«Двоеточие», «колокол», «нить», или Клим Самгин как аллегория

«Жизнь Клима Самгина», не надеясь на понимание современников, Горький адресовал потомкам. Но до сих пор нет уверенности, что мы его правильно поняли. И чем дальше, тем больше исследователи убеждаются: чтобы проникнуть в тайну этого романа, надо идти от поэтики, от феномена «нового Горького». У «нового Горького» есть, однако, нечто общее с Горьким старым. Нечто весьма существенное, а именно: тяга к иносказанию. С той лишь разницей, что в ранних произведениях символика у него прозрачна, а в «Самгине» наводит на мысль о криптограммах.

Из всего написанного о романе в последние годы одна из наиболее интересных интерпретаций принадлежит С. Сухих. По его мнению, в «Жизни Клима Самгина» Горький «преодолевает себя», исповедует принцип объективности, предполагающий «отчуждение романного мира от авторской точки зрения» и воссоздание предельно от нее далекой «точки зрения на мир романного события одного из его участников»¹. Исследователь объясняет своеобразие последней книги писателя ее жанром, относит «Жизнь Клима Самгина» к редкому типу «центростремительного», «персонажного» романа. Но в том-то и дело, что персонаж тут — самая большая загадка.

«Самгина» при всем желании нельзя поставить в один ряд с «обыкновенными» и «скучными историями», характерными для русской литературы. Для объективного романа здесь порой слишком ощутимо авторское присутствие. Нетрудно догадаться, кто думает за Клима о близкой тому женщине: она стала «ямой, куда он выбрасывал сор своей души». А реакция Самгина на неудобства, которые ему приходится терпеть в прифронтовой зоне: «Где же я буду пить, есть, спать?», — что это, если не прямое обличение?

Но в целом, конечно, присутствие хроникера в романе хорошо замаскировано. Для выражения своей позиции в «Жизни Клима Самгина» Горький выработал сложную систему устойчивых индивидуально-авторских тропов, литературных, политических и философских подтекстов.

Основу повествования составляет миф о Самгине, который не может не вызвать недоумения: человеком весьма скромного творческого потенциала и более чем скромных волевых качеств восхищаются люди по-настоящему незаурядные. Мнение Лютова: Самгин — «не пехота, не кавалерия, а — инженерное войско, даже, может быть, генеральный штаб», «Самгин <…> ждет своего дня, копит силы, а дождется, выйдет на свет — тут все мы и ахнем!». Марина Зотова видит в Самгине «интересный» тип «несогласного». «Про вас Иван рассказывает как про человека в самом деле необыкновенного, как про одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее своего времени», — передает Тося Климу слова Дронова. Даже Бердников вынужден признать у Самгина хотя и бесполезный с предпринимательской точки зрения, но яркий ум. К лету 1914 года, констатирует хроникер, о Самгине «весьма единодушно» говорили: «Умный человек». Самому герою трудно поверить в искренность подобных оценок — как правило, он видит в зеркале растерянного человека с серым, «досадно не умным» лицом.

Нельзя не заметить, что никогда раньше в русской литературе к личности не предъявлялись столь высокие требования: явиться социальным реформатором, творцом, сказать человечеству новое слово. Даже если какой-либо персонаж и страдал от честолюбивой мысли («Во мне погиб Достоевский, Шопенгауэр»), то обычно трезвел, едва успев ее выговорить: «Я зарапортовался». В XIX веке пределом мечтаний был герой, способный освободить страну от «внутренних врагов», но, когда такой освободитель явился, автор «Несвоевременных мыслей» развенчал его как «революционера на время». И не только по причине своего ницшеанства. В советское время у писателя появилась пусть неполная, но альтернатива гению — творческое множество, «маленький великий человек». Лишь в том случае, если этот маленький не готов слиться с коллективом в едином созидательном порыве, он клеймится Горьким как «мещанин». Самгин, таким образом, разочаровывает своего создателя дважды — и тем, что не дотягивает до сверхчеловека, и тем, что не желает раствориться в массе.

Горький за каждым деревом видит лес, каждый его герой — олицетворение той социальной силы, к которой принадлежит. Социальная функция личности определяет в романе и ее художественную характеристику — как правило, заведомо предсказуемую, на грани маски. Если у Горького появится жандарм, то он обязательно отравит «воздух своей ленью», начальник тюрьмы предстанет маленькой черной фигуркой «с бесцветным, стертым лицом заигранной тряпичной куклы, с револьвером у пояса и шашкой на боку», солдаты, соответственно, — мелкими людьми, чьи разнообразные лица «туго натянуты хмурой скукой, и одинаково пусты их разноцветные глаза», а все соотечественники вернувшемуся из-за границы Климу покажутся неотличимыми друг от друга, как спички. Когда же о представителе бессильной либеральной журналистики Варавка говорит: «Комнатная собачка», — не могут не прийти на память пингвины и гагары молодого Горького.

С Климом Самгиным, однако, дело обстоит намного сложнее. В этом случае Горький прибегает к странным метафорам. Его герой то вдруг представит себя «тонким и длинным, точно нитка, — она запутанно протянута по земле, и чья-то невидимая рука туго завязывает на ней узлы», то почувствует, «что буйство мысли раскачивает его, как удары языка в медное тело колокола». Странности эти имеют непосредственное отношение к социальной судьбе героя. Интеллигент в третьем поколении, Самгин вырос с комплексом вины перед мужиком, ему с детства внушали, что он — Исаак, уготованный в жертву «народушке». В «Несвоевременных мыслях» Горький сравнивает русский народ с огромным дряблым телом, лишенным «вкуса к государственному строительству» и «почти недоступным влиянию идей», а интеллигенцию — с головой, «болезненно распухшей от обилия чужих мыслей», и пишет, что связаны эти органы «не крепким позвоночником единства желаний и целей, а какой-то еле различимой тоненькой нервной нитью»## Горький М.

1. Сухих С. И. Максим Горький и другие. Избранные статьи. Н. Новгород: Поволжье, 2007. С. 103.[↩]