Эпоха Данте в представлении современной науки

…Данте, последний поэт средневековья

и в то же время первый поэт нового времени.

                                                            Ф. Энгельс

«Вы желаете знать о Данте? Итальянцы называют его божественным; но это скрытая божественность; немногие понимают его изречения; конечно, существуют комментаторы, однако они, вероятно, являются еще одной причиной, из-за которой он непонятен. Слава Данте будет вечной, потому что его никто никогда не читает. Есть с дюжину мест, заучиваемых наизусть; этого достаточно, чтобы не давать себе труда заглянуть в остальное». Так писал двести лет тому назад Вольтер в «Философском словаре». Один из зачинателей романтизма в Италии Джузеппе Баретти, восставший против суждений Вольтера, особенно о Шекспире и Ариосто, утверждал, что во Франции в течение четырех веков «Данте был известен не более, чем Конфуций». Обращаясь к фернейскому патриарху, Баретти восклицал: «Не Вы ли сами, наконец, привлекли его в свои пределы. Но каким образом? Сорвав его большой парик, его алое бархатное платье, Вы одели его полишинелем».

Романтики, отвергнув все правила «хорошего вкуса» классицистов, поставили Данте рядом с Гомером и Шекспиром. Во времена романтизма возник вопрос, был ли Данте поэтом средневековым или вестником нового времени. Однако романтики очень поверхностно знали средние века и немногим лучше Возрождение.

Средневековье превозносилось ими прежде всего как «антитезис» классической древности, на которой воспитывался XVIII век. Готические соборы и Данте одинаково раздражали стародумов начала XIX века как проявление «готического стиля» и варварского духа. Средневековье они считали временами мракобесия; в их глазах рыцари были разбойниками, поэзия трубадуров — детским лепетом. Тысячелетняя история Европы от падения Римской империи до… Малерба представлялась эпохой, когда процветали предрассудки, суеверия и невежество. Романтикам пришлось реабилитировать не одного только Данте, но также многих писателей и художников Возрождения. В XVIII веке Рабле почитался столь же «готическим автором», сколь и автор «Божественной комедии»; полузабытый Ронсар был причислен к поэтам третьестепенным, а Микеланджело объявлен зачинателем барокко и отцом «дурного вкуса». Если ранее делалось какое-то исключение, то главным образом для Петрарки и Тассо.

Романтикам пришлось спасать от забвения и поругания многовековую европейскую литературу — в этом их несомненная заслуга. Они особенно настаивали на индивидуализме Данте. Если — по Шлегелю — эпос античности стремился к объективности, то эпос новейшего времени должен был вскрывать индивидуальность автора. Шлегель утверждал, что «Божественная комедия» стоит до такой степени одиноко, что ее нельзя подвести ни под какую теорию; вмещая в себе целый мир, она требует для себя новой, из нее самой истекающей теории. Он считал, что индивидуальное дает форму новому эпосу, создавая «свою собственную мифологию». Благодаря высокой самобытности его поэмы Данте «стал творцом нового искусства». Отсюда недалеко было до заключения, что Данте-«первый поэт нового времени». Его поэма, по убеждению Шлегеля, «заключает в себе всю современную поэзию».

Когда в середине XIX века возникла медиевистика как систематическая наука, объединившая разрозненные усилия ученых XVIII и начала XIX веков, увеличился объем знания о прошлом. Однако новое научно-философское направление этого периода — позитивизм — не способствовало истинному разумению тщательно собранных фактов о Данте. Вместо анализа процветал скептицизм. Позитивисты в значительной степени вернулись к идеям XVIII века. В антиромантическом воображении Леконта де Лиля и многих людей его времени средневековье вновь помрачнело; всюду запылали под звуки печальных литаний костры инквизиции; схоластики писали о природе чертей и затуманивали разум верующих. Воинственные Гиальмары грабили и жгли, а перед смертью посылали своим возлюбленным окровавленные сердца, прибегая к помощи черного ворона; невежественные монахи не читали ничего, кроме молитвенников; феодальная иерархия была столь же непоколебима, сколь и небесная. Все это противопоставлялось идеалам просвещенной либеральной демократии и цивилизованного буржуазного общества XIX века.

Лучший истолкователь Данте позитивистского периода Франческо Де Санктис отвергал морально-поучительное, иносказательное и богословское в поэме Данте. Он считал, что Данте против своей воли побеждал аллегоризм. В «Божественной комедии» «теология становится Беатриче, разум — Вергилием. Человек превращается в Данте Алигьери, в существа живые и законченные, имеющие бесконечные свои особенности, независимые от умысла, символами которого они должны были бы быть. В такой полноте реальности где отыскать аллегорию?» (статья «Победа гения над критикой»). Аллегоризм, по мнению Де Санктиса, был печальным наследием средневековья. «Отсюда следовало, — пишет современный дантолог Пьетро Конте, — что Данте был мастером тончайших психологических ситуаций, изображая сильные характеры, гибельные страсти, но также что он был псевдофилософом в своем наивном религиозном и схоластическом догматизме, псевдопатриотом, псевдополитиком, одержимым иллюзиями, весьма далекими от реальности, пребывавшим в неразумении людей и событий, что он был псевдомыслителем, замкнутым в своем мире предрассудков, астромании, оккультизма, магии, легенды»¹. Поэма Данте, по мнению Де Санктиса, «спасается» не тем, что поэт собирался сделать, но тем, что ему удалось сотворить «вопреки его намерениям». В глазах Де Санктиса Данте является поэтом средневековым, примитивным, едва ли не грубым. Такая оценка была созвучна мнению Вико, которого Де Санктис высоко ценил.

На рубеже XVII и XVIII веков Вико писал о варварстве и примитивизме Данте, который лишь инстинктивно и импульсивно выражал с большой силой непосредственные ощущения. Поэт средневековой Флоренции, по мнению Вико, принадлежал к доинтеллектуальному периоду, повторяющемуся в вечном круговороте развития человечества, то есть к эпохе героев, а не мудрецов. Для ученика Де Санктиса, немецкого позитивиста Адольфа Гаспари, автора «Истории итальянской литературы» (переведенной у нас трудами Бальмонта в 1895 году), Данте был «самым полным, самым живым выражением итальянского средневековья, воспринявшим его идеи, его ошибки и предрассудки, но также его мощь и его величие». Если знаменитый швейцарский историк культуры XIX века Якоб Буркхардт считал, что эпохой великих и необузданных страстей был Ренессанс, то Гаспари, напротив, почитал средневековье «эпохой, создавшей столько сильных характеров, столько цельных людей, эпохой, давшей развиться могучим страстям, еще не обузданным успехами культуры». «Божественная комедия» в представлении Гаспари — «высшее поэтическое выражение средневековой Италии».

Равным образом и Александр Веселовский рассматривал Данте как средневекового поэта — «единственного из средневековых, которого мы не изучаем только, но и продолжаем читать». Как мыслитель Данте был, по мнению А. Веселовского, превозносителем прошлых времен, то есть ретроградом. «Принципы» Данте, его политические и этические убеждения — архаичны. Лучшие цветы поэзии Данте выросли в минуту забвения им своих «принципов». В сущности, взгляды А. Веселовского на Данте почти ничем не отличаются от взглядов Де Санктиса и Гаспари. А. Веселовский говорит также о «дебрях схоластики и аллегории», в которых бродил Данте.

В советскую эпоху А. В. Луначарский, не соглашаясь с мнением А. Веселовского и В. Фриче, писал, что автор «Божественной комедии» — не средневековый поэт, а поэт нового времени. Вместе с Герценом Луначарский относит произведения Данте к раннему Возрождению. Петрарка и Боккаччо известными сторонами своего творчества, утверждает Луначарский, люди Возрождения, но каждый из них еще крепкими цепями прикован к средневековью. (Эта мысль, в сущности, восходит к мысли Энгельса.) В письме к Кангранде, продолжает Луначарский, Данте настаивал на том, что цель «Божественной комедии» — «вырвать живущих из когтей бедствия и вести их к счастью». Следует утверждать, что основная цель «Божественной комедии» — социально-политическая. Таким образом, Данте был передовым человеком своей эпохи, родоначальником новой литературы. Для него как для представителя буржуазии, освобождающейся от пут духовенства, главной целью была светская власть.

Обратимся к новейшим теориям западных ученых. Отвергнув принципы позитивизма, знаменитый итальянский философ и литературовед Бенедетто Кроче нашел в «Божественной комедии» не только «дюжину мест, заучиваемых наизусть», но гораздо больше отрывков, достойных «спасения», даже в «Рае», где их не заметили романтики. Все же он продолжил — пусть и в новой интерпретации — выборочную систему Де Санктиса. Значительнейшую часть творчества Данте Кроче отвергал начисто, как «непоэзию», в том числе все аллегории. Он ополчился на трех зверей первой песни «Ада», на чудовище Гериона, на Миноса, превращенного в беса, н даже на самое Беатриче, поскольку она — символ. Аллегория, по его словам, так же не мешается с реальностью, «как вода с оливковым маслом». Архитектоника «Божественной комедии», которая восхищала Пушкина, развитие действия и внутреннее единство «утопического романа» Данте были обесценены неаполитанским философом. Он искал лишь поэтическую экспрессию, лирические отрывки и драматические эпизоды. Тем самым отпал вопрос — является ли Данте поэтом средневековым или ренессаненым, ибо поэзия в теории Кроче «не развивается» в зависимости от эпохи и не зависит от эпохи. Само собой разумеется, что средневековые элементы в «Божественной комедий» и других произведениях Данте — философские, политические и этические — с позиций Кроче вообще не заслуживали изучения, поскольку дело касалось поэзии, а не истории науки. Кроче в своей сути всегда оставался учеником энциклопедистов, несмотря на гегельянскую надстройку. Отсюда его нелюбовь к барокко и антипатия к средневековью. От эпохи позитивизма, во многом вернувшейся к идеям XVIII века, он унаследовал пристрастие к Возрождению. Среди ренессансных писателей он более всего ценил гармонического Ариосто, предпочитая его «неровному» Данте, целиком никак не умещавшемуся в его теорию (см. книгу Кроче «Корнель, Шекспир и Ариосто»).

В начале XX века, когда идеи Кроче еще не пользовались в Западной Европе таким громким успехом, как в 20-е и 30-е годы, старая гвардия филологов-позитивистов продолжала свои исследования. Памятником этих трудов является монументальное исследование Николо Цингарелли о Данте, ценное для дантологов, несмотря на ограниченность кругозора автора и несовершенство его метода.

В 20-е годы определились два основных направления в «науке о Данте». Начались словесные баталии между сторонниками Кроче и филологической школой Микеле Барби, замечательного ученого, лучшего знатока текстов Данте, возглавившего издания «Societa dantesca italiana».

Барби пришлось столкнуться на своем пути не только с филологическими и историческими вопросами, но и с необходимостью эстетического анализа; он также должен был высказаться о проблеме аллегоризма у Данте. Однако Барби не выработал сколь-либо убедительной системы эстетических суждений и по существу ничего не смог противопоставить продуманной и резко очерченной системе крочеанцев. Барби осудил «аллегорисгов», которые в каждой строке Данте видели многосмыслие, однако не привел достаточных доводов, почему он противится высказываниям Пасколи и Валли.

Скажем несколько слов и об этом направлении в дантологии. Иносказательное толкование сочинений великого флорентинца началось еще в романтические времена. К нему прибегал Уго Фосколо. Поэт и художник-прерафаэлит Данте Габриель Россетти возвел аллегорическое толкование Данте в систему. Полусумасшедший французский католик Ару, прочтя Россетти, посвятил половину своей жизни «разоблачению» Данте как еретика, революционера и социалиста, подрывавшего основы католического общества. Ару окрестили «шутом дантологии» (однако недавно переиздали). Поэт Джованни Пасколи (1855 — 1912) углубился в «дебри схоластики и аллегории», пытаясь там обрести ключ к пониманию Данте. Он создал направление, называемое в дантологии «пасколизмом», не изжившее себя и в наши дни. Самым крупным представителем этого течения был Луиджи Пьетробоно, человек весьма одаренный, облагавший острой и проницательной интуицией, детально изучивший произведения Данте. Результаты некоторых его сопоставлений и наблюдений приняты в настоящее время многими дантологами.

Гораздо меньшую научную ценность представляют изыскания Луиджи Валли, который в 20-х годах выпустил несколько книг с громкими названиями о поэтах «сладостного нового стиля». Он представил их заговорщиками, принадлежавшими к тайному обществу «верных Амора», которые слова не сказали просто, а все иносказательно, завуалированно. Он разыскивал (так же, как в свое время Данте Габриель Россетти и Ару) «ключи» к разумению «Божественной комедии» и даже находил их, хотя они — увы! — и не раскрывали дверей в тайники Данте. Он поучал читателей, посвящая их в тайный смысл «Креста и Орла» из «Рая», основной, по его мнению, символ поэмы Данте. Барби с высоты своего авторитета укорял и отечески увещевал аллегористов, впрочем, выгораживая Пьетробоно. Кроче или смеялся над ними, или просто от них отмахивался. Заметим, что и после второй мировой войны аллегористы не перевелись и даже не стали осмотрительнее. Немецкая исследовательница Е. фон Роон-Бассерманн, которой нельзя отказать в начитанности, предалась вполне своей фантазии. Ее метод столь порочен, а «доказательства» столь зыбки, что она могла бы соперничать с Луиджи Валли. Может быть, не стоит выступать слишком рьяно против ее домыслов², — несостоятельность их и так вполне очевидна.

Аллегористы являются наследниками дантоведов-романтиков. Если иметь терпение и одолеть книги Пасколи, Валли и других, среди хаоса гипотез можно найти несколько интересных сопоставлений и с десяток высказываний, способствующих лучшему пониманию «Божественной комедии». В те десятилетия, когда царили эстетизм Кроче и филологизм Барби, аллегористы (особенно Пьетробоно) стремились показать, что единство поэмы Данте существует, что нельзя дробить «Божественную комедию» на эпизоды, не разрушая творения великого поэта, в котором далеко не все ясно и просто, как представлено на страницах Кроче и Де Санктиса. В этом их частичное оправдание, несмотря на многие и тяжкие их прегрешения. Конечно, для защитников аллегоризма Творец «Божественной комедии» — поэт средневековый, но этот эпитет в их устах и под их пером (в отличие от позитивистов) ничего уничижающего или презрительного не содержит.

После второй мировой войны в дантологии наступили значительные сдвиги, вызванные прежде всего общим состоянием исторических наук, в которых за последние пятьдесят лет обнаруживаются не меньшие изменения, чем в физике. Можно сказать, что еще в 20-х годах нашего века произошел «бунт медиевистов», которые стремились пересмотреть основные взгляды на средние века. Они утверждали, что эта эпоха известна неспециалистам менее, чем история Древнего Египта. К «чистым» историкам присоединились историки искусства и философии; эти последние принялись за то, что позитивисты называли не задумываясь «дебрями схоластики». Современные дантологи стремятся понять мысли Данте, то есть «содержание» его произведений, и не удовлетворяются ни эстетическим догматизмом Кроче, ни догматизмом католических историков схоластики.

В настоящее время мало кто обращается к трудам доминиканца П. Мандонне (P. Mandornnet) о философии Данте, о Сигерии Брабантском и латинском аверроизме XIII века. Устарела также «История средневековой философии» де Вульфа (De Wulf), которая в 20-е годы считалась основной книгой по схоластике. Исследования Этьена Жильсона, посвященные средневековой философии, открыли всю несостоятельность этих работ. Э. Жильсон, убежденный католик, отказался от узкого догматизма своих предшественников и применил методы истории религии и истории философии к средним векам. Мы уже говорили в предисловии к книге «Итальянское Возрождение и славянские литературы» о том, что Жильсон преувеличил влияние схоластиков на эпоху Возрождения и слишком настаивал на «гуманизме XII века»; все же его многочисленные исследования, посвященные средневековым мыслителям, открыли новые страницы в истории философии.

Об аверроизме «первого друга» Данте — Гвидо Кавальканти и аверроистических увлечениях самого Данте писал один из лучших знатоков средневековой мысли Бруно Нарди. Заслуга Жильсона и Нарди в области дантологии также и в том, что они показали, что нельзя комментировать Данте, нагромождая тексты и» Фомы Аквинского (как это сделали новейшие комментаторы «Пира» Бузнелли и Ванделли).

1. P. Conte, Dante nel mondo di oggi, Torino, 1959, p. 20.[↩]
2. Как это сделал Л. Баткин в своей статье «Хроника Дино Компаньи или притча Данте Алигьери» («Средние века», Изд. АН СССР, М. 1960, вып. 17, стр. 374 — 387).[↩]