных не сушились на солнце, как переспелые фрукты, — город, где можно было дышать, фланировать, без страха проводить часы на террасах кафе, город, где в то время больше жили вовне, чем внутри, не обращая внимания на погоду» (с. 162).

Однако повествование Дианы вовсе не ограничивается рассказом о собственной жизни. Во всех трех частях книги есть фрагменты и даже главы, посвященные судьбам и характерам тех людей, с которыми Диана была тесно связана: бабушка, тетя Ксения, брат Сережа, дядя Пьер, Вениамин Кондратов, Леонтий Пашутинский, и, конечно, главное место среди других персонажей занимает образ матери. Ее судьба, ее характер, взаимоотношения с ней, память о ней занимают Диану на протяжении всей жизни. В самом начале своих воспоминаний Диана, говоря о своем младенчестве и о матери, оставившей их с братом на произвол судьбы, бросает ей горький упрек: «Я думаю, что я никогда не простила этот поступок матери, эту пустоту, которая осталась во мне на всю жизнь <…> Может быть, да, когда я ее увидела после освобождения из японского лагеря» (с. 40). Взрослая Диана понимает, что мать была человеком другого внутреннего устройства: «Моя мать жила сегодняшним днем, прошлое не существовало для нее и не терроризировало, как меня, до полного изнеможения. И в этом была ее сила» (с. 40). И все-таки, несмотря на эти сложные чувства, последний фрагмент в воспоминаниях Дианы посвящен матери: Диана констатирует, когда и как умерла мать, и обрывает свой поток памяти короткой и трагической фразой, сообщая, что после ее смерти «снова и на этот раз окончательно стала сиротой» (с. 183).

Воспоминания Дианы обрамляют размышления ее дочери, Елены Менегальдо, которая сначала в Преамбуле, а потом в Эпилоге с характерным названием «Жизнь фантомов» пытается объяснить жизнь своей матери. Елена Менегальдо постаралась придать слишком разрозненным и эмоциональным воспоминаниям Дианы некую структуру, включив в поток речи своей героини сведения сугубо исторические, дающие представление о течении времени и его объективном наполнении. Каждая глава открывается географической картой с планом города или схемой передвижения героини (Николаев, Пекин, путь Дианы из Николаева до Пекина, из Пекина до Марселя); в каждой главе есть вкладка с фотографиями Дианы и тех людей, мест, эпизодов, которые упоминаются в тексте. С другой стороны, после каждой главы следует короткая информативная хронологическая справка о революционных событиях в Николаеве, о русско-китайских отношениях с 1896 по 1949 год, о жизни русской эмиграции во Франции с 1901 по 1937 год.

Фактологичность и доказательность документа, широта исторического видения и лирическая нежность авторской сопричастности, по сути дела, являются тремя главными составляющими книги, в которой мы слышим голос дочери и ощущаем эрудицию ученого, улавливаем неподдельное сочувствие, восхищение, но в то же время и желание понять, обобщить, реконструировать, систематизировать. В любом случае перед нами интереснейший документ, свидетельствующий о русских судьбах ХХ века. И слова эти относятся, конечно, не только к героине книги, Диане Никифоровой, но и к ее автору, Елене Менегальдо.