Глубина литературоведческого анализа
Б. В. Михайловский, Творчество М. Горького и мировая литература. 1892 – 1918. «Наука», М. 1965. 648 стр.
Научное творчество так же многообразно, как и художественное. У каждого ученого свой путь. Б. Михайловский шел к данной работе нелегким, малопроторенным путем «сопоставительного, историко-типологического» изучения литературы, представляющего собой, как разъясняет автор в предисловии, научный прием, «который может применяться с различными целями» (стр. 3).
Но какой бы цели ни служил прием историко-типологического изучения, он всегда требует от литературоведа огромной эрудиции. Б. Михайловский был поистине призван для решения поставленной им сложной задачи. В нашем горьковедении нет другой работы, в которой творческая эволюция основоположника социалистического реализма была бы рассмотрена на таком широком историко-литературном фоне, как в этой монографии, подводящей итоги многолетних целеустремленных изысканий выдающегося ученого.
В работе не ставятся традиционные вопросы о влиянии. Автор сопоставляет различные способы или типы художественного исследования жизни, стремясь выяснить, как решались сходные проблемы Горьким и представителями критического реализма и прогрессивного романтизма – предшественниками и в ряде случаев современниками автора «Матери». Скрупулезное изучение мотивов, сюжетных схем, характеров действующих лиц, идейных концепций подчинено у Б. Михайловского раскрытию преемственных связей Горького с выдающимися писателями XIX века и в еще большей степени выявлению того принципиально нового, что внесено в художественное развитие человечества великим революционным писателем России. Горький-новатор – такова генеральная тема книги.
Творческая смелость Горького, как показывает исследователь, проявилась уже в том, что он возродил – на новой основе – отдаленную, полузабытую и даже многими осмеянную традицию романтического искусства.
Романтические произведения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, поэзия и проза Генриха Гейне, Байрон, Шиллер, Гюго, Жорж Санд, Шелли – все эти источники питали революционное творчество молодого художника. Разумеется, не о подражании идет речь, а об «этическом пафосе» прогрессивных романтиков, который был унаследован Горьким. Автор «Песни о Соколе» восстановил в правах категории Героического и Прекрасного, кощунственно отвергаемые философией и литературой декаданса. Эти категории наполнились в творчестве Горького новым содержанием, которое было связано «с ростом социального сознания, общественного протеста, с героическими порывами» (стр. 204).
Однако романтизм, как справедливо утверждает Б. Михайловский, не был главной магистралью творческого развития молодого Горького. «В ряде произведений писателя проступали черты реалистического искусства нового качества, и уже в 90-е годы Горький сумел сказать свое новое слово в истории русского реализма, хотя это еще не было новаторство социалистического реалиста» (стр. 139). Эти реалистические произведения, продолжавшие традицию Г. Успенского, Левитова, Помяловского, Решетникова, Чехова, и вся основная – реалистическая – «магистраль» творчества Горького рассмотрены в рецензируемой работе особенно глубоко и основательно. Впрочем, автор на протяжении всей книги проявляет большую чуткость и к той романтической стихии, которая порой ощущалась в основном, реалистическом, потоке горьковского творчества. Это переплетение двух начал – реалистического и романтического, – как совершенно правильно указывает автор, унаследовано Горьким от некоторых великих писателей России и Западной Европы – Байрона, Гейне, Вальтера Скотта, Бальзака, Пушкина, Лермонтова и Гоголя. Мы бы позволили себе добавить сюда Диккенса, которого так любил Горький, и выразить сомнение по поводу включения в данный список другого горьковского любимца – Генриха Гейне, который, на наш взгляд, всегда был «монолитным» романтиком и только в шутку мог сказать, что сложил со своей головы корону романтизма.
Среди многочисленных и весьма ценных наблюдений Б. Михайловского, относящихся к становлению и развитию горьковского реализма, нам представляются особенно плодотворными мысли о своеобразии подхода писателя к изображению духовного мира человека из социальных низов. «В эпоху пробуждения масс человек из народа рисуется Горьким не как маленький, примитивный человек, он вырастает у Горького в большого человека, со сложной внутренней жизнью, с многообразными социально-этическими исканиями» (стр. 170). Горького остро интересовала «диалектика души» простого человеками этот интерес совершенно правильно рассматривается Б. Михайловским как выражение преемственной связи молодого пролетарского художника с традициями Некрасова, с эстетикой Чернышевского и Добролюбова.
Анализ романов Горького – «Фома Гордеев» и «Трое» – построен у Б. Михайловского на сопоставлениях с «историями молодого человека», рассказанными Гёте, Бальзаком, Флобером, Золя, Мопассаном, Гончаровым, с произведениями Толстого, Чехова, Мамина-Сибиряка, Станюковича. Здесь выясняется любопытнейшая трансформация, которой подверглась у Горького фигура «белой вороны» буржуазного мира – знаменательная фигура, которая, как замечает Б. Михайловский, особенно интересовала русских писателей (в конце XIX века). У Горького она приобретает новый колорит, новые масштабы. «В первом своем романе молодой Горький давал образ эксцентрического юноши-бунтаря в романтическом освещении» (стр. 243). Романтически окрашенный, яростный мятеж Фомы рассматривается ученым как своеобразное отражение живущего «в народной массе протеста против нашествия капитализма» (стр. 247).
Новый, революционный характер идейно-художественных концепций Горького выступает особенно ярко в сопоставлении «Фомы Гордеева» с «Будденброками» Томаса Манна и «Собственником» Д. Голсуорси. Общую черту этих трех романов Б. Михайловский справедливо усматривает в обостренном внимании к внутренним конфликтам, нарушающим благополучие буржуазного мира, к образам отщепенцев, непокорных «детей», не признающих ценности неутомимой деятельности «отцов». Но в романе русского писателя гораздо сильней выражено народное начало, в частности, в разработке темы искусства, столь волновавшей Томаса Манна и Голсуорси. Народ показан Горьким как создатель величайших эстетических ценностей – песен, сказок, легенд, – как источник духовного здоровья и красоты, к которому стихийно тянется Фома. Люди будущего, создатели новой морали, новой культуры уже угадываются в рабочих. «Писателям критического реализма это «пророчество» автора «Фомы Гордеева» было чуждо. Пролетарский художник тем самым отразил предгрозовую атмосферу, сгущавшуюся в русской действительности накануне революционного подъема. В то же время это предвидение имело всемирно-историческое значение», – с полным основанием заключает Б. Михайловский (стр. 271).
Широкая литературная ретроспекция позволила исследователю дать интересную и меткую характеристику роману «Трое» как «социально-философской трагедии», герой которой отвергает буржуазно-накопительский путь Растиньяка, Аристида Ругона и Жоржа Дюруа, отвергает и христианское «просветление» Раскольникова, но бессилен найти выход из лабиринта социально-этических противоречий. Главный философский смысл этого трагического романа в том, что здесь разрушена дилемма Достоевского – буржуазная агрессия или христианское смирение. «Горький указал новую положительную силу, истинный путь для человека народной массы, запутавшегося в противоречиях капиталистического общества» (стр. 327).
Основательный экскурс в историю русской и западной литературы (Диккенс, Золя, Верхарн, Шоу, Гауптман, Роллан, Лемонье, Решетников, Вересаев, Чехов и др.) помогает и определению жанрово-стилевого своеобразия «Матери». Б. Михайловский видит в ней «роман-поэму», впервые в мировой литературе показывающую духовное преображение угнетенного человека, формирование его сознания. «Рабочие у Горького более «идеологичны», чем у всех предшествующих писателей», – тонко замечает исследователь (стр. 356). Этот вывод, важный для понимания особенностей построения всех горьковских образов, подтверждается в монографии и анализом пьес «Мещане» и «Враги».
Драматургии Горького в работе уделено большое внимание. Наряду с темой «Горький и Чехов», давно бытующей в литературоведении, Б. Михайловский ставит и такую неразработанную тему, как «Горький и Островский». Нельзя не согласиться с мыслью автора, что при всех огромных различиях в реализме автора «Леса» и автора «Мещан», идейное содержание пьес Горького связано и с традициями Островского. Именно Островский впервые запечатлел расслоение интеллигенции, одна часть которой обуржуазивается, а другая тяготеет к демократии. Признание высшей ценности труда, защита трудового человека, его достоинства, мечта о творческой деятельности, украшающей землю, – все эти мотивы и устремления уже были у Островского. Их унаследовал Чехов. Новую глубину и новый колорит они приобрели у Горького, уже «поднимающего знамя борьбы против собственнического общества во имя социалистического переустройства жизни» (стр. 391), обличавшего не только «мещанскую патриархальность», но и «мещанскую природу индивидуалистического бунта против мещанской косности» (стр. 394).
Сопоставляя пьесы Горького с пьесами Островского, Чехова, Ибсена, Гауптмана, Шоу, исследователь делает ряд глубоких наблюдений, относящихся не только к идейному пафосу горьковской драматургии, но и к ее композиционно-сюжетным и стилевым особенностям (новые «ракурсы изображения», при которых ощущается зависимость частных конфликтов от антагонистических сил, действующих на втором плане или даже за сценой; особая ясность, логическая стройность речи положительного героя, связанная с наличием у него философско-политической программы; «перспективная развязка», как бы приподнимающая завесу над завтрашним днем, и т. д.).
Идейно-художественные открытия Горького убедительно продемонстрированы ученым и на материале автобиографической трилогии, главным достижением которой, как произведения социалистического реализма, было «воплощение образа нового человека, способного к сознательному историческому творчеству и к созиданию социалистического общества, формирование человека будущего» (стр. 583).
Неторопливо и основательно, в сдержанной, строгой и точной – «математической» – манере строит автор монументальное здание историко-литературных сопоставлений. Их круг делается все шире и шире – в соответствии с динамикой творчества Горького, ставившего все более сложные, острые, общечеловеческие проблемы. И перед нами постепенно вырастает целостный образ художника, в творчестве которого обрели новую жизнь и новый смысл заветные мечты передовых писателей XIX века о социальной правде; художника, который впервые сделал положительным героем литературы человека, овладевшего научным пониманием «механики» исторического процесса и способного обновить мир.
Разумеется, в обширной проблемной работе Б. Михайловского можно найти спорные положения, что-то требует уточнения или каких-то дополнительных аспектов. Мы полагаем, например, что в ходе сравнительно-исторического анализа необходимо в большей степени учитывать художественные масштабы сопоставляемых явлений. Как бы ни был» замечательны новизной идей, социальной остротой и яркостью изображения духовных исканий народа горьковские «Трое» и как бы ни была убедительна содержащаяся в них философская полемика с Достоевским, роман, написанный еще весьма молодым автором, уступает «Преступлению и наказанию» по художественной силе. Пьеса «Враги» содержит такую концепцию социальных отношений, которая была недоступна Гауптману – автору «Ткачей», но возможности социалистического реализма во «Врагах» еще не проявились со всей полнотой, «Ткачи» и драматичней и колоритней (хотя уже в «На дне», не говоря о более поздних пьесах, среди которых гениальный «Булычев», Горький как художник ярче и темпераментней Гауптмана). Новый метод, который формировался в творчестве Горького, обладал колоссальным, невиданным идейно-художественным потенциалом, открывал перед мировым искусством новые горизонты. Однако потенциальная мощь и уже вполне реальное идеологическое превосходство отнюдь не означали обязательного превосходства в каждом отдельном произведении основателя социалистического реализма. Правда, автор монографии не выдвигает тезиса о таком универсальном превосходстве Горького, но вопрос о художественном уровне сопоставляемых явлений сколько-нибудь отчетливо не ставится в работе. Лишь в одном случае автор указал на разницу художественных масштабов – сопоставляя философскую поэму Горького «Человек» с «Фаустом» Гёте (стр. 131).
Мы не разделяем точку зрения Б. Михайловского на «Человеческую трагедию» Имре Мадача как на произведение, которому присущи «скепсис и налет пессимизма» и которое по этой причине не могло воодушевлять Горького (стр. 133). Думается, что трагизм поэмы Мадача не означает скепсиса и пессимизма. Сейчас, когда опубликован талантливый перевод Л. Мартынова, особенно ощущаешь героический характер книги венгерского поэта-философа, прославившего искания человеческого духа и его неутомимое движение вперед, к познанию мира и к социальной справедливости.
Нечего и говорить о том, что не отдельными упущениями или спорными суждениями определяется научный уровень монографии Б. Михайловского. Покойный ученый оставил нам серьезнейший труд, не только раскрывающий новые идейно-художественные концепции, внесенные Горьким в мировую литературу, но и дающий целостное представление о творческом пути великого писателя до Октября. С точки зрения литературоведческой «технологии» монография представляет огромный интерес как удачный опыт марксистского использования приема историко-типологического изучения литературных явлений. Дальнейшее исследование творчества Горького и всей новейшей русской литературы немыслимо без учета наблюдений и принципиально важных обобщений, сделанных Б. Михайловским в этой монографии и в других его работах.