Горький учит очеркистов

(По неопубликованный материалам) «НЕ ХВАЛИТЬ, НЕ ПОРИЦАТЬ, А УЧИТЬ»

Очерк, товарищи, полноценно художественный и в то же время злободневный – это крайне трудное дело». Этими словами, сказанными летом 1931 года во время беседы с большой группой начинающих писателей Москвы, Горький опровергал ошибочное мнение, будто художественный очерк не требует такой кропотливой творческой работы, как роман, повесть, драма или поэма. Утверждая, что «вложить злобу дня» в очерк – произведение, краткое по объему, – можно только «при очень высоком мастерстве», Алексей Максимович тогда же заявлял: «Из этого, конечно, не следует, что очерки не нужно писать. Очерки следует писать. Это наша боевая литература. Но надо поставить себе определенные рамки, нужно иметь какой-то чертеж, ясно представлять себе форму того, что хочешь сделать» ¹. Иными словами, очеркист, как и всякий писатель, должен в совершенстве владеть техникой литературной работы, быть подлинным мастером слова. В обращениях к молодым литераторам Горький не уставал напоминать об этом, он резко отчитывал и старался переубедить тех из них, кто так или иначе недооценивал очерковый жанр или пренебрежительно относился к нему. В известной его статье «О литературе» (1930) приведена следующая выдержка из письма начинающего прозаика: «Я весь содрогаюсь от напряжения творческой силы, а вы советуете мне (пробовать себя на очерке, что это – насмешка?» Предельно исчерпывающий ответ этому заблуждавшемуся автору гласил: «Молодой человек! Вы окажете самому себе хорошую услугу, если поймете, что решающую роль в работе играет не всегда материал, но всегда – мастер. Из березового полена можно сделать топорище и можно художественно вырезать прекрасную фигуру человека» (XXV, 258).

Писатель был убежден, что яркая документальная зарисовка, служащая познанию жизни, куда более ценна и необходима, чем серая, наспех написанная повесть или драма. П. Павленко, деятельно помогавший Горькому в редакционных начинаниях, вспоминал: «Обычный журнальный очерк, в котором открывалась ему крупица нового, радовал его больше, нежели хорошо сбитый, но внутренне пустой роман крупного, пусть даже близкого ему литератора».

Страстный приверженец очерка как литературной формы, Горький не раз обращался к нему в последние годы творческой жизни («По Союзу Советов», «На краю земли», «Советская эскадра в Неаполе», «Об избытке и недостатках»), неутомимо направлял очеркистов, помогая им лучше понять особенности жанра, в котором они работают, отечески заботясь о постоянном совершенствовании их мастерства. Подъему, расцвету нашей очерковой прозы Горький энергично способствовал также интересными издательскими начинаниями («Наши достижения», «Колхозник» и др.), многими конкретными заданиями ее мастерам. Он учил их всегда быть на передовых позициях борьбы за новое, передовое, призывал прежде и больше всего разрабатывать острые, актуальные темы нашей современности, в частности проявлять живейший интерес к повседневным творческим деяниям людей, «новорожденных революцией».

…В настоящей статье мы хотим показать лишь одну, притом малоизвестную сторону плодотворной деятельности Горького в области художественного очерка. Речь идет о тех практических, наглядных уроках писательского мастерства, которые он преподал ряду советских очеркистов (преимущественно молодых) в процессе непосредственного редактирования их произведений.

Конкретно помочь молодому автору улучшить его произведение Горький считал для себя первостепенно важным делом. «Я сижу и правлю бесчисленное количество различных рукописей» (XXX, 355), – сообщал он летом 1934 года Р. Роллану. Горький в совершенстве владел искусством редактирования, искренне увлекался этим сложным, кропотливым трудом буквально до конца своих дней. Он был одновременно и доброжелательным наставником, и взыскательным учителем писательской молодежи. Ей не меньше, чем зрелым мастерам слова, была известна его нетерпимость к малейшей неряшливости или небрежности в литературной работе.

Горький не ограничивался указанием пороков и слабостей прочитанной им рукописи, он старался еще понять, откуда они проистекают, почему появились. По точному определению К. Федина, он любил и великолепно умел «раскрывать тайники искусства» ². Щедро делясь богатейшим творческим опытом, Горький делал достоянием молодежи «секреты» писательского мастерства, терпеливо и настойчиво обучал ее приемам словесного творчества. Основной принцип редактирования рукописей молодых писателей, которого придерживался Горький, им самим сформулирован так: «Не хвалить, не порицать, а учить», «Мало сказать: не делай так. Надо еще прибавить – вот так делай», «Учить начинающих литераторов писать просто, ясно, грамотно».

Этот мудрый, единственно правильный принцип литературного наставничества полностью выдержан писателем и в его большой редакторской работе над рукописями художественных очерков. В Архиве А. М. Горького их сохранилось довольно много – несколько сотен. Это те очерки, которые в свое время были опубликованы на страницах журналов «Наши достижения» и «Колхозник», альманахов и сборников, выходивших под редакцией Горького. Есть тут немало документальных произведений, присланных ему и самими писателями, журналистами и рабселькорами. Все эти рукописи усеяны весьма любопытными его пометами, вставками и краткими отзывами.

Естественно, что многие из этих конкретных замечаний отражают общие требования Горького к литературе, совпадают с теми советами, которые давались им в подобных случаях романистам, поэтам, новеллистам, драматургам.

Горьковские пожелания очеркистам касаются различных сторон словесного творчества. Мы ограничиваемся здесь рассмотрением лишь двух вопросов, относящихся к этой теме.

«ПИСАТЬ НАДО ИЗОБРАЗИТЕЛЬНО»

В своих редакторских замечаниях на рукописях очерков и в письмах к их авторам Горький часто возвращался к проблеме художественного изображения в документальном жанре. Серьезная причина побуждала его к этому. Немало из поступавших к нему очерковых вещей, отличаясь яркостью и точностью фактического материала, лишено было свежих поэтических красок, подлинной картинности, что свидетельствовало о неумении авторов претворять свои богатые впечатления в зримые образы, сочетать публицистическое исследование жизни с художественным ее осмыслением.

Неудачи ряда молодых очеркистов, обладавших литературными способностями, Горький объяснял их художественной малограмотностью, недостаточно развитым чувством взыскательности к собственному творчеству, да и отсутствием четкого представления о характере и приемах словесной живописи.

Всем этим, в частности, обусловливалось стойкое пристрастие молодых к внешней «красивости» стиля. Само по себе желание рассказать о нашей действительности словами яркими и впечатляющими Горький считал естественным, но вместе с тем он напоминал: глаголы «украшать» и «прикрашивать» различны по смыслу, а стремление прикрашивать жизнь и людей глубоко чуждо советской литературе.

Решительно устраняя мнимую красочность из редактируемых им художественных очерков, Горький в каждом подобном случае убедительно показывал автору, насколько опасно это увлечение, как серьезно искажает оно жизненную правду. Вновь и вновь напоминал он, что истинная красота искусства слова заключена в ясности слога, в простоте и своеобразии словесного рисунка.

Вот что он писал, например, в неопубликованном письме 1929 года, адресованном молодому иваново-вознесенскому писателю М. Лукьянову, одному из первых сотрудников «Наших достижений»: «Очерк Ваш «На даче фабриканта» не будет напечатан, потому что он, по существу, маловажен да и написан плохо. Разрешите сказать Вам, что, стараясь писать красиво, Вы пишете многословно и скучно, а, кроме того – не достаточно ясно. Поставьте себя на место человека, который читает, например, такую фразу: «Причудливо красовались два домика, напоминавших отчасти индийские пагоды, – воздушные резные домики, в кольцах веранд, в легком беге винтовых лестниц, с башенками-вышками, со шпилями». Читатель наверное не видел индийских «пагод», а если видел на фотографиях, так не мог заметить с внешней стороны стен «легкого бега винтовых лестниц» и прочих деталей, пристроенных Вами. В следующей фразе «домики» оказываются «поместительными, двухэтажными домами». Зачем же именовать их домиками? «Великолепие» не изображено Вами, а писать надо изобразительно, так, чтобы читатель видел то, о чем Вы пишете» ³.

В подобных случаях Горький любил еще говорить, что нарисованное словами должно стать почти физически ощутимым для читателя. Автор, который пишет вычурно, разумеется, весьма далек от такого мастерства; его картины, в сущности, пусты, безжизненны.

То, что Горький справедливо называл «мишурой дешевеньких прикрас», безусловно, обедняет словесный образ, затемняет его смысл. И вместе с тем неминуемо влечет за собой неправдоподобность событий, человеческих фигур или пейзажей, весьма родственную по своей природе фактической неточности.

Таким недочетом страдал, в частности, ранний очерк Н. Погодина «Апшерон». Своими меткими замечаниями Горький оказал существенную помощь талантливому писателю в пору его литературной молодости.

Одна из картинок труда в «Апшероне» начиналась такими строками: «Издалека лает, шипит и скрежещет черная мокрая вышка. Ее окружили глубокие тонкие лужи нефти, подернутые зеленым и фиолетовым маслом. Надо идти крадучись и балансируя. Кто-то здесь проложил скользкую доску. По ней прыгают тартальщики и исчезают в темной пасти своего неотвратимого чудовища».

Первая фраза данного отрывка не удовлетворила Горького, вероятнее всего, потому, что употребленные в ней глаголы не создавали правильного представления о работающей нефтяной вышке. Он заменил их другими, в результате чего фраза стала и проще, и выразительнее, и точнее: «Черная, облитая маслом «вышка», скрипит, хлюпает и брызжет нефтью». В следующем предложении Алексей Максимович вычеркивает поставленные рядом, но противоречащие друг другу эпитеты («глубокие тонкие»), относящиеся к лужам нефти, замечая при этом: «Если «глубокие», так значит – «толстые». Последние же слова приведенного нами отрывка вызвали у него недоуменный вопрос: «А что значит «неотвратимое» или «отвратимое чудовище»?»

В очерке «Апшерон» Горький задержался еще на лаконичной портретной зарисовке одного из рабочих: «И когда вы пристально всмотритесь в его темное от нефти и бледнеющее от напряжения лицо, вам покажется, что человек этот сейчас встретил большое несчастье». Выделенное нами слово Алексей Максимович счел абсолютно неподходящим для данного контекста и заменил другим – «пережил». Эта поправка устраняла лишь частный недостаток приведенной портретной зарисовки, а главный, более существенный ее порок Горький видел в следующем: «Если оно – лицо – «темное от нефти», т. е. выпачканное, пропитанное нефтью, – невозможно видеть, бледнеет ли оно».

На полях рукописи, непосредственно за этим разъяснением, находим еще одно, на этот раз общее замечание Горького, выясняющее причину и характер промахов очеркиста: «Вычурность языка, стремление автора писать красиво – все это в ущерб точности описания».

Всякая сусальная картинка в очерке, любой дешевый словесный узор указывают на то, что в данном конкретном случае автор, каким бы талантливым он ни был, потерял драгоценное чувство меры, по которому всегда познается мастер, и явно обнаружил безвкусицу в выборе изобразительных средств. Подчас, если подобное случалось с известным, опытным литератором, Горький не удерживался от сердито иронического замечания по его адресу. В рукописи очерка А. Караваевой «Первая встреча» он обратил внимание на следующую пейзажную картинку: «Окно моей комнаты в новой гостинице выходит на площадь с пересекающим ее Ленинским проспектом. Утром трамвайные звонки, вибрирующие, как свирель, будят меня. Встаю и вижу снежную площадь, изголуба-желтую от солнца».

Выделенные слова подчеркнуты Горьким. На полях рукописи – его приписка: «Пагубно пристрастие к словам красивым».

Вот еще примеры того, как Горький-редактор, устраняя из очерков чисто внешние украшения, усиливал правдивость и художественную выразительность этих произведений:

Текст автора                                                            Редакция Горького

В темном сыром ущелье с утра до ночи гремит канонада: рвут скалы, камни летят вверх гейзером

(П. Максимов, «Электростанция в ущелье»)   В темном сыром ущелье с утра – до ночи гремит канонада; рвут скалы камни летят в воздух, сыплются вниз, по горам

Справа от меня шумела среди зеленых зарослей Клязьма, подкравшаяся змеей под самый поселок слева – стеклился на солнце железный путь на Нижний.

(С. Вегин, «Крутое»)                                              Справа от меня шумела в зеленых зарослях Клязьма, слева сверкал на солнце железный путь на Нижний.

Переливы оглушительного звона и стука наполняют сердце тревогой. Чад и дым озарены кровавыми от светами раскаленной стали.

(М. Борисоглебский, «Челябинский тракторный завод»)        Оглушительный шум наполняет цех. Чад и дым озарены алыми отсветами раскаленной стали.

Вникая в те или иные сцены, эпизоды и картины, нарисованные авторами художественных очерков, Алексей Максимович ставил себя в положение рядового читателя. От его имени он возражал против того, что мешает ясному восприятию текста, требовал четкого, рельефного изображения людей, событий, предметов материального мира. В то же время, как художник слова, Горький считал своим долгом разъяснить очеркистам, почему иные их образы и картинки неудачны и неубедительны.

Со всей категоричностью отвергались им всякие ходовые штампы в словесной живописи. Его нетерпимость к ним можно наглядно увидеть хотя бы на таком примере. Очерк А. Симукова «Страна Апсны», повествующий о Советской Абхазии, начинался фразой: «Солнце медленно опускается к горизонту». Не будучи в состоянии скрыть недовольства этим шаблонным «пейзажем», Алексей Максимович в сердцах заметил: «Всегда оно опускается к горизонту! Надоело. Хотя бы раз оно опустилось к зениту!»

Уроки словесной живописи, которые Горький давал молодым литераторам, имели различный характер. Писатель не ограничивался советами и замечаниями. Случалось, что он своим редакторским карандашом вносил в художественные очерки дополнительные штрихи и тем самым наглядно показывал, как следует добиваться изобразительности. Он делал это тактично, не перекраивая чужих произведений, не навязывая авторам своей художнической манеры, а стараясь лишь прояснить то, что они хотели показать читателю. И характерно, что, предлагая такие дополнения, он всякий раз считал себя обязанным сказать молодому собрату по перу, зачем они нужны, что положительного содержат в себе.

В этой связи обратимся к его работе над рукописью очерка С. Спасского «Волга». Приводим отсюда соответствующий отрывок в редакциях автора (слева) и Горького (справа):

В 1822 году по городам и селам Поволжья распространились тревожные слухи. На Волге объявился черт, медленно переползавший с места на место. Черт жил внутри посудины с печкой и дышал не по-людски, да и не по-воловьи, а по-своему, громко и через трубу.

В деревнях начиналось смятение. Люди бросались бегом, хоронились на дворах и гумнах. Бабы волокли детей, старики забивались на печки. Наиболее отчаянные люди вглядывались сквозь щели заборов. Дым тянулся из высокой трубы вредными мрачными полосами. Волны отбегали от колес, взбаламутив всю поверхность реки.           В деревнях начиналось смятение. Люди бросались бегом, хоронились на дворах и гумнах. Бабы прятали детей, старики забивались на печки.

1. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 26, стр. 59. Последующие ссылки на это издание даются в тексте; римскими цифрами обозначены номера томов, арабскими – страницы.[↩]
2. К. Федин, Горький среди нас, Гослитиздат, М. 1944, ч. 2, стр. 145.[↩]
3. Архив А. М. Горького.[↩]