№9, 1968/Обзоры и рецензии

Этапы большого пути

Вадим Баранов, Революция и Судьба художника. А. Толстой и его путь к социалистическому реализму, «Советский писатель», М. 1967, 462 стр.

Каждая новая монография о творчестве крупного писателя вызывает у читателей не только заинтересованность, но и настороженность. Попробуй взять без опаски монографию, скажем, об Алексее Николаевиче Толстом, если при первом же взгляде на нее в памяти всплывают известные работы В. Щербины, А. Алпатова, И. Векслера, Л. Поляк, М. Чарного, Ю. Крестинского и т. д. Писать о крупном писателе вообще (пытаясь объять необъятное) – сейчас уже немыслимо и не нужно, а нужно только новое и по-новому.

Но чтение книги В. Баранова рассеивает эти сомнения. Литературовед избрал весьма плодотворный путь: взял для изучения лишь один аспект творчества писателя, чтобы, во-первых, исследовать его досконально, во-вторых, избежать стремительного «галопа по Европам», то бишь по этапам его биографии и по страницам его книг.

Цель и задачи своей книги В. Баранов определил так: «…Проследить процесс формирования художественного сознания А. Н. Толстого под воздействием эпохи, выяснить, какие изменения произошли на пути его от критического реализма к социалистическому», и, выяснив все это, ответить на очень важный вопрос: каков же тот вклад, что внес А. Толстой в «большое коллективное дело советских писателей – развитие и дальнейшее эстетическое обогащение реалистического метода»? Что и говорить – задача трудная, хотя бы уж потому, что предстояло тщательно исследовать такой сложный период в жизни и творчестве А. Толстого, как годы эмиграции- период, изученный в нашем литературоведении совершенно недостаточно.

Как реалист А. Толстой начался с «Заволжья», с рассказа об уходящем в небытие мелкопоместном дворянстве, о «мире чудаков, красочных и нелепых»; анализом этой книги и начинает В. Баранов рассмотрение творческой эволюции писателя. В. Варанов исследует «Заволжье» не только и даже не столько в плане художественном, естетическом (причины разрыва с декадентством, поиски индивидуального стиля, усвоение классических традиций), сколько в плане социально-политическом. Отдавая должное оригинальности молодого художника (хотя и не замалчивая его художественных просчетов), он приходит к следующему, весьма далекому от общепринятого, выводу: «…Не следует переоценивать ни критический пафос «Заволжья», ни тем более социальную зрелость его автора». На первый взгляд он может показаться несколько более суровым, чем «Заволжье» того заслуживает. И тем не менее с исследователем нельзя не согласиться – он убедительно показал, что в первой своей прозаической книге А. Толстой еще не поднялся до настоящей сатиры, ибо основа настоящей сатиры – социальная, а социальную сущность своих героев писатель все же не выяснил. Паразитической морали персонажей книги – Аггея Коровина, Петра Леонтьевича Репьева, Мишуки Налымова – писатель противопоставил лишь абстрактную идею любви и жизнелюбия. Но уже тогда – в 1910 году – этого было мало. Вскоре это понял и сам Толстой. Во всяком случае, обращение писателя после «Заволжья» к целому ряду острых социальных проблем современности вызвано не столько тем, что, как полагает, например, В. Щербина, «писатель ясно понял, что он уже исчерпал темы заволжского поместного быта, остро почувствовал наступление застоя, творческого кризиса в своей литературной работе» 1 (хотя и это имело место), сколько тем, что по самой натуре своей, по складу таланта А. Толстой не мог не принимать близко к сердцу все то, что происходило вокруг него сейчас, сегодня. Голод 1911 года, подъем общественного сознания после Ленских событий 1912 года, необходимость выяснить свое отношение к происходящему предопределили неизбежность поворота А. Толстого к современности.

Многие исследователи творчества А. Толстого (В. Щербина и Л. Поляк, в частности) склонны считать годы 1912 – 1914 чуть ли не периодом застоя в творчестве писателя. Да и сам А. Толстой писал: «Повести и рассказы о современности были неудачны, нетипичны» 2.

В. Баранов занял в этом вопросе позицию иную, и она, признаемся, нам неизмеримо ближе. Да, А. Толстой не был тогда сторонником революционного преобразования общества. Но разве не о демократических устремлениях молодого писателя свидетельствуют обращения – и неоднократные – к теме «искусство и жизнь» («Молодой писатель», «Синее покрывало»), его критика пресловутой «теории малых дел» («Логутка»), протест против тотального пессимизма («Туманный день», «Фавн», «Ночные видения»)? Нет, о нечувствительности А. Толстого к современности говорить не приходится. Напротив, можно смело вместе с В. Барановым утверждать, что «его творчество 1912 – 1914 годов в целом было крупным шагом вперед в смысле углубления писателя в конкретные социальные явления современности».

Не менее сложным был и следующий период творчества Толстого: от начала мировой войны до отъезда в эмиграцию. Но, к сожалению, В. Баранов ограничился лишь декларацией этой сложности. «Она (мировая война) ускорила… углубление (писателя) в современность, обострила желание понять ее социальный характер». С другой стороны: «Теперь мысли о существующих между людьми общественных различиях отступают перед идеей национального единства…» Так-то оно так: «две противоположные тенденции» в творчестве А. Толстого тогда действительно существовали, но надо ведь было попытаться объяснить это противоречие. Всего несколько строк уделил исследователь сообщению о том, как принял А. Толстой революции Февральскую и Октябрьскую, ни одной – его творчеству этого периода и ни одной – ответу на чрезвычайно важный вопрос: как же именно и под влиянием него принял Толстой решение покинуть родину. Вне поля зрения критика оказались такие сложные произведения, как циклы очерков «По Галиции», «По Волыни», «На Кавказе», рассказы и повести «Буря», «Прекрасная дама», «Обыкновенный человек», «Под водой», «Рассказ проезжего человека», «Милосердия!», «День Петра» (к этому рассказу В. Баранов, правда, возвращается в последующих главах), переделка трагедии Бюхнера «Смерть Дантона».

Но вот следующая глава книги – «Художник и родина (Годы эмиграции)» – получилась на редкость полной, цельной, можно сказать, новаторской. Исследователь проделал очень большую по объему работу, изучил огромное количество эмигрантских изданий, письма, документы, воспоминания современников, о большинстве из которых мы до сих пор не имели никакого понятия. Это дало ему возможность не только с документальной точностью проследить жизнь Толстого в Париже и Берлине, но и сделать несколько принципиально важных выводов.

Толстой потерял тогда родину. Он потерял читателя. А что приобрел? Тоску по отечеству. Выражением этой тоски была чистая и светлая книга – «Детство Никиты». Но такую книгу, можно написать только одну. А потом?

Потом, постепенно и сложно, пришло прозрение. Толстой в полной мере оценил истинное лицо эмиграции, способной лишь на безрассудные выкрики о близком конце «красных» а на злопыхательские «телеграммы» о «большевистских зверствах», сочиненные в редакциях всевозможных «Рулей» и «Эшафотов».

Закономерно было сотрудничество в «Накануне», появление «Сестер» и «Аэлиты». Закономерен был такой серьезный шаг, как публикация «Письма Н. В. Чайковскому», означавший, в сущности, полный разрыв с эмиграцией.

Не следует думать, что кардинальные изменения в мировоззрении А. Толстого совершились внезапно, вдруг. Нет, они, конечно же, были подготовлены демократическими устремлениями юности писателя. Безусловно положительную роль сыграло также общение Алексея Николаевича с великим пролетарским писателем Максимом Горьким я та объективная информация о положении в России, которую Толстой получал «из первых рук»: от посла РСФСР в Германии Крестинского, от приезжавших в Берлин Маяковского, Есенина. Не следует также думать, что писатель вернулся на родину, окончательно освободившись от всех заблуждений. Но одно несомненно – и это главный вывод, который делает В. Баранов: путь Толстого на родину был неизбежен – и не только вследствие признания им справедливости революции, но и вследствие того благоприобретенного убеждения, что русский писатель, художник может плодотворно работать только в России.

…Толстой вернулся на родину в августе 1923 года. Жадно взглядываясь в зримые перемены, происшедшие в стране за первые годы революции, писатель и себя причислил к великой армии строителей нового. Конечно, процесс овладения передовым мировоззрением был достаточно сложен, а порою и мучителен. Но одно неоспоримо: А. Толстой никогда не поднялся бы на высочайшие вершины «Хождения по мукам» и «Петра Первого», не овладев социалистическими идеями, не пережив их как человек и как художник. Нельзя правильно понять эти произведения, если видеть в них только возвращение в прошлое. «Почему именно сейчас – не раньше и не позже – написана та или иная вещь» – вот принцип, с которым В. Баранов подходит буквально к каждому роману, повести или рассказу А. Толстого. А если посмотреть на них под таким прицелом, то обнаружится, что «Хождение по мукам» и «Петр Первый» были не столько возвращением в прошлое, сколько попыткой ответить на жгучие вопросы настоящего, попыткой столь же плодотворной, сколь сугубо современные «Голубые города» и «Гадюка» 3.

Невозможно, да и смысла нет подробно пересказывать содержание книги В. Баранова. Хочется сейчас лишь указать на широкий адрес этого исследования, – оно, мне кажется, будет интересно и специалисту, ибо вводит в обиход новые факты жизни и творчества Толстого, и просто любителю литературы, ибо свежо, интересно, во многом по-новому освещает литературный путь замечательного мастера.

  1. В. Щербина, Вступительная статья к Собранию сочинений А. Н. Толстого в 10-ти томах, т. 1, Гослитиздат, М. 1958, стр. 13.[]
  2. А. Н. Толстой, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 1, стр. 57.[]
  3. Мы вынуждены, правда, сделать одно частное замечание: анализ образов Буженинова и Ольги Зотовой, проведенный автором, и их сопоставление не кажутся нам достаточно убедительными. «Нам приходится сосредоточить внимание лишь на той стороне образа (Ольги Зотовой), которая роднит его о Бужениновым, а не отличает от него…»А почему, собственно? Разве не очевидно, что Зотовой неизмеримо трудней, чем Буженинову, и что, будь он на ее месте и в ее положении, тех роковых выстрелов не последовало бы? Зотова – женщина, и в этом-то все и дело. Не потому ли вопрос о ее виновности Толстой оставил открытым, что один из возможных читательских приговоров был бы приговор оправдательный?[]

Цитировать

Макиев, В. Этапы большого пути / В. Макиев // Вопросы литературы. - 1968 - №9. - C. 196-199
Копировать