Роберт Калассо. Литература и боги
Это вторая вышедшая на русском языке книга Роберто Калассо. В 2017 году для «Ad Marginem» А. Дунаев перевел «Искусство издателя». В 2003-м «Иностранная литература» (№ 8) опубликовала главы из книги «Брак Кадма и Гармонии» (1988) в переводе Е. Касаткиной.
Роберто Калассо родился 30 мая 1941 года во Флоренции в семье профессора-юриста. Блестяще окончил классический лицей и Римский университет. Кроме итальянского он владеет французским, английским, испанским, немецким, знает латынь, древнегреческий, санскрит. Диссертация (под руководством Марио Праца) была посвящена теории иероглифов сэра Томаса Брауна. В 1962 году Калассо поступил на работу в только что созданное в Милане издательство «Адельфи», которое в дальнейшем возглавил. Там выходят все его книги.
Книга «Литература и боги» (2001) основана на лекциях Калассо в Оксфорде («Weidenfeld Lectures»). Это вдохновенная книга блестящего интеллектуала, эрудита-универсала, писателя-философа, тонкого аналитика текстов. «Боги — неуловимые гости литературы. Они проходят по ней, оставляя след своих имен. И спешно ее покидают. Всякий раз, когда литератор нащупывает слово, ему приходится заново завоевывать благосклонность богов», — так звучит начало 1-й главы «Школа язычников» (с. 7).
Одноименную статью в 1852 году написал Бодлер, свидетельствуя о проникновении в психику греческих богов, а также пришедшем вслед за ними пестром сборище идолов. Это был renaissance orientale — восточный ренессанс (отсылка к книге Р. Шваба «La Renaissance orientale», 1950), «пропущенный сквозь штудии филологов, которые впервые брались переводить основополагающие тексты, и заполнявший статуями, рельефами и амулетами просторные крипты музеев» (с. 20). Размышления Бодлера Калассо считает уникальными, и три взаимосвязанные для того вещи (пробуждение богов, пародия, абсолютная литература) станут центральными и для Калассо. Пародию он видит всеобъемлющей, но такое положение вещей не кажется ему финальным: «Позднее, благодаря нашим усилиям и тонким находкам, возможно, что-то укажет нам, куда двигаться дальше, преодолевая пародию» (с. 32).
К теме абсолютной литературы он будет обращаться на протяжении всей книги и особо — в финальной главе. Временные рамки героической эпохи абсолютной литературы автор определяет столетием: 1798-й (год основания журнала йенских романтиков «Атенеум») — 1898-й (смерть Малларме). Вглядываясь в истоки, Калассо говорит о решительном отречении «горделивых серафимов» от истории и общества: «…в них жило столь яркое и четкое ощущение божества, что им прежде всего хотелось бежать от его ядовитой подделки, которую огромный и сильный зверь общества, как называл его Платон, совершенствовал с упорством и пугающей силой» (с. 187). Калассо отмечает происходившую в XIX веке «псевдоморфозу религиозного и общественного»: «…общественное постепенно проникало в обширные сферы религиозного и захватывало их <…> В итоге осталось голое общество, отягощенное властью, которую оно постепенно отнимало у религии» (с. 188). Сопротивление шло в первую очередь из чисто физиологической несовместимости.
Прослеживая путь абсолютной литературы, Калассо обращается к самим писателям: «Разумеется, не историкам, которым еще предстоит осознать произошедшее, в редких случаях — чистым критикам» (с. 190). Он называет Бодлера и Пруста, Гофмансталя и Бенна, Валери и Одена, Бродского и Мандельштама, Марину Цветаеву и Карла Крауса, Йейтса и Монтале, Борхеса и Набокова, Манганелли и Кальвино, Канетти и Кундеру. Читая их статьи или эссе, отмечает автор, «мы сразу чувствуем (пусть каждый из них терпеть не мог остальных, игнорировал их или боролся с ними), что все они говорят об одном и том же» (с. 190–191). Их литературу отличает «некая вибрация или свечение фразы (параграфа, страницы, главы, целой книги)» (с. 191). Характерна она и для Калассо.
«Появление богов не является непрерывным — его ритм определяет прилив и отлив того, что Аби Варбург назвал «мнемической волной»» — начало 2-й главы «Умные воды» (с. 33). Автор углубляется в полярно противоположные реакции на нее Буркхардта и Ницше: Буркхардт «стремился сохранять дистанцию», Ницше «отдавался волне, становился волной» (с. 34). В главе глубинно рассмотрены базовые вопросы: какие обличья принимали языческие боги на протяжении истории? Почему они обрели свободу в живописи? Почему превратились в симулякры? Кто стал эмиссарами богов? Какова сущность нимф и нимфеток? В чем заключается готовность ощутить «мнемическую волну»? Кто предпочел остаться с греческими мифами и кто думал о возможности создания «новой мифологии»? Кто видел богов «явно» и нашел смелость «шагнуть дальше богов, к чистому божественному началу, к «непосредственному»», по Гёльдерлину (с. 47)?
3-я глава, «Incipit parodia», начинается с размышлений о сообществах и идее о создании «новой мифологии». Об авторстве рукописи «Первой программы системы немецкого идеализма» (1797) до сих пор спорят, хотя обнаружена она среди бумаг Гегеля и написана его рукой. Речь идет о необходимости создания «новой мифологии». Несколько месяцев спустя Фридрих Шлегель в журнале «Атенеум» писал о том, что «наступает время, когда мы со всей серьезностью должны содействовать» созданию мифологии (с. 66), причем не сугубо европейской: «…и другие мифологии должны быть пробуждены в меру их глубокомыслия, красоты и развития» (с. 68). Через несколько лет после выхода статьи и изучения санскрита он опубликует книгу «О языке и мудрости индийцев».
Калассо показывает триумфальное возвращение греческих богов у Гёльдерлина и Ницше: они «не просто писали о греках — порой они сами становились греками» (с. 74). Он демонстрирует перемены в истории («…с течением времени изменяются окраска событий и плотность предметов», с. 83), изменения тона («Там, где Гёльдерлин краток и значителен, Ницше развязен, словно цирковой конферансье. Скачущий ритм повинуется пугающей эйфории. А еще легкому сарказму», с. 83), пародию как новаторство Ницше.
4-я глава, «Измышления серийного убийцы», посвящена «Песням Мальдорора» (1869). Основной прием Лотреамона состоял в доведении материала современной литературы (прежде всего, романтической, сатанинской, готической) до абсурда. «Словно повинуясь суровой дисциплине, он не оставил нам ни единой фразы (не только в своих сочинениях, но и в письмах), которую можно было бы уверенно воспринять всерьез» (с. 94—95). Сопоставляя Лотреамона с Максом Штирнером, автор показывает их крайний индивидуализм, неудержимое стремление нарушать все правила. «После них всякая философия, всякая литература будет отмечена смертельным изъяном» (с. 112).
5-я глава — «Комната, в которой никого нет» — посвящена Стефану Малларме. В 1879 году он перевел на французский и адаптировал «Руководство по мифологии» Дж. У. Кокса. Прослеживая направление правки в ходе адаптации, Калассо акцентирует внимание на знаменитой фразе: «Если боги не занимаются чем-то непристойным, значит, они больше не боги» (с. 114). Кокс писал обратное: «Если боги совершают нечто непристойное, значит, они не боги» (с. 115). Не удовлетворившись гипотезой Бартрана Маршала (отрицание добавил излишне усердный корректор), Калассо показывает, что Малларме мог сознательно изменить текст. Он реконструирует «духовное постижение Небытия» (с. 123) Малларме, отражение произошедшего сдвига в сознании на примере сонета, названного автором «Аллегорическим сонетом самому себе». Вслушиваясь в сонет и его авторский парафраз («волшебный лоскутик прозы»), Калассо размышляет о сильном и древнем чувстве — тоске по отсутствующим идолам (с. 132).
6-я часть, «Малларме в Оксфорде», посвящена идеям, изложенным, прежде всего, в знаменитой речи «Музыка и словесность» 1 марта 1894 года. Калассо пристально прочитывает центральные для Малларме мысли, в частности, о том, что «для пишущего стих — это все», ибо проза — не что иное, как «разорванный стих» («прозы не существует, всё — более или менее узнаваемые стихи», с. 138), и «всякая душа — ритмический узел» (с. 137). Он углубляется в тему присутствия в языке стиха «повсюду, где есть ритм»: «Акт стихосложения присутствует всякий раз, когда имеет место стилевое усилие» (с. 141); «Лишь метр обусловливает существование стиля. И только стиль объясняет существование литературы» (с. 151).
7-я глава посвящена метрам в понимании ведических текстов. «Метры — стадо богов», — сказано в «Шатапатха-брахмане». Калассо приближает западного читателя к ведической мудрости и ритуалам; объясняет, что для понимания метров «нужно вернуться к богам и пойти дальше, в прошлое, к Праджапати, Прародителю» (с. 157). «Пока Праджапати творил, Смерть, это зло, одолела его», отсюда — смертность богов и их страх смерти (с. 157). «Праджапати создал огонь; он продолжал жалить, как бритва; напуганные боги не приближались; потом, закутавшись в метры, они приблизились…» (с. 157–158). Знакомя с этой оптикой, Калассо предлагает современные аналогии: «Если взглянуть на эту фразу сегодня, глазами человека, отвыкшего от ритуалов и огня, она непременно заставит вспомнить о том, чем сознательно или бессознательно занимается каждый поэт, каждый писатель» (с. 158). Калассо всегда выбирает любимые примеры, и в данном случае это Иосиф Бродский (они были друзьями, и в одном из интервью Калассо упоминает подаренную ему Бродским пишущую машинку с кириллицей): «Когда Бродский говорил о метре и о надвигающейся опасности забыть, что такое метр, у него был такой напряженный голос, словно он предупреждал о смертельной опасности» (с. 158–159). Калассо углубляется во взаимоотношения метра, слога, слова, огня.
К заключительной главе автор создает атмосферу, максимально соответствующую восприятию абсолютных литераторов. Он не боится дать две страницы из «Монолога» Новалиса, и — подготовленные Калассо — мы слышим Новалиса там, где он не верил, что будет понят, ощущаем его воодушевленность языком, их соприродность. «Тот, кто тонко чувствует его аппликатуру, его темп, его музыкальный дух, — писал о языке Новалис, — кто ощущает в себе нежное воздействие его глубинной природы или, следуя ей, двигает языком или рукой, тот станет пророком; напротив, над тем, кому все это известно, но кому недостает слуха и способностей, чтобы написать подобные истины, будет потешаться сам язык, люди станут его осмеивать, как троянцы Кассандру» (с. 196).
Роберто Калассо справедливо называют мастером тайного знания. Благодаря Анне Ямпольской эвристическая сила его художественной и критической мысли наконец воплощена на русском.