Единственная возможность

Не люблю легенд. Было время, когда я просто ненавидел их. Для меня они означали не народную традицию (для этого я был слишком близок к народу и к тому же слишком большим реалистом), а миф, вымысел, вводящий в заблуждение, И все же бывали случаи, и не однажды, когда какая-нибудь порядочная легенда оказывалась гораздо более кстати, чем грубая и примитивная истина.

В середине декабря 1944 года, уже дезертировав из хортистской армии, мы решили хоть как-то свести счеты с нацистами. Проследили, что каждый день в три четверти восьмого по одному и тому же маршруту отправлялся их грузовик и трясся по скверной ложбине, везя боеприпасы со склада, что был километра за полтора, к позициям 88-й зенитной батареи. И мы решили взорвать ручными гранатами эту набитую снарядами колымагу. Наше предприятие «удалось». Я связал вместе три гранаты и с высокой дорожной насыпи довольно ловко швырнул их на транспорт; все мы тотчас бросились наземь. После взрыва в нашу сторону полетело что-то красное. «Это кровь шофера и сопроводителя груза», – сказал кто-то. Потом выяснилось, что груз никто не сопровождал, шофер сломя голову мчался к позициям, и грузовик на сей раз вез не боеприпасы, а мармелад. Джем.

Два дня спустя мы переползли через линию фронта, а вечером нас допрашивал командир батальона Бойцов. В заключение он, естественно, спросил: «Ну, а что-нибудь вы до сих пор сделали в фашистском тылу?» Мы переглянулись. Не сказать ли, что на той машине был груз боеприпасов? Как бы это здорово прозвучало! Но потом я все же сказал правду. У молодого майора отвисла челюсть: «Что? Джем?» Он велел позвать своих офицеров, и через десять минут над нами все хохотали до слез, хлопали по плечам и угощали вонючим спиртом из репы. Может быть, они бы и в легенду поверили. Но джем их пронял. Взорвать джем! Такая неудача! Эта история, хотя и глупая, и жалкая, и смешная, была все-таки какой-то человеческой, а значит, и правдивой.

К решению – перейти на сторону Советской Армии – вынудил нас, конечно, не этот эпизод, а вся война. Непрерывно болтающие о «разуме истории», а на деле узколобые правители Венгрии больше опасались за свои владения, чем за судьбу родины. В 1944 году положение требовало выбора не между отдельными нюансами. Нюансов и не было. Крах или победа, позор или уважение, Запад или Восток, – но не по странам света, а по тому, где может нация обрести достойное человеческое существование, желанную возможность – возможность после такого множества неопределенностей двигаться вперед по пути исторического прогресса.

Что касается меня, я довольно мало знал о Советском Союзе, да и то, что знал, знал довольно приблизительно. Но одно мне было известно твердо: с самого начала своего существования Советский Союз никогда не нападал ни на один народ. Поэтому мною руководило нечто большее, чем надежда. Еще и опыт. У народа, давно живущего в центре Европы, была возможность проверить, когда в откуда можно ждать удара или пожатия руки. Все национальные средневековые хроники, так же как впоследствии наша поэзия, были полны предостережениями, боевыми призывами, оплакиванием героев.