Герой и время

Я хочу начать с реплики Д. Старикову. Многое в его размышлениях не лишено основания. Да, социальное и нравственное нельзя противопоставлять; нравственность, как всякая надстройка, порождается в конце концов базисом, экономикой, а не словами, пусть самыми распрекрасными.

В самом деле, можно ли воспитывать моральные качества у нашей молодежи путем чисто «словесным», обходя те трудные случаи, когда реальные обстоятельства вступают в противоречие с моральным кодексом? Авиаконструктор О. Антонов в своей статье, напечатанной в «Известиях», приводил конкретный пример. На его глазах девушки на стройке разгружали машину с кирпичом, разгружали со скоростью почти космической, так что процентов 40 кирпича немедленно превращались в «бой». Можно было бы, конечно, прочесть им мораль, написать обличающий фельетон и т. п. (так бы, вероятно, и поступил наш брат-журналист). А вот конструктор Антонов поступил иначе – его заинтересовали причины явления, и он спросил девушек, как они дошли до жизни такой. И причина оказалась не в том, что им недостаточно читали лекций, а в том, что оплачивают их работу по количеству разгруженных машин, за дальнейшее же они материально не отвечают. Антонов спрашивает: что могут дать все уроки литературы, читательские конференции и т. п. в тех случаях, когда моральное и материальное «тянут» в разные стороны, когда нет единства слова и дела? Задача литературы – способствовать преодолению такого разрыва. Способствовать – указанием на причины, порождающие этот разрыв, а не замалчиванием его!

Но когда признание социальной детерминированности доводится до фатализма, когда ссылаются на обстоятельства, чтобы уйти от личной ответственности за выбор своего пути в этих обстоятельствах, – это опасная позиция. К чему она может привести, хорошо показал А. Солженицын в «Случае на станции Кречетовка». Д. Стариков говорил здесь о персонаже этого рассказа Зотове, что это просто плохой человек, что настоящий, корчагинского типа коммунист и тогда не поступил бы так, как Зотов. Нет, дело сложнее. Зотов – не урод, а один из хороших людей своего времени, человек, который не ждет от революции ни почестей, ни наград, который – как и партийный уполномоченный в последней повести С. Залыгина «На Иртыше» – жизни своей не пожалеет за революцию. И в то же время он – опять-таки как тот же уполномоченный – сын своего времени, со всеми его сильными и слабыми сторонами; готовность отдать за революцию собственную жизнь доходит у него до пренебрежения чужими судьбами, бдительность – до подозрительности, и живой человек становится жертвой догмы, которую сам Зотов искренне считал революционной, и не он один тогда так считал, «тут ни убавить, ни прибавить, – так это было на земле».

Наша сегодняшняя переоценка Зотова – это наша вчерашняя этика перед судом современности – судом, ведущимся с той исторической высоты, на которую нас подняли XX и XXII съезды КПСС.

И вот здесь моя полемика с Д. Стариковым приводит меня уже к непосредственной теме нашего разговора – о чертах литературы последних лет.

Эволюция героя – вот одна из этих черт. Эволюция, выразившаяся и в расширении круга героев, и – пожалуй, это самое важное – в перенесении авторского «НП».

Вспомним название одной литературно-критической статьи – «Правофланговый революции». Для литературы последних лет характерно, что в центре внимания оказались не только «правофланговые» революции, но и ее «рядовые», те, кто в годы культа личности рассматривался преимущественно как объект истории. Вместе с партийными работниками Василием Денисовым и Сергеем Голиковым из романов В. Кочетова и В. Фоменко к читателю шагнули и колхозник Степан Чаузов («На Иртыше» С. Залыгина), и шофер Виктор Пронякин («Большая руда» Г. Владимова); рядом с трагической судьбой «самородков» партии в годы культа личности (рассказ Г. Шелеста) встала волнующая судьба рядового колхозника и солдата Ивана Денисовича; вся мертвенность «грозного духа» культа доподлинно раскрылась под пером поэта в бередящем душу сопоставлении «лучей в венце» генералиссимуса с послевоенной вдовьей долей тетки Дарьи…

Хочу подчеркнуть: речь идет не о «смене» героев, не о вытеснении одного типа героя другим, а именно о расширении круга героев, отражающем демократизацию нашей жизни. Разрыв между «великой личностью» и массой, искусственно насаждавшийся в годы культа личности, снимается жизнью. Все яснее становится, что с одними правофланговыми коммунизм не построишь, он создается трудом миллионов, и деятельность самих правофланговых оценивается в конечном счете по тому, сумели ли они увлечь за собой весь строй бойцов. Вот почему литература наша проходит сегодня, если можно так выразиться, по всему человеческому фронту! В общем виде это обстоятельство уже неоднократно отмечалось нашей критикой. К сожалению, справедливо констатируя это обстоятельство, мы нередко чересчур увлекаемся спорами о том, «чей герой лучше», забывая о реальном многообразии жизни. И – что, пожалуй, еще более печально – за этими спорами не замечаем порой, что писатель не «приписан» пожизненно к одному и тому же типу, что «движение» героя и изменение писательского отношения к нему происходит нередко и «внутри» творчества одного писателя. Не замечаем – даже если это такой большой писатель, как М. Шолохов.

Многие ли из нас обратили внимание, например, на то, казалось бы, не такое уж важное обстоятельство, что биографии двух шолоховских героев начинаются с одного и того же года, но по-разному.