Единство в движении

М. Н. Пархоменко, Многонациональное единство советской литературы, «Просвещение», М. 1978, 287 стр.

…Не могу согласиться с автором, полагающим, будто его работа тяготеет не столько к историко-литературному, сколько к теоретическому исследованию проблем современной советской литературы, литературоведения и критики. Тем и ценна, мне кажется, новая книга М. Пархоменко, что теория и история не просто соседствуют в ней, но, взаимно проникая одна в другую, образуют прочный и цельный сплав, воедино сливающий методологические принципы конкретно-исторического и сравнительно-типологического анализа литературного процесса, который на всех узловых этапах, во всех ключевых звеньях увиден в сложной диалектике традиций и новаторства, в широком многонациональном богатстве стилей и форм.

Многообразие и единство – эти понятия предстают в книге как эстетические категории, чье конкретно-историческое содержание обновляется и обогащается по мере поступательного движения советской литературы. Как важнейший рубеж на этом восходящем пути выделена деятельность М. Горького – первого из писателей, который увидел в развитии межнациональных связей «проблему не только внутрилитературную, но и общественную, политическую». Одно из основных звеньев становления многонационального единства советской литературы, говорит М. Пархоменко, – освоение ею интернациональной тематики. Не случайно И. Бехер воспринимал как ярко новаторскую эту черту советской литературы, умение ее зачинателей и мастеров так же свободно «вживаться в человеческие образы и проблемы других народов, как и своего собственного…».

Если на начальных этапах истории советской литературы творческие связи ее разнонациональных отрядов носили по преимуществу характер взаимного «узнавания» и влияния старших по возрасту и зрелых по опыту литератур на более молодые, то на современном этапе развитого социализма мы закономерно говорим о многостороннем, всеобъемлющем взаимообогащении, которое стимулируется все более возрастающим сближением наций и их культур.

В своих суждениях об этом процессе взаимообогащения братских культур советских народов М. Пархоменко последовательно опирается на их исторический и современный идейно-художественный опыт, обоснованно предостерегает от бытовавшей в литературоведении и критике поспешности крайних точек зрения, оторванных от творческой практики литературы. «Какие средства для этого необходимы, – заранее указать невозможно. Нам подскажет это практический опыт» ¹, – приводит он ленинские слова о многообразии путей перехода к советскому строю, социализму и коммунизму. И видит в них методологический ключ к решению теоретических проблем литературоведения и критики, призванных прогнозировать формы сближения национальных культур на строго фактической основе, не допускать волюнтаристских забеганий вперед.

Опора на «практический опыт» отличает как общетеоретические положения книги М. Пархоменко, так и конкретные оценки закономерностей и явлений многонационального литературного процесса. В аналитическом раскрытии генезиса и основополагающих принципов нового художественного метода, его исторического движения и современного развития исследователь так же неукоснительно верен такому исходному равнению на творческую практику. Это придает особую убедительность аргументации, полемически направленной против попыток разъединить, разъять периодизацию развития метода социалистического реализма и истории советской литературы. Такие попытки, убежден автор, отрывают «структуру (идейно-эстетические принципы метода) от ее функционального выражения – литературного процесса, в котором только и может происходить и проявляться ее самодвижение, развитие» (стр. 83).

Не повторяя всех выводов исследователя об исторической преемственности и революционной родословной социалистического реализма, его идейно-художественном новаторстве, полнозвучно заявившем о себе в творчестве Горького «новой концепцией личности, новым героем, сущность которого раскрывается в его отношении к действительности, миру, обществу», выделим лишь основные положения книги – «несущие конструкции» ее заглавной темы.

Широко и развернуто показано автором, что эстетическая мысль, обобщавшая творческую практику социалистического реализма и неотрывно от нее создававшая теорию метода, уже изначально не была ограничена рамками одной национальной литературы. Так, несомненную общность усилий в теоретическом освоении новых творческих плацдармов М. Пархоменко находит в наследии не только русских критиков-марксистов (Плеханова, Воровского, Луначарского), но и И. Франко, А. Упита, В. Мицкявичюса-Капсукаса.

В логически стройную, четкую систему сведены у М. Пархоменко методообразующие факторы социалистического реализма (эстетический идеал, концепция личности, осознанный историзм и т. д.), также рассмотренные в конкретно-историческом проявлении и типологической всеобщности, не только в совокупности, но и в соотношении друг с другом, во взаимодействии. «Социалистический реализм как метод, его структурные принципы и концепции являются общими и одинаковыми для всех литератур; национальную характерность он приобретает только как направление». Метод и направление, таким образом, трактуются как две стороны, единой системы, ее структура и функциональное выражение. Как творческий метод социалистический реализм являет собой систему принципов художественного освоения действительности, как направление – систему художественных форм, реализующих эти принципы. Не относя свое определение к универсальным, исследователь убежден, что оно все же «позволяет осознать социалистический реализм (как творческий метод) в качестве общей для всех национальных литератур системы, а направление – как его особенное выражение (функционирование) в каждой национальной литературе в виде стилевых течений и индивидуальных стилей» (стр. 240 – 241).

Здесь ключ к решению по крайней мере двух выделенных в книге проблем, которые имеют и собственно теоретический, и исторический, и остросовременный аспекты.

Первая – проблема стилевого многообразия советской литературы. «Постичь социалистический реализм как направление, понять многообразие и единство его стилевых течений можно только в свете эстетических основ метода» – из этой методологической посылки исходит М. Пархоменко, относя стилевое течение к тем обладающим несомненной конкретностью и определенностью понятиям, которые выступают «вполне реальной единицей и наиболее очевидной типологической общностью социалистического реализма как направления в границах и национального, и многонационального литературного процесса. Стилевые течения складываются и развиваются и как национальные, и как межнациональные, демонстрируя тем самым диалектику национального и интернационального в художественной культуре развитого социализма» (стр. 243).

В этих двух масштабах – национальном и общесоюзном – воссоздана «карта» современных стилевых течений. «…Она должна быть, если можно так выразиться, открытой навстречу будущему», – замечает исследователь. И убедительно демонстрирует ее «открытость», указывая, в частности, на рост ассоциативных средств художественного мышления, заметно меняющий «стилевой портрет» поэзии, на «революционные изменения», которые может принести искусству ускоряющийся научно-технический прогресс, соединенный с преимуществами развитого социализма.

Вторая, и тоже многоаспектная, проблема в границах устанавливаемого соотношения метода и направления касается истории советской литературы, по преимуществу первого послеоктябрьского десятилетия, когда социалистический реализм не был единственным направлением и утверждал себя в соревновании и борьбе с другими течениями, программами и платформами. Как, возникает вопрос, складывались и развивались взаимосвязи между ними? Как проявлялись в литературах народов СССР закономерности перехода от реализма критического к социалистическому? В подлинно научном решении этих вопросов М. Пархоменко видит непременное условие верного исторического осмысления более чем шестидесятилетнего пути многонациональной советской литературы. Это, подчеркивает он, имеет также и остроактуальное значение, усиленное одновременным существованием в современном мировом искусстве и литературе творческих методов и течений социалистического и критического реализма, авангардизма, различных нереалистических направлений.

Несомненное первенство в дискуссионном выдвижении названной проблемы принадлежит М. Пархоменко, еще много лет назад не побоявшемуся вызвать «огонь на себя» сначала на страницах журнала «Вопросы литературы» (статья «Чудо или закономерность?», 1965, N 6), а затем в докладе, подготовленном к научной конференции в ИМЛИ (1966 год). В тех давних темпераментных выступлениях уже были сформулированы основные положения, которые предопределили методологически концепцию, развитую в книге. В обосновании ее автор исходит из того, что превращение социалистического реализма в ведущий, господствующий метод в искусстве после победы Великого Октября было закономерно так же, как и возникновение искусства социалистического реализма в дооктябрьскую эпоху на почве революционных идеалов и борьбы пролетариата. Однако, прежде чем социалистический реализм занял безусловное «место гегемона», понятие его как творческого метода не покрывало понятия «советская литература», не было ни идентично ему, ни заменяемо им. «Советская литература вбирает в себя, по крайней мере на первых порах, особенно в 20-х годах, не только литературу социалистического реализма, но также и произведения советских писателей, творивших в границах других методов, прежде всего – критического реализма, который еще не исчерпал своих возможностей в эстетическом освоении действительности» (стр. 125). Миновать его не могли ни отдельные писатели, ни литературы в целом, особенно молодые, возникшие незадолго до Октября или вскоре после его победы. «Анализ явлений и фактов исторического опыта многих братских советских литератур показывает, что социалистический реализм, имеющий в каждой литературе свои национальные истоки, зародился и складывался в каждой из них не в одно время и не с одинаковой быстротой: в одних раньше, в других позже; в одних быстрее, в других медленнее. Но во всех литературах это не внезапный скачок, а более или менее длительный процесс, темп и сила которого зависели от характера и богатства литературных традиций, от становления новых, социалистических черт в жизни народа, от успехов социализма в экономической, политической и всей духовной жизни народа… При всем различии в сроках и темпах этого процесса наблюдается одна общая для всех национальных литератур закономерность: все они развиваются как литературы становящегося и утверждающегося социалистического реализма. Но это не исключает, а предполагает продолжение того сосуществования социалистического реализма с реализмом критическим, которое отмечалось, например, в русской литературе и в дооктябрьский период. Однако после Октября меняется соотношение сил, ведущая роль, определяющая характер всего процесса развития национальной литературы, переходит теперь к социалистическому реализму. Социалистический реализм завоевывает ведущую роль совсем не сразу, по крайней мере не так легко и вдруг…» (стр. 126 – 127).

Такова точка зрения М. Пархоменко, аргументированная в книге намного шире и глубже, чем в предыдущих выступлениях. С явной пользой для себя автор учел контрдоводы оппонентов, предусмотрел их новые возможные возражения, обосновал свои выводы на более прочном фундаменте фактов. Вне сомнения и другое: за годы, минувшие после первых дискуссий, сторонников позиции М. Пархоменко, как убеждает он множеством ссылок, стало значительно больше и от них нельзя просто так «отмахнуться, декларативно объявив их заблуждающимися».

Не будем и мы поступать так, тем более, что для декларативных обвинений в заблуждении нет, право же, больших оснований. Но «малые» поводы для корректирующих уточнений-вопросов, на которые хотелось бы получить ответ в книге, все же остались. Начать с первого неотвеченного. «Сосуществование» социалистического и критического реализма предполагает логически плавное, эволюционное развитие многонационального литературного процесса в послеоктябрьские годы, постепенное нарастание нового идейно-художественного качества. Как сопрягается это с признанием крутой революционной ломки, которой сопровождалось формирование социалистического реализма в литературах народов, задержавшихся в социальном и культурном развитии? Не плавное, постепенное движение, а «коренная перестройка художественного мышления» под стать такой ломке, совершавшейся, справедливо сказано в книге, «не эволюционным путем, а в виде скачка». За пределами главы «От критического к социалистическому реализму» скачкообразность процесса подчеркнута куда как часто. Что как не скачок, не взрыв отмеченное исследователем скорое рождение романа (С. Айни, А. Кадыри) в молодой узбекской прозе, резко нарушившее в ней последовательность формирования жанрового многообразия? Или «рождение нового эпоса» (так, к слову, и названа одна из глав книги) – эпических повествовательных форм романного типа – в молодых и младописьменных литературах? «Универсальная закономерность» этого явления означает не что иное, как «перепрыгивание» через исторически последовательные ступени «нормального» движения классического реализма. Признавая эту закономерность в одних случаях, М. Пархоменко не оставляет ей необходимого широкого простора в других, касающихся «переходного» характера «сосуществования» критического и социалистического реализма, «взаимодействия реализма и социалистической идейности в искусстве».

Неизменно верный себе, он и на этот раз настоятельно провозглашает первым условием научной состоятельности концепции ее соответствие самим явлениям литературного процесса, наблюдениям над творчеством отдельных писателей: «Только такие наблюдения можно считать конкретными, достойными науки». К. Федин» А. Толстой, Л. Леонов, С. Сергеев-Ценский, М. Пришвин, В. Шишков, А. Малышкин, В. Лидин в русской литературе, С. Васильченко, М. Рыльский, П. Панч в украинской, Янка Купала и Якуб Колас в белорусской, Дж. Мамедкулизаде в азербайджанской – далеко не полный перечень писателей, чье творчество, на взгляд исследователя, «и после Октября развивалось в границах критического реализма или романтизма, а переход к реализму социалистическому был процессом то бурного, то более медленного накопления качественных изменений, в результате которых критический реализм писателя как бы перерастал в социалистический» (стр. 114).

Однако чем больше автор наращивает конкретные примеры, призванные проиллюстрировать «типичность… сосуществования» обоих методов, тем громче заявляет о себе принцип диалектики, признающей «явление богачезакона» ². И дело здесь не только в том, что тот или иной пример не всегда бесспорен. Как бы ни была в целом логически стройна концепция М. Пархоменко, она рискует обернуться слишком жесткой регламентацией и схематизацией по отношению не только к отдельно взятым явлениям, но также и к совокупности явлений. Чем больше названо их в книге, тем шире их богатство, которое не легко и не просто уложить, вместить в заданное русло выводимой закономерности. Вот почему, как ни обещает автор «не отрывать анализ творчества отдельных писателей от общего развития той национальной литературы, которую данный писатель представляет», индивидуально конкретное и типологически общее состыковались у него не всегда прочно.

По-видимому, это противоречие тревожит и самого исследователя, то и дело сопровождающего изложение своей концепции различными оговорками. О том, например, что в разных литературах «критический реализм проявлялся с разной степенью силы и не одинаково длительно, да и самая граница между явлениями одного и другого творческого метода не всегда была четкой и очевидной» (стр. 127). Или о том, что, «выясняя общие тенденции, а тем более закономерности, рискуешь так или иначе «недоучесть» индивидуальные особенности творческого развития отдельных писателей и некоторые из черт национального своеобразия литератур. Но это совсем не означает, что они игнорируются. Дело только в том, что не на особенном, а на общем ставится акцент. И тот, кто не хочет понять это, вольно или невольно отдаляется от истины» (стр. 116 – 117).

Не желая быть в столь незавидном положении, рискну все же обратиться к автору с рядом уточняющих вопросов, которые вызваны непроясненностью некоторых опорных положений книги. Целиком и полностью разделяю, например, полемический пафос М. Пархоменко, направленный против игнорирования сложностей и противоречий в творчестве писателей, медленно постигавших ведущие тенденции развития новой действительности, против упрощений и выпрямлений их творческих биографий «до «житийной» схемы праведного жития в социалистическом реализме». Но и при этом не могу подавить в себе искус сомнения: не допускает ли автор подмену одних жестких регламентации другими, тоже достаточно жесткими, не заступает ли у него место одной «праведности» другая – «праведность» перехода писателя от реализма критического к социалистическому? И где в таком случае та «точка кипения», в которой «происходит решительный сдвиг к идейно-эстетическим принципам нового творческого метода»?

В свое время, у истоков спора, некоторые оппоненты подозревали М. Пархоменко «в попытке отнести к критическому реализму все свидетельствующее о немощи и некоторой неполноценности реализма». Решительно отводя в книге подобные упреки, автор особо подчеркивает, что он ведет речь о творчестве отнюдь не второстепенных писателей, но о произведениях, художественно значительных в границах критического реализма, самобытных и оригинальных. Однако «по творческому методу это – в известной мере запоздалые явления в историко-литературном процессе. Ведь они написаны тогда, когда действительность уже выдвинула перед литературой новые задачи, подсказывавшие необходимость писать по-другому…» (стр. 100 – 101). Примем оговорку. Но согласимся, что, снимая давний упрек, она порождает новые сомнения. Не зачислим ли мы таким образом в критический реализм все, что, являясь значительным и оригинальным, оставалось в то же время зыбким по мировоззрению, нечетким по идейным позициям, расплывчатым по общественным и эстетическим идеалам, коротко говоря, все, что отмечено недостаточностью художнического освоения эпохи? Не случайно же одной из главных причин жизнестойкости критического реализма в послеоктябрьскую эпоху названа «относительная слабость нового в эстетическом сознании творцов социалистической литературы. Их социалистическая «вера» еще не стала всеопределяющим фактором внутреннего облика каждого из них как художника…» (стр. 123). Так во главу угла – вот она, искомая «точка кипения»! – выносится мировоззренческий критерий. Но ведь социалистический реализм как тип художественного мышления шире мировоззрения, включает его в себя как часть в целое и не сводится к одной этой важной части. В противном случае логично было бы предположить, не в пример реализму критическому, существование некоего «чистого», стерильного социалистического реализма. Не на основе ли таких представлений, кстати вспомнить, появилась несколько лет назад теория, отлучившая от социалистического реализма романтический стиль, который возводился в самостоятельный метод социалистического романтизма?

Своего рода «облегчением» исследовательских задач объективно выглядит и то, что М. Пархоменко не касается таких сложных, многозначных явлений, как поэзия А. Ахматовой или Б. Пастернака, проза М. Булгакова или А. Платонова. Это не случайно. Творческий путь этих и ряда других писателей никак не укладывается в русло последовательной смены одного метода другим, и это само по себе закономерность, требующая изучения: крупный талант далеко не всегда «подвластен» эволюционным законам развития…

Спор должен быть продолжен – призыв, которым завершает М. Пархоменко главу «От критического к социалистическому реализму». Но что в данном случае значит – продолжать спор? Раньше и прежде всего – восполнить «белые пятна» концепции, внести в нее уточнения и поправки, предусматривающие как аргументы «за», так и доводы «против», полнее прописать, глубже развить опорные положения. Делая все это в ходе дальнейших дискуссий, не будем, однако, забывать о тех накоплениях, которые на нынешней стадии теоретического и исторического изучения проблемы уже закреплены рецензируемой книгой. Энергично настаивая на наличии критического реализма в литературах советского периода, автор подчеркивает этим неослабную силу традиций «реалистического искусства как самой богатой и плодотворной формы художественного освоения действительности». Социалистический реализм возник не на пустом месте. Преемственно связанный с передовым опытом мировой культуры, он складывался и развивался на магистральном реалистическом направлении. В обосновании такого генезиса социалистического реализма и состоит в конечном счете позитивная суть концепции М. Пархоменко. Борьба за реализм, защита многонационального богатства его традиций, стилей и форм – в этом заключен ведущий мотив, определяющий пафос книги…

Сознаю: увлекшись им, я, конечно же, погрешил перед каноническими правилами рецензии, которая потому и рецензия, что посвящается не одной, хотя бы и самой острой, актуальной проблеме, поднятой в книге, а с возможно большей полнотой охватывает всю ее проблематику. Но что делать, если книга М. Пархоменко насыщена спором, полемикой, проникнута беспокойством аналитической, исследовательской мысли? Взывая в свою очередь к спору, она заставляет додумывать и договаривать недосказанное, ставить вопросы и искать ответы. Не удивительно, если более всего побуждают к этому положения и выводы, связанные с проблемой генезиса социалистического реализма.

Но очевидно, что и при всех увлечениях рецензента рецензия должна выполнять свое основное назначение. Помня об этом, хотя бы перечислительно остановлюсь в заключение на других сторонах книги М. Пархоменко.

Обращенная в силу своей издательской «прописки» к такой массовой читательской аудитории, как учителя-словесники, она, помимо всего прочего, является ценным источником обстоятельной информации о многолетней давности и совсем недавних – спорах и дискуссиях по актуальным проблемам реализма. Обозревая их в широком международном контексте борьбы за реализм (глава «В борьбе за влияние на мировой литературный процесс»), автор рассматривает выступления болгарских, венгерских, немецких, польских, словацких, чешских критиков против идеологических диверсий антикоммунизма, говорит о разработке принципов социалистического искусства марксистским литературоведением в странах Западной Европы и США, ведет теоретически оснащенную, идейно наступательную полемику с эстетическими концепциями Р. Гароди, Э. Фишера, Г. Маркузе, эстетикой модернизма, чуждыми нам позициями нынешних советологов. Столь активное привлечение зарубежного материала нередко вносит существенные, принципиальные коррективы в понимание ряда явлений нашей текущей литературной жизни…

На примере многонационального советского романа М. Пархоменко предпринимает плодотворный опыт сравнительно-типологического изучения литератур и литературных регионов. Особенно интересны в этом отношении наблюдения над закономерностями развития романа в литературах среднеазиатских республик, где он, в лучших своих образцах, преобразовал самобытные традиции дастана, коренным образом обновил символическую форму искусства, поэтику восточного романтизма.

Относя углубление сравнительно – типологического взгляда на многонациональную советскую литературу, пока что замкнутого в границах литературоведения, к неотложным задачам критики, М. Пархоменко успешно расчищает ему дорогу своей книгой. Жаль, правда, что порой ради типологического родства выстраиваются перечни имен и названий, в которых неравнозначные художественно произведения следуют друг за другом через запятую. В целом, однако, заниженность оценочных критериев чужда исследователю, как правило, чуткому к материи писательского слова, в которой реализуется «поэтический язык» искусства – его национальная форма, образное мышление народа. В том же движении современного «восточного» романа, например, он сумел нелицеприятно разглядеть такие явления, тормозящие необходимое углубление социально-аналитического, психологического начала, как инерция дастанной поэтики, сюжетный схематизм, усугубленный механическим применением старинных клише-образных метафор и сравнений, избыточность фольклоризации и этнографизма, архаичность композиции и стилистики, ложноромантические образность и пафос.

Характеризуя идейно-нравственное воздействие советской литературы на сознание современных поколений, Н. Пархоменко справедливо говорит о том, что она уже создала многонационального читателя. «А сформировалась ли при этом многонациональная критика, способная не умозрительно, а практически видеть и понимать литературу как единство, во взаимосвязи развивающихся в ней тенденций, процессов?» На этот вопрос, полагает автор, нельзя ответить однозначно. Думается, что рецензируемая книга (отмеченная, к слову, премией Союза писателей СССР за литературно-критические работы года) из тех явлений литературоведения и критики, которые в перспективе дальнейшего их движения сделают возможной однозначность положительного ответа…

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 41, стр. 246.[↩]
2. В.. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 137.[↩]