Характеры, обстоятельства, история…

Г. Владимиров, Избранные произведения в двух томах, Изд. литературы и искусства имени гафура Гуляма. Ташкент, т. 1″ 1975, 432 стр.: т. 2, 1&76, 479 стр.

Однотомник или двухтомник со словом «Избранное» на титульном листе обладают подчас притягательной силой обобщения. Может быть, потому, что избранное – это еще один отбор, еще одно видение того, что увидел автор. Избранное – это не просто коллекция чьих-то лучших или худших работ. Это еще и новый образ, созданный издательскими средствами, – образ автора, это его портрет, заостряющий черты своего прототипа как мыслящей личности.

«Избранные произведения» Г. Владимирова – хорошая иллюстрация этой закономерности. Со страниц двухтомника встает перед нами фигура литературоведа, который целиком посвятил себя постижению взаимосвязей между братскими литературами страны, анализу процесса, пропаганде идей интернационализма, коммунистической партийности.

Г. Владимиров живет в Узбекистане и, естественно, преимущественное свое внимание отдает писателям этой -республики. Но вот характерная черта работ, включенных в двухтомник: полное отсутствие критического местничества (известного также под еще менее лестным названием провинциализма). На литературные факты он смотрит с высокой теоретической позиции, стремясь обнаружить в них проявления общего литературного процесса, некое звено в развитии социалистического реализма. Особенно же остро ^интересуют Г. Владимирова «ударные», решающие произведения – те, которые «делают погоду» в духовной жизни советского человека, определяя общий уровень нашей сегодняшней эстетической культуры, ее дальнейшего развития.

Входя в работы Г. Владимирова на правах самостоятельной ценности, художественное произведение вместе с тем выступает здесь как материал для постановки проблем идеологичеcкого, политического, общеэстетического характера.

В центре авторского внимания закономерности взаимообогащения и сближения культур социалистических наций, закономерности, раскрывающиеся в самых многообразных формах и получающие осязаемую реализацию в практике художественного творчества (статьи «Великое единство», «Страницы Дружбы» и многие другие).

С этим кругом вопросов неразрывно связано осмысление проблемы национального и интернационального во всей ее диалектической сложности, обусловленной движением самой истории, реальным течением жизни.

Автор убежден, что развитие каждой социалистической нации, рост ее культуры оказывают все более заметное влияние на мировой литературный процесс, и исследование отдельных литератур «наводит» его на концепции, имеющие общее значение. Так в конечном счете каждая работа Г. Владимирова, независимо от своей темы, от меры ее конкретности, повернута в теоретический план.

И в то же время любая «наитеоретичнейшая» проблема видна Г. Владимирову прежде всего в ее актуальном, «сегодняшнем» разрезе. На глазах у читателя критика, переплавленная в горниле обобщений, становится элементом историко-литературного исследования.

Из мозаики отдельных разборов в двухтомнике постепенно возникает панорамная картина узбекской литературы наших дней. В ней, в этой картине, занимают достойное место рассказы и повести известных узбекских писателей Н. Сафарова, А. Якубова, Х. Назира, Х. Сеитова, Р. Файзи и в особенности большие эпические полотна, такие, как романы Ш. Рашидова, А. Мухтара, Х. Гуляма, И. Рахима, П. Кадырова,

Каждая деталь этой картины для критика очень важна и потому тщательно выписана.

В этом смысле характерна статья «Идейность и мастерство». Задача ее, отчетливо сознаваемая и последовательно реализуемая автором: показать на материале узбекской литературы, ее лучших образцов «единство человеческой личности, сквозь которую «просвечивает» история, и обстоятельства самого исторического процесса». Г. Владимиров дает детализированный разбор романов Х. Гуляма «Светоч», «Голодная степь», «Ташкентцы». Неизбежные элементы пересказа (нужно напомнить читателю событийную структуру повествования) отступают в процессе анализа на задний план. Это теперь фон, рельефно оттеняющий авторский взгляд на Гуляма как на художникагражданина, которого отличает «умение брать значительные явления народной жизни в их исторической перспективе и давать цельные крупные характеры представителей народных масс, подлинных творцов истории» (т. I, стр. 82 – 83).

Если верно, что творение писателя живет в образах, то, пожалуй, справедливо, хотя бы отчасти, и другое: литературно-критическая мысль живет трактовкой образов. Именно этой плодотворной точки зрения, судя по рассматриваемой статье (да и по другим сочинениям}, придерживается Г. Владимиров. Идейно-художественную ценность романа Х. Гуляма «Светоч» – эпического полотна, священного революции, – критик высвечивает через главную его героиню, учительницу Эзозхон. Точная трактовка образа партийного работника Ойнисы дает Г. Владимирову возможность прямо «выйти» на проблематику романа «Ташкентцы» с его волнующими картинами тыловой и фронтовой жизни в годы Великой Отечественной войны. Сопоставляя образы героинь этих двух романов Х, Гуляма, критик прослеживает и рост мастерства, углубление аналитического начала, усиление психологизма. Однако он видит не только достоинства, но и недостатки разбираемых произведений. Так, он справедливо говорит об ущербе, наносимом серьезной прозе в частности, «Светочу» и «Ташкентцам», а также некоторым романам Аскада Мухтара) вторжением «авантюрно-приключенческого» начала (т. I, стр. 90).

Статья «Идейность и мастерство» многоаспектна. Вполне правомерно возникает в ней проблема «активного освоения традиций с точки зрения (и требования) новых задач коммунистического строительства». Роман П. Кадырова «Черные глаза» оценивается Г. Владимировым как одна из наиболее успешных в узбекской литературе попыток решения «старой» темы семейных отношений на новом идейно-художественном уровне. Ибо, как пишет автор, «борьба за человеческое достоинство женщин, за уважение к ним, за высокую и светлую любовь, определяющую новые отношения в советской семье, является одним из важнейших аспектов общей проблемы формирования новой личности в период перехода от социализма к коммунизму» (т. I, стр. 104). Широко привлекая для анализа текст произведения, Г. Владимиров убедительно показывает, как верны правде жизни многие страницы и эпизоды романа. Вместе с тем и здесь апологетическая интонация чужда критику. Возвращаясь к основной линия статьи, он отмечает, что «события большой истории идут как бы параллельно с событиями жизни героев книги», что «намечаются два слоя, два потока фактов, имеющих между собой чисто логическую связь», что порой, перегруженный событиями частной жизни, «сюжет романа теряет перспективу» (т, I, стр, 108),

Ядром двухтомника являются две большие работы о творчестве Ш. Рашидова – «Пафос созидания и «Грани народного подвига», – составляющие в сумме весьма весомую – и по значимости и по объему (почти 160 страниц, книжного текста)- монографию.

Внутреннее единство этих двух статей обусловлено не только органической взаимосвязью между тремя романами Ш. Рашидова – яркими образцами литературы социалистического реализма, – но и последовательностью методологии критика. Остро воспринимая индивидуальные черты художнической манеры Ш. Рашидова, такие, скажем, как его пристрастие к совмещению публицистики и лирики в изобразительно-стилистической сфере, основное свое внимание Г. Владимиров уделяет мировоззренческой концепции жизни, как она обрисовывается в романах писателя. Аргументированно, на образном материале осмысливает критик их партийную одухотворенность: «…Уловлено главное в раскрытии темы народа-созидателя – пафос творчества, широких социальных преобразований, характерный для социалистических наций. Узбекский кишлак изображается., как органическая часть великой страны, охваченной единым порывом, как лаборатория народного опыта, где новое рождается в процессе движения вперед… Там, где до Октября царили мрак и невежество, забил могучий источник народной инициативы, разбуженный социалистической революцией» (т, I, стр. 230). Подход к материалу в статьях, «Пафос созидания» и «Грани народного подвига» остается прежним, таким, каким мы его знаем по другим работам: характеры прочитываются в контексте обстоятельств, обстоятельства в контексте истории, или, как пишет Г. Владимиров, «в свете общей перспективы строительства коммунизма в нашей стране» (т. I, стр. 231).

Как уже говорилось, много места отводится в работах Г. Владимирова многонациональной структуре и идейному единству советской литературы, взаимосвязям братских культур страны. Этой проблеме в сборнике посвящены специальные статьи: «Окрыленные революцией», «Под знаменем интернационализма», «Страницы дружбы», «Великое единство», «Утверждающая эстетика». Материал здесь отражен различный: классическая литература Востока, современная узбекская литература, произведения русских писателей Средней Азии, творчество прогрессивных зарубежных авторов, романы, поэмы, лирика выдающихся представителей братских литератур страны. Но в идейном отношении эти. статьи продолжают одна другую, поворачивая к нам все новыми и новыми гранями мысль, которая наиболее отчетливо сформулирована в «Пафосе созидания»: «Подлинный интернационализм лучших произведений литературы социалистического реализма, созданных писателями самых разных национальностей, заключается в том, что национально специфическое выступает в них как форма выражения социалистического начала, раскрывающего сущность исторического процесса развития больших_> и малых народов на современном этапе» (т. I, стр. 231). Статьи на интернациональную тему составляют в двухтомнике самостоятельный монографический цикл.

Еще одной монографией, своеобразной книгой в книге, предстают перед читателем обширные очерки о творчестве Сергея Бородина – «Песнь о русском народе» и «Эпопея о великой Азии». Анализ исторического эпоса писателя ведется литературоведом с поистине эпическим размахом. «Дмитрий Донской» и «Звезды Над Самаркандом» разобраны досконально, тщательно, в подробностях – причем с учетом исторической перспективы, с акцентированием граней острой актуальности, таких, как патриотический пафос «Дмитрия Донского».

Вероятно, существует некий коэффициент зависимости между характером художественной литературы, с одной стороны, и особенностями «состоящей» при ней критики – с другой. Если эхо так, то, думается, можно утверждать, что творчество Г. Владимирова повторяет с максимальной, полнотой многие специфические черты сегодняшней прозы Узбекистана: ее обстоятельность, масштабность, «досказанность» замыслов, при которой не остается ни одного невысвеченного уголка – негде спрятаться зыбким полутонам.

Критик вселяется в исследуемое произведение, как в дом, и, прочно обосновавшись под новой крышей, начинает систематично, от комнаты к комнате, обживать его. Есть в этой методе нечто, напоминающее «инвентаризацию» (особенно в статье «Мудрость сердца» – о творчестве Шамиля Алядина). Но в принципе именно такое литературоведение – неспешное, детализированное – имеет наибольшую информационную емкость.

Критика критики, или, в библиографической терминологии, критика второй степени, восходит генетически к полемике и немыслима без «придирок» к заочному собеседнику, к автору рецензируемой книги.

Недостаток обычно понимается как то, чего нет, У Г. Владимирова недостатки чаще всего – это то, чего слишком много: избыточность слов, излишне настойчивое педалирование мысли, разъяснение уже разъясненного несколькими строками или страницами выше.

В статье «Величие Человека» Г. Владимиров пишет: «В рассказе Ро Файзи словосочетание «тепло женских сердец» развертывается в живую и яркую картину, поражающую своим глубоким смыслом и раскрывающую безграничную материнскую любовь бездетной женщины к беспомощному живому существу, любовь, способную победить смерть: Мехриниса дала возможность ребенку почувствовать «тепло материнской груди» и тем вернула его к жизни» (т. II, стр. 227). Тяжела конструкция этой фразы, и патетическая интонация снижена обилием монотонных эпитетов.

«Панорамирование», обилие пояснительных оборотов – не сказывается ли здесь инерция предварительных публикаций в периодике с ее «теснотой»? Но ведь в двухтомнике-то автору просторно! К чему же этот порыв сказать сразу все и на одном дыхании?!

В статьях Г. Владимирова об узбекской литературе, изобилующих рассуждениями о мастерстве, следовало бы ожидать большего интереса к поэтике произведения, к микромиру метафор, гипербол, афоризмов. Кстати, эта конкретная реальность переводного произведения, пожалуй, могла бы натолкнуть литературоведа на раздумья о той особой сфере взаимодействия литератур, каковой является перевод. Но Г, Владимиров рассматривает романы и стихотворения, созданные на другом языке, так, словно они изначально существуют на русском.

Статьи двухтомника не датированы. А ведь эти хронологические данные усилили бы ощущение историзма, пронизывающее книгу. Жаль, что в рецензируемом издании отсутствует именной указатель. Необходимость такого ключа к богатому материалу, собранному в книге, тем более остра, что заголовки статей общи и, по сути дела, взаимозаменяемы.

Во вступительном слове к двухтомнику К. Яшен отметил, что работы Г. Владимирова «дают один из выразительных примеров плодотворности применения к явлениям современной литературы принципов, сформулированных в важнейших партийных документах».

Присоединимся к этой точке зрения.

г. Ташкент