№8, 1965/Советское наследие

Это и есть критический реализм?

Те выводы, к которым приходит М. Пархоменко в своей статье «Чудо или закономерность?» уже высказаны некоторыми советскими литературоведами, однако он их формулирует более решительно и прямо. М. Пархоменко приводит немало тщательно подобранных цитат. Но цитаты, каково бы ни было их количество, не всегда служат гарантией истины. При определении того, насколько верна или неверна та или иная мысль, надо исходить из самого существа рассматриваемых проблем.

Я не хочу сказать, что М. Пархоменко проявляет педантизм, приверженность к отмершим, неживым истинам. В его суждениях есть внутренняя логика, есть резон. И все же, мне кажется, серьезного, веского повода для спора не было. Сколько еще в нашей науке малообследованных, вовсе не изученных проблем. Вопрос, затронутый М. Пархоменко, – не из первостепенных. Но, как говорят, перчатка брошена, и её следует поднять.

Я не буду утомлять читателя длинными выписками. Сошлюсь лишь на высказывания двух советских исследователей.

В книге «Советская литература», вышедшей недавно, Л. Тимофеев, касаясь традиций и новаторства, пишет: «Традиции критического реализма не отброшены, а унаследованы методом социалистического реализма. Но они входят в него органично, а не обособляются кач самостоятельное литературное направление» 1. В своей статье М. Пархоменко с одобрительной интонацией ссылается на монографию «Реализм» другого исследователя – С. Петрова. С. Петров же, если внимательно прочитать его книгу, защищает совершенно противоположную точку зрения. Эта точка зрения сформулирована им ясно и недвусмысленно: «Художественные достижения таких писателей, входивших в группу «Серапионовы братья», как К. Федин, Вс. Иванов, Н. Тихонов, следует отнести не за счет аполитизма и нейтрализма, проповедовавшихся теоретиками этой группы, а за счет сближения их с революцией. Какой же смысл был в их дальнейшем существовании, если не считать узких групповых интересов и самолюбия отдельных литераторов? И в каком, собственно, направлении могли бы развиваться дальше эти течения? К критическому реализму? Но они сами его отвергали как устаревшее искусство» 2.

Наконец, высказывания самих писателей – К. Федина и Л. Леонова, коих М. Пархоменко считает на первом этапе их творчества чуть ли не законченными критическими реалистами, – не подтверждают его догадок. В «Письме аспиранту» К. Федин возражает против резкого деления отдельных периодов его творчества, против их категорического противопоставления. Он отмечает преемственную связь между периодом 1919 – 1921 годов и периодом, обнимающим 1921 – 1924 годы. Произведения, созданные в этот промежуток времени, ничем особенным не различаются по миропониманию, по характеру воззрений, даже по темпераменту. «Стилистически, – пишет К. Федин, – за эти пять лет, разумеется, кое-что изменилось, и кое в чем – резко. Но это-то Вы мне в вину или в минус не поставите» 3. К. Федин не считает, что первый этап его литературной деятельности был абсолютно отделен от других этапов, что вначале он находился в стане критического реализма, а затем превратился в реалиста социалистического. Зерно будущего прорастало из настоящего. Конечно, бурно развивающиеся события революционной эпохи способствовали росту и формированию мировоззрения, постепенно превращая смутное, трудно понимаемое, иногда ошибочно толкуемое – в ясное знание. Жизнь производила великую очистительную, преобразовательную и созидательную работу. Менялся взгляд на окружающий мир и у К. Федина. Он все глубже постигал гуманистическую природу нового общества, моральную возвышенность революционных идей, их жизненность, их необходимость для обновления человеческого общества.

М. Пархоменко полагает, будто большинство рассказов К. Федина, вошедших в сборник «Пустырь», – это образцы литературы критического реализма. На каком основании? «В рассказах перед нами, – утверждает критик, – предстают один за другим обоазы несчастных людей, покорно несущих на своих плечах непосильную ношу безрадостной жизни… «В натуге и обиде», в непосильном труде, безропотно прошла Анна Тимофеевна жизненный путь до конца, находя утешение, ту самую «радость» в жертвенной любви сначала к пьянице-псаломщику Роману Иаковлеву, потом к дочери-идиотке и, наконец, еще к одному пропойце – бывшему человеку Антону Ивановичу Энгелю». Ну так что же? Значит, недостаточность действенного начала или абстрактность «деятельной стороны», жертвенность, безропотность, смирение перед судьбой, готовность идти вслепую за мутным потоком событий, неспособность восстать против «моря бед» – типологические черты критического реализма вообще? Незрелость мировоззрения, неясность идейных позиций, жертвенный гуманизм, отсутствие творческой человеческой активности – это и есть критический реализм? Быть может, критический реализм, якобы существовавший на начальной стадии советской литературы, ниже по своим идейно-эстетическим особенностям, по своему пафосу и по другим признакам критического реализма дооктябрьского времени? Но почему тогда его надо считать наследником и продолжателем предшествующего опыта?

  1. Л. Тимофеев, Советская литература. Метод, стиль, поэтика, «Советский писатель», М. 1964, стр. 87.[]
  2. С. М. Петров, Реализм, «Просвещение», М. 1964, стр. 405.[]
  3. Конст. Федин, Писатель, искусство, время, «Советский писатель», М. 1957, стр. 516.[]

Цитировать

Ломидзе, Г. Это и есть критический реализм? / Г. Ломидзе // Вопросы литературы. - 1965 - №8. - C. 73-83
Копировать