Фальсифицированный Чернышевский: стереотипы и новации

Более ста лет назад идейные противники Чернышевского в России создали миф о «внеэстетическом» характере, грубом утилитаризме, прагматизме и враждебности искусству его эстетики, критики и художественной практики. Этот миф был подхвачен определенными кругами на Западе и преподносится там читателю как свободная от идеологических наслоений оценка наследия Чернышевского.

Порой «специалисты» по русской литературе и антикоммунизму пишут о Чернышевском как об «интеллектуальном простаке и скучном писателе», даже не читая его. Это признает американский профессор Фрэнсис Рэндалл, по подсчетам которого меньше половины американских и английских «специалистов по России» читали «Что делать?» и «едва ли один из двадцати знаком с другими его работами» ¹. Другие буржуазные ученые, как, например, К. Гилберт и Г. Кун в «Истории эстетики», просто не упоминают ни о Чернышевском, ни о русской революционно-демократической эстетике вообще. Субъективизм, или, как говорил Гегель, «субъективная партийность» буржуазной науки, выступает здесь особенно неприкрыто.

Прежние стереотипы о сугубо утилитарном пропагандистском подходе Чернышевского к искусству и о нехудожественности романа «Что делать?» повторяются в «Словаре русской литературы» В. Харкинса² и в «Истории русской литературы» В. Леттенбауэра³.

В яростных нападках на Чернышевского всегда есть второй адресат – эстетика марксизма-ленинизма, принцип партийности искусства, метод социалистического реализма. Будучи не в силах отрицать преемственность между ними, буржуазные историки литературы обычно искажают факты, стремясь принизить идейно-художественное богатство романов Чернышевского и советской литературы. Для этого выискиваются даже сомнительные свидетельства очевидцев. В 1965 году бывший эсер, а ныне американский славист Марк Слоним «вспоминал», что накануне 1917 года Чернышевского «мало читали и мало думали о его романе». Цитируя его, Рэндалл без тени смущения продолжает подобную историческую «реконструкцию»: после Октября началась «официальная канонизация» забываемого Чернышевского с присвоением ему «титула Иоанна Крестителя» – великого предтечи. В действительности «забыть» Чернышевского хотели «веховцы» и ренегаты, отошедшие от революции в годы самого позорного десятилетия в истории русской интеллигенции. Об этом буржуазные ученые типа М. Слонима, Р. Хэйра, М. Флоринского, Р. Мэтьюсона не упоминают.

Добросовестные исследователи на Западе, оставаясь в рамках буржуазного мировоззрения, отказываются от подобного мифотворчества о Чернышевском, стараются в меру своих возможностей объективно разобраться в его наследии, опираясь и на исследования советских ученых. В этом отношении показательны книги А. Стендер-Петерсена и Е. Ламперта. Первый в «Истории русской литературы», как отметил В. Кулешов, «может быть, слишком краток в своих характеристиках Чернышевского, Добролюбова, но основное им сказано верно и точно» ⁴. Датский ученый подчеркнул, что Чернышевский не только не разрушал, но «стремился перевести эстетику на более солидное философское основание, чем тот отвлеченный идеализм, на котором она зиждется у критиков типа Анненкова, Дружинина» ⁵.

Английский профессор Е. Ламперт в своей монографии «Дети против отцов» прямо заявляет, что многим обязан работам советских ученых⁶. Несвободное в целом от противоречий и неверных положений, исследование Ламперта проникнуто стремлением к объективному анализу, в нем нет передержек и недомолвок, которыми отличаются книги фальсификаторов. Правда, и Ламперт не смог преодолеть всех догм несправедливой традиции по отношению к Чернышевскому и назвал «Что делать?»»великим плохим романом», в котором автор «не мог воплотить в жизнь собственный эстетический эталон реализма» ⁷. Ламперт не понял, что философский социально-политический и публицистический роман Чернышевского, развивая традицию философского романа Вольтера, был реалистическим романом, в котором основная философская нагрузка перенесена с проблемы на образ, а герои его стали образцом для подражания целых поколений революционеров. Авторский комментарий у Чернышевского, по верному наблюдению Луначарского, был «умственным аккомпанементом тому, что он дает в образе» ⁸.

Однако книги Стендер-Петерсена и Ламперта – редкое исключение в той литературе, которую антикоммунисты с учеными степенями выдают за последнее слово «свободной» науки о Чернышевском.

Здесь прослеживаются две тенденции. Те, кто продолжает традиции грубого антикоммунизма, открыто и без всяких оговорок повторяют старые постулаты об эстетической глухоте и слепоте Чернышевского. Те же, кто применяет более гибкие методы в духе стратегии лжи «тихого» антикоммунизма новой модели, не прочь признать некоторое заслуги Чернышевского. Они учитывают рост международного авторитета русской литературы и культуры, желание широких кругов общественности Запада познакомиться с русской мыслью без шор «холодной войны». Сторонники второй тенденции действуют более замаскированно, нередко надевая личину друзей Чернышевского. Они создают о нем новые мифы, искажая при этом отношение марксизма-ленинизма к наследству шестидесятников.

Первая тенденция нашла свое выражение в последние годы в работах Кюпперса, Вайнштейна и Проктора. Вторая – в книге Рэндалла «Н. Г. Чернышевский».

1

Диссертация Бернгарда Кюпперса «Теория типического в литературе. Ее выражение в русской литературной критике и советском литературоведении» была защищена в 1966 году на философском факультете Мюнхенского университета. Тогда же она была издана в Мюнхене отдельной книгой в серии «Славистика» ⁹.

Кюпперс не скрывает политической цели своих «теоретических» рассуждений: представить Чернышевского и советских литературоведов доктринерами и схоластами. Свой комментарий он сопровождает грубыми антисоветскими выпадами.

Проблему типического Кюпперс считает неактуальной для некоммунистического мира и объявляет ее «объективно идеалистической окаменелостью в сознании позитивистского времени».

В самом начале работы западногерманский ниспровергатель Чернышевского пытается развенчать его с позиций формализма. Кюпперс уверяет, что в статье «Стихотворения Н. Огарева», написанной Чернышевским через год после защиты диссертации, речь идет лишь о типическом вне литературы (an Literatur), намеренно противопоставляя здесь типическое внутри и вне литературы (in und an). Вне оказывается содержание, уничижительно именуемое «позицией произведения искусства в социальной конъюнктуре», то есть в классовой борьбе. Типическое же внутри литературы сведено к вопросам формы – вопросам «идеального отношения между литературной моделью и внелитературным родом». Отрывая и противопоставляя друг другу изображение и выражение, Кюпперс осуждает Чернышевского за то, что он «типичность лирического героя Огарева увидел в содержании его чувств и мыслей» ¹⁰. Так под видом защиты специфики искусства протаскивается идейка о его аполитичности и форма отрывается от содержания.

По Кюпперсу, философская критика недоступна материалистам. Между тем в статье о стихотворениях Огарева Чернышевский, говоря о типичности лица, «чувства и мысли которого» выражены в поэзии Огарева, делает философско-теоретический шаг вперед по сравнению с формулой Белинского «тип… знакомый незнакомец» ¹¹. Чернышевский не только мыслил более социально-конкретно, чем Белинский, для него в типическом главное уже не массовидное, а диалектическая связь между «этим» и всеобщим, в равной степени определяющая значимость образов, отражающих как прочное старое, так и нарождающееся новое в жизни. Именно в этой статье Чернышевский в общих чертах наметил тип положительного героя, который позднее воплотил в галерее образов от Рахметова к Волгина до Лопухова и Соколовского. «Мы ждем такого человека и его речи, бодрейшей, вместе спокойнейшей и решительнейшей речи», ждем человека, который «может свою жизнь согласить с своими убеждениями» (III, 567 – 568).

Передержки и подтасовки фактов у Кюпперса особенно бросаются в глаза там, где он пытается противопоставить Ленина… Ленину. Старый миф о локальном, а не методологическом характере статьи Ленина «Партийная организация и партийная литература» он старается гальванизировать ссылкой на беседу с Кларой Цеткин, пытаясь уверить, будто в СССР «не упоминается, что Ленин в новой ситуации не считал больше действительным принцип партийной литературы и ее подчинение партийному контролю». Это утверждается попреки известному недвусмысленному заявлению Ленина, что коммунисты должны стремиться к тому, чтобы с ясным сознанием руководить» развитием литературы и искусства, «чтобы формировать и определять его результаты». Именно эти слова по праву считаются основополагающим ленинским принципом партийного руководства искусством. Чтобы придать видимость «научности» своему комментарию, Кюпперс цитирует беседу не по немецкому подлиннику, а по старому переводу, где неточно была передана ленинская мысль об идеале художника и Ленину приписывалась фраза о том, что каждый художник «имеет право творить свободно, согласно своему идеалу, независимо ни от чего» (курсив мой. – А. С.) ## Подлинникбеседы – Clara Zetkin, Errinerungen an Lenin, Dietz Verlag, 1957, S. 16. Новый перевод в кн.: «Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», т. 5. Воспоминания зарубежных современников, Политиздат, М. 1969, стр. 13. Старый перевод в сб.: «В. И. Ленин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М.

1. Fr. B. Randall, N. G. Chernyshevskii, N. Y. 1967 (Twayne’s World Authores series. A survey of the World’s Literature, Russia, 22).[↩]
2. W. Harkins, Dictionary of Russian Literature, N. Y. 1956.[↩]
3. W. Lettenbauer, Russische Literaturgeschichte, 2 Aufl., Wiesbaden 1958.[↩]
4. В. И. Кулешов, К вопросу о концепции истории русской литературы в трудах ученых неславянских стран, Изд. МГУ, М. 1967, стр. 9 (V конгресс Международной ассоциации сравнительного литературоведения. Доклады советской делегации).[↩]
5. A. Stender-Petersen, Geschichte der russischen Literatur, 2 Aufl., Munchen 1957, Bd. 2, S. 347.[↩]
6. E. Lampert, Sons against Fathers. Studies in Russian Radicalism and Revolution, Clarendon Oxford, Press 1965, p. VI.[↩]
7. Ibidem, p. 105, 224. Эти места цитирует в своем обзоре и Рэндалл.[↩]
8. А. В. Луначарский, Статьи о Чернышевском, Гослитиздат, М. 1958, стр. 70.[↩]
9. B. Kuppers, Die Theorie vom Typischen in der Literatur Hire Auspragimg in der russischen Literaturkritik und in der sowjetischen Literaturwissenschaft, Sagner, Munchen 1966 («Slavistische Beitrage», Bd. 23).[↩]
10. Ср.: в поэзии Огарева «нашел себе выражение важный момент в развитии вашего общества. Лицо, чувства и мысли которого вы узнаете из поэзии г. Огарева, лицо типическое» (Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. III, Гослитиздат, М. 1947, стр. 565. В дальнейшем ссылки на это издание Чернышевского даются в тексте).[↩]
11. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. I, Изд. АН СССР, М. 1953, стр. 296.[↩]