Горький и Алданов – единомышленники-антагонисты

С началом Первой мировой войны Марк Алданов из Парижа, где как ученый-химик он проходил стажировку, вернулся на родину и обосновался в Петербурге. Жил в той атмосфере петербургского «серебряного века», которая уже давно стала едва правдоподобной легендой <…> В Петербурге он успел перезнакомиться с большинством представителей той либеральной и интеллектуальной элиты, которая могла быть ему интересна и среди которой он сразу почувствовал, что принят как «свой» [Бахрах 1982: 159].

К модернистским течениям в литературе Алданов симпатий не питал, потому вместо всех редакций журналов «Весы» и «Аполлон», являвшихся своего рода литературными центрами столицы, стал завсегдатаем знаменитой квартиры Максима Горького на Кронверкском проспекте, 23 (квартира 5/16). В этой 11-комнатной квартире помимо Горького и его семьи проживало еще множество людей из числа «друзей», «близких знакомых», их родственников.

Горький был не только самым известным в мире русским писателем того времени, но и активным общественником, основателем и руководителем имевших выраженный «левый уклон» издательства «Парус» и журнала «Летопись». «Торговый дом А. Н. Тихонова и Ко. Книгоиздательство «Парус»» был создан Горьким совместно с его друзьями-помощниками А. Н. Тихоновым и И. П. Ладыжниковым и просуществовал с 1915-го по 1917 год. В эти же годы выходил журнал «Летопись».

Поэтому Кронверкскую, 23 по самым разным поводам посещала вся литературная элита города. Решение пристроиться под крылом Горького, возможно, было принято Алдановым (в то время Марком Ландау) еще и по причине благоговейного отношения этой литературно-общественной знаменитости к личности Льва Толстого. Не вдаваясь в подробности отношений между Толстым и Горьким, напомним лишь, что они были лично знакомы, состояли в переписке и об их встречах Горький

вел дневникового характера записи, поденная записка, как говорили в старину. Он приходил со встречи с Толстым и записывал по свежим следам его разговоры. Потом эти записи потерялись, а потом счастливо нашлись. Это очень интересные записи. Когда Горький издал их, собрав в книгу, она заслужила всеобщее одобрение и хвалу ¹ [Толстой, Парамонов 2017].

Высказывания Горького о личности Льва Толстого как писателя и человека носят исключительно комплиментарный, даже благоговейный характер. Архив Горького располагает матери­алами, говорящими о том, что в 1917–1918 годах, в кругу знакомых писатель подробно рассказывал о встречах с Толстым. Тогда же он сообщил и о своей работе над воспоминаниями.

Молодой ученый Марк Ландау также боготворил Льва Толстого. В статье «Воспоминания о Максиме Горьком. К пятилетию со дня его смерти» (1941), впервые опубликованной по-английски в нью-йоркском литературном журнале «The Decision», Алданов сообщает подробности о своих контактах с Горьким, а значит  — с литературным миром Петрограда военных лет:

Я никогда не принадлежал к числу его друзей, да и разница в возрасте исключала большую близость. Однако я знал Горького довольно хорошо и в один период жизни (1916–1918 годы) видал его часто. До революции я встречался с ним исключительно в его доме (в Петербурге). В 1917 году к этому присоединились еще встречи в разных комиссиях по вопросам культуры.

<…> мне было и интересно и приятно посещать его гостеприимную квартиру на Кронверкском проспекте. Горький был чрезвычайно любезным хозяином. Он очень любил все радости жизни. Любил, в частности, хорошее вино (хотя «пьяницей» никогда не был).

<…> в жизни он очень хорошо знал цену деньгам и умел отлично продавать свои книги и статьи. Он говорил, что «зарабатывает не меньше, чем Киплинг» <…> Тем не менее, несмотря на ум, сметку и деловой инстинкт Горького, обмануть его было легко и обманывали его часто <…> Добавлю, что он был щедр и охотно давал свои деньги как частным просителям (их было великое множество), так и на разные политические дела <…>

Надо ли говорить, что он прекрасно знал литературные круги: тут его знакомства шли от «подмаксимок» (так называли когда-то его учеников и подражателей) до Льва Толстого. Из интеллигенции, связанной преимущественно с политикой, он хорошо знал социал-демократов <…> о Ленине он <…> задолго до своего окончательного перехода к большевикам — отзывался с настоящим восторгом. Он его обожал.

После революции, особенно после октябрьского переворота, посещение дома Горького всегда было связано с некоторым риском <…> Горький до осени 1918 года занимал резко антибольшевистскую позицию. Он принимал ближайшее участие в руководстве враждебной большевикам газетой «Новая жизнь». Тем не менее его положение — я мог бы сказать: его светское положение — было совсем особое <…> Оглядываясь на прошлое, я даже не представляю себе, в каких частных домах могли бы тогда бывать и большевики, и их противники. Единственное исключение составляла квартира Максима Горького: у него бывали и те и другие, — случалось, бывали одновременно <…>

Я думаю, что влияние Ленина сыграло решающую роль во всей жизни Максима Горького <…> как большинству русских самоучек, была присуща погоня за «самым передовым», за «самым левым». На своем колеблющемся жизненном пути он в 1907 году в Лондоне встретил очень сильную личность. Ленин возглавлял левое, большевистское крыло самой левой партии, — чего же можно было желать лучше!

Ленин ни в грош не ставил Горького как политического деятеля² . Но Максим Горький был для него находкой, быть может, лучшей находкой всей его жизни. Горький был знаменитый писатель, и слава его не могла не отразиться на партии. Он открывал или, по крайней мере, облегчал большевикам доступ в легальные журналы, в издательства. У него были большие связи среди богатых людей, дававших деньги на разные политические дела. Я не хочу сказать, что Ленин сблизился с Горьким только в интересах партии. Из напечатанных писем его к Горькому видно, что он чувствовал к нему и личную симпатию, интересовался его здоровьем, его планами. Однако политические идеи Горького у него ни малейшего интереса не вызывали <…>

Я в последний раз видел его в июле 1918 года. Это был именно «обед», — и обед, оказавшийся весьма неприятным. Горький позвонил мне по телефону: «Приходите, есть разговор». Я пришел. Никакого «разговора», то есть никакого дела у него ко мне не было. Вместо этого нас позвали к столу. Обед был, конечно, не очень роскошный, но по тем временам отличный: в Петербурге начинался голод <…> В хозяйстве Горького еще все было в надлежащем количестве и надлежащего качества. Гостей было немного; в большинстве это были люди, постоянно находившиеся в доме Горького, так сказать состоявшие при нем. Однако были и незнакомые мне лица: очень красивая дама, оказавшаяся за столом моей соседкой, и ее муж, высокий представительный человек, посаженный по другую сторону стола <…> это были госпожа Коллонтай (впоследствии занявшая пост советского посла в Стокгольме) и «матрос» Дыбенко  ³<…> имя его, в связи с разными событиями революции, тогда вызывало ужас и отвращение почти у всей интеллигенции. Только Горький мог пригласить враждебного большевикам человека на обед с Дыбенко, не предупредив об этом приглашаемого <…>

Мне оставалось уйти, не простившись с этими гостями. Я так и сделал. Больше меня Горький к себе не звал, да если бы и позвал, то я не мог бы принять приглашение: через каких-либо два месяца после этого обеда он закончил свою ссору с большевиками: у них начинался период долгой (не скажу, безоблачной) дружбы [Алданов 1996а: 504–511].

Интерес Горького к Алданову вполне объясним. С этим начинающим литератором-интеллектуалом, к тому же по происхождению евреем, — а Горький часто манифестировал свою исключительную симпатию к евреям (см.: [Уральский 2018]) — у него было много общего. Оба были западники и видели будущее России в ее коренной европеизации. Оба, дистанцируясь от религии, верили, однако, «в бессмертие человеческого духа». Являясь заядлыми книгочеями, эти литераторы не только постоянно накапливали знания, но и стремились к их глубокому и оригинальному осмыслению.

Но очень многое их разделяло, отчуждало, не позволяя, видимо по этой причине их встречам и беседам перерасти в дружбу или хотя бы приятельство. Различия в мировоззрении этих мыслителей-интеллектуалов были по марксистским понятиям антагонистические.

Алданов был русский западник не только «в духе», то есть по характеру мировоззренческих предпочтений, но и в своей органике — как тип личности. Для него все «русское», как культурологическое понятие, несомненно, являлось особой разновидностью европейской культуры, аналогично «португальскому», «голландскому» или «французскому». По линии «преемственности» он сродни Ивану Тургеневу, одному из самых образованных русских писателей (в 1879 году Тургенев первым из европейских беллетристов был удостоен звания почетного доктора Оксфордского университета). Как некогда этот русский классик, Алданов, владея несколькими европейскими языками, свои художественные произведения писал исключительно по-русски. Как и Тургенев, он очень активно общался с западноевропейскими коллегами-литераторами, большую часть жизни прожил за границей, ненавидел революции и сыграл важную роль в представлении русской литературы за рубежом.

Горький же западник только «в духе», его европеизм — это романтическая идея, в которую он страстно верит, которую в общем и целом для себя и других придумал, но которая не суть качество его личности. Он не владеет иностранными языками, западную культуру воспринимает «книжно», в отраженном свете, и потому его европеизм, так сказать, «переводной».

Если для Алданова Россия — это в культурологическом отношении неотъемлемая часть Европы, ибо он отчетливо различает и чувствует все оттенки связующих русских и европейцев культурных нитей, то для Горького — она в первую очередь «азиатчина», которую надо силком в эту Европу втащить. Запада Горький, по сути, не знает и живет в западном мире как котенок у добрых хозяев — ни во что серьезно не вникая, но всеми благами с удовольствием пользуясь. Это качество его личности Алданов точно подметил и мастерски описал:

Горький годами живал за границей, но ни одного иностранного языка он не знал и, по-видимому, Западной Европы и Америки не понимал совершенно. Маленькая подробность <…> он, описывая обед, на котором встретился с Бебелем, Зингером и Каутским ⁴, сообщает, что они все произносили слово «Mahlzeit». Этого общеупотребительного в Германии приветствия Горький не знал и перевел себе его по-своему. «Mal» по-французски значит «худо»; «Zeit» по-немецки значит «время». Очевидно, Бебель и Зингер, в виде приветствия, говорили друг другу: «Какие худые времена»! Столь же верны бывали и его другие суждения об европейских и американских делах. Все это был сплошной «Mal-Zeit»! [Алданов 1996а: 505–506]

И Алданов, и Горький — горячие русские патриоты. Однако Алданов Россию знает и любит лишь в одном ее измерении: там, где обретается русская интеллигенция и всякого рода интеллектуалы. Это отчетливо видно во всех его произведениях, касающихся русской тематики. В этих слоях общества — и здесь он совершенно прав! — Россия смотрится вполне европейской страной и даже, можно утверждать, находится на высшем уровне европеизма. Низовых же уровней — того, что в русской литературе обобщенно понималось под определением «народ», Алданов не знает, да и особо знаться с ними не хочет.

1. Имеется в виду очерк «Лев Толстой», который впервые полностью был опубликован в книге Горького «Воспоминания» (М.: Книга, 1923).[↩]
2. См. характеристику Горького в дневнике Зинаиды Гиппиус (запись
   от 11 марта 1917 года): «…слаб и малосознателен. В лапах людей —
   «с задачами», для которых они хотят его «использовать». Как поли-
   тическая фигура — он ничто» [Гиппиус 2003: 242].[↩]
3. Александра Михайловна Коллонтай (урожденная Домонтович) (1872–1952) – российский революционер, государственный деятель и дипломат, чрезвычайный и полномочный полос СССР. Павел Ефимович Дыбенко (1889–1938) – российский революционер, советский политический и военный деятель, первый народный комиссар по морским делам РСФСР. Муж А. Коллонтай. Расстрелян в 1938 году.[↩]
4. Фердинанд Август Бебель (1840–1913), Пауль Зингер (1844–1911), Карл Каутский (1854–1938) – руководители Социал-демократической партии Германии.[↩]