Герою надо помогать

Сначала о самом герое, а потом уже о переселении в его душу.

Моя «дописательская» биография сложилась так, что я узнал разные слои общества: родился в крестьянской семье, служил в армии, был рабочим леспромхоза, журналистом и т. д. Жизненный опыт дал мне не только фактический материал для произведений, но – и это, пожалуй, главное – помог найти героя, который, как мне кажется, воплотил в себе судьбу всего народа, а не какой-нибудь одной его группы или прослойки.

Почему главным героем «Судьбы» у меня стал Захар Дерюгин – потомственный крестьянин?

Прежде всего, конечно, потому, что сам я вышел из крестьян, – мне было легче проникать в душу такого героя, я его видел, чувствовал, знал, любил. Но мой интерес к герою совпал также и с задачей более серьезной – показать на судьбе простого деревенского человека плоды сложных революционных катаклизмов, нравственное раскрепощение народа, путь его от бесправия к социальным вершинам.

Я пытался понять, что же произошло именно с самым простым человеком, каким новым социальным содержанием он наполнился.

…В соседнем селе я знал председателя колхоза – он вернулся с фронта; о себе, правда, не любил рассказывать, – трудная была у него судьба, – но о нем я много слышал от других, наблюдал за ним. В течение многих лет в разных местах я встречался с людьми, чем-то напоминавшими председателя. Мне кажется, что одной биографии все равно не хватает для полнокровного литературного героя, всегда приходится отбирать поступки людей, родственных ему, близких, проводя их при этом через выбранный характер. Образ героя (пусть простят мне высокопарное сравнение) рождается в душе, как в поле из зерна вырастает полновесный колос. Поле – ведь это и есть душа писателя, и она, разумеется, должна соответствовать герою, питать его своими соками, но не мешать ему развиваться по его собственным законам.

Итак, первая задача, на мой взгляд, – это найти героя в жизни и проникнуть в его душу, вторая – понять своего литературного героя, помочь ему созреть.

Когда я чувствую, что подталкиваю героя, что ему чего-то не хватает, когда даже я сам его перестаю понимать, вот тогда, по-моему, и начинается литературщина, отличающая простое умение от подлинного мастерства. Дал герою не то слово, не ту мысль, подчинил его каким-то сиюминутным требованиям, смотришь – получилась схема. Приходится все ломать, все начинать сначала. Героя нельзя насиловать, ему нужно помогать расти, оберегать его, лелеять, сохранять в «ем всю полноту, все противоречия жизни, показывать его таким, какой он есть. Тогда он будет интересным, жизненным, правдивым. Как шолоховский Григорий Мелехов, как шекспировский Отелло.

Каждая эпоха, каждый излом социального уклада дает свои яркие, острые характеры. Творческий опыт Шекспира – я очень люблю его, – М. Шолохова, Л. Леонова, – хочешь или не хочешь, но находишься в сфере их воздействия, – помогает мне осмысливать крупные характеры нашей эпохи. Впрочем, произведения классиков вдохновляют меня вообще писать – такова уж их притягательная сила, – лишь потом осознаешь близость героев, сравниваешь их, анализируешь. Учишься.

Специальные же книги по психологии творчества типа «Алхимии слова» Я. Парандовского помогают мне в другом – разобраться в себе самом, но не в своем творчестве. Когда я пишу, я обо всем забываю, от всего отключаюсь, живу жизнью героя.

Конечно, можно построить день по Толстому.