Дёрдь Лукач: взгляд из сегодня

Ю. ГУСЕВ

ДЁРДЬ ЛУКАЧ: ВЗГЛЯД ИЗ СЕГОДНЯ

В первую половину XX века, в период великого эксперимента по исправлению нашего несовершенного мира, когда утопия коммунизма, казалось, вот-вот станет реальностью, множество людей готовы были поверить в эту утопию, пойти за ней. Среди них были и большие писатели (хотя бы наши М. Горький, В. Маяковский), ученые, интеллектуалы, философы (вспомним Сартра, да и многих других). С течением времени утопия, как все утопии, показала свою иллюзорность; следование ей обернулось для огромного количества людей драмой, если не трагедией. Драматизм характеризует многие судьбы писателей и мыслителей, в том числе – судьбу выдающегося венгерского философа, эстетика, литературоведа Дёрдя Лукача, который (благодаря и тому еще, что писал чаще всего по-немецки) был одним из тех представителей этой небольшой страны, которые стали известными и почитаемыми во всем мире.

Какое-то время – в 80-е, 90-е годы – казалось (во всяком случае, мне), что интерес к Лукачу угас окончательно и бесповоротно. Угас почти одновременно с кончиной Лукача и, главное, с исчезновением, угасанием иллюзий относительно таких идей, как искупительная роль социализма, мессианское призвание пролетариата, и прочих подобных, в свете реальной истории представших призрачными химерами.

Лично на меня Лукач всегда производил впечатление мыслителя, который неимоверно усложняет картину и без того не очень-то поддающегося осмыслению мира. Великие философы всех времен и народов были великими главным образом потому, что ухитрялись укладывать все пестрое многообразие мироздания в некую компактную, на страничку, на полторы, схему. Схему, которая все объясняла или, по крайней мере, увязывала. У Лукача подобного компактного объяснения мира никогда не было; вернее, он довольно рано принял марксистское объяснение мира, прикладывая его не только к обществу и истории, но и к таким аморфным, с трудом поддающимся заталкиванию в любые схемы сферам, как жизнь духа, мораль, эстетика. Потому-то, мне кажется, его теории, касающиеся философии и эстетики, лишь ненадолго служили опорой для приобщающихся к ним, порождая новые и новые сомнения и вопросы. Хотя при всем том нельзя не признать, что огромный аналитический дар Лукача, его невероятная способность понимать и удерживать в голове едва ли не все неисчерпаемое богатство духовной жизни человечества прошлого и настоящего, умение выстраивать эффектные конструкции из почти неосязаемых элементов, – все это привлекало к нему новых и новых учеников. Но мало кто оставался рядом с ним постоянно; рано или поздно его упорное стремление совместить несовместимое – явления духа и нежизненные, искусственные постулаты так называемого «научного социализма» – отталкивало от него соратников и последователей.

Один из самых ярких (и самых близких нам, литературоведам) примеров подобной несовместимости (тут вспоминается выражение «деревянная железка», которое есть и в русском, и в венгерском языках) – это попытка Лукача представить произведения А. Солженицына, прежде всего, рассказ «Один день Ивана Денисовича», как доказательство жизненности социалистического реализма, его способности к обновлению. «Сегодня центральной проблемой социалистического реализма является критический пересмотр сталинской эпохи»¹, – писал Лукач в своей знаменитой статье «Социалистический реализм сегодня», опубликованной в 1963 году. Когда у мыслителя такого уровня видишь подобную попытку втиснуть в догму протест против догмы, то недостаточно объяснений в том плане, что он-де что-то недопонял: возникают подозрения о несостоятельности самого его мышления.

Не меньше раздумий вызывает то обстоятельство, что Лукач за свою жизнь успел побывать в столь разных частях общественно-политического спектра; для одного человека этого вроде бы уже и многовато. Особенно это бросается в глаза в тот период, когда он вернулся из советской эмиграции в Венгрию (в 1945 году). Какое-то время он был одним из ведущих идеологов режима Ракоши, потом попал в опалу, активно участвовал в событиях осени 1956 года (был министром культуры в правительстве Имре Надя), но после подавления восстания не разделил судьбу Имре Надя и его соратников: хотя и оказавшись в тени, он спокойно работал, а во второй половине 60-х годов был пригрет тогдашним коммунистическим руководством Венгрии и даже принят в Венгерскую социалистическую рабочую партию. В последние годы жизни Лукач был как бы одновременно и одним из любимцев режима, и диссидентом, публиковался и в Венгрии, и на Западе (в «тамиздате»); в то же время официальное общественное мнение в СССР делало вид, что никакого Дёрдя Лукача вообще не существует.

И вот в последнее десятилетие наблюдается явный всплеск внимания к Лукачу. При этом, как я все более убеждаюсь, не столько к его концепциям (хотя в них, очевидно, и сейчас можно найти немало ценного или, во всяком случае, поучительного), сколько к его эволюции как мыслителя и общественного деятеля. Видимо, было в ней, этой эволюции, нечто знаковое.

Выросший на традициях немецкой классической философии, испытавший большое влияние (опять же немецкой) «философии жизни», склонный к метафизическим поискам, Лукач, при его невероятной любознательности и восприимчивости, не мог, конечно, обойти своим вниманием и марксизм, правда, интерпретируя его скорее в мессианском ключе. Еще одна важная (важная и с точки зрения последующего развития) особенность интеллектуальных поисков Лукача – его интерес к проблемам этики². «По своему мировоззрению я был идеалистом; я развивался в направлении от Канта к Гегелю»³, – писал Лукач в 1940 году. «Лучшее, что из меня могло бы получиться, – это эксцентричный гейдельбергский приват-доцент»⁴, – так «припечатал» Лукач-марксист, Лукач-коммунист самого себя не-марксиста, «до-марксиста». Глядя из сегодняшнего дня, рискну выразить сомнение в такой уничижительной самооценке: вполне возможно, что Лукач, не будь он затянутым в воронку марксизма, вырос бы в очень и очень крупного, оригинального (что не есть синоним эпитету «эксцентричный») современного философа.

Однако факт остается фактом: роковой воронки Лукач не избежал. Правда, по словам А. Стыкалина, «марксизм как социальная теория и в годы первой мировой войны оставался на периферии его интересов»⁵. Поворот Лукача к марксизму, произошедший в конце 1918 года, был, опять же по словам А. Стыкалина, «политическим выбором»⁶; то есть это был поворот не столько к марксизму, сколько к политической практике партии, считавшей себя марксистской: партии российских большевиков, а следовательно, и партии венгерских коммунистов, возглавляемых Белой Куном и во всем следовавших за большевиками.

Этот момент, момент поворота, определил всю дальнейшую судьбу Лукача, весь его дальнейший путь и на общественной стезе, и в науке. Все, кто писал и пишет о Лукаче, говорят о решающем, судьбоносном значении этого момента. Все исследователи отмечают, что поворот произошел неожиданно, непредсказуемо. Вот, например, как характеризует его Ласло Иллеш, видный венгерский исследователь Лукача: «Как известно, в 1919 г. Лукач (повторив метаморфозу Савла, превратившегося в Павла) встал на путь добровольного превращения из «философа неокантианской системы» в философа другой иллюзорной системы, другого Порядка: теперь он видел силу, способную реализовать учение о мессианистическом искуплении мира, в пролетариате, вооруженном «предназначенным для этого классовым сознанием»»⁷.

Образ Савла, которому в виде ослепительного света с небес явилась истина и который стал, под именем Павла, носителем и защитником этой истины, в данной ситуации уместен (даже если социализм уже мало кто отождествляет с божественной истиной). Но мне более знаменательным представляется здесь словосочетание «встал на путь»; слова эти сооб щают событию некоторый оттенок банальности: дескать, шел по одному пути, свернул на другой.

1. Цит. по: Вопросы литературы. 1991. N 4. С. 73.[↩]
2. Говоря об эволюции Лукача, я опираюсь на фундаментальную монографию А. И. Стыкалина «Дьердь Лукач – мыслитель и политик» (М.: Издатель Степаненко, 2001).[↩]
3. Цит. по: Стыкалин А. С. Указ. соч. С. 49.[↩]
4. Стыкалин А. С. Указ. соч. С. 48.[↩]
5. Там же. С. 49.[↩]
6. Там же.[↩]
7. Иллеш Ласло. Солженицын в интерпретации Дёрдя Лукача // XX век. Русская литература глазами венгров, венгерская литература глазами русских. М.: Институт славяноведения РАН, 2007. С. 285.[↩]