Два друга — две России: советские травелоги Э. Э. Каммингса и Дж. Дос Пассоса

В рамках исследования американского травелога первой половины XX века нельзя не включить в корпус анализируемых текстов «ЭЙМИ» Каммингса и многочисленные автобиографические книги Дос Пассоса. Эти авторы выбраны нами для сопоставления не случайно. Это были два друга, два товарища по колледжу, чьи мировоззренческие и эстетические поиски проходили зачастую под влиянием одних и тех же событий, знакомств и увлечений. Несмотря на подобный параллелизм судеб, жизненные установки двух писателей были во многом различны. Особенно явственно это проявилось в том, как они относились к Советской России, — и, следовательно, в том, какое отражение это нашло в их русских травелогах. В первой половине XX века восприятие такого нового, отчасти пугающего, будоражащего воображение явления, как СССР, явственнее всего обнаруживает в американце тип его взаимоотношений с родной страной [Hollander 1990: 102–103]. Таким образом, через историю восприятия СССР в данном случае этими двумя литераторами, в жизни людьми близкими, мы можем многое узнать об американской литературе и общественной мысли того периода.

Дос и Кам

Обратимся к тому времени, которое предшествовало знакомству наших героев с Россией, и посмотрим, в каких условиях формировались их характеры и творческие взгляды.

Оба писателя происходили из весьма уважаемых семей, но детство их складывалось очень по-разному. Дос Пассос был незаконнорожденным сыном влиятельного судьи, который после смерти первой супруги женился на его матери (ведшей род от старинных семейств Мэриленда и Вирджинии), но не признавал будущего писателя сыном до его шестнадцатилетия, хотя и был, судя по биографии Вирджинии Карр, искренне к нему привязан [Carr 1984: 45]. Дос Пассос жил и учился под материнской фамилией — Мэдисон; более того — официально считался усыновленным. По инициативе отца, Джона Рэндольфа Дос Пассоса, мать переехала с годовалым Джеком Мэдисоном в Европу, и детство его проходило в разных городах — Лондоне, Брюсселе, Висбадене — до самого возвращения в Америку в 1906 году. Мать чувствовала себя в Европе одиноко, начала болеть. Но кругозор ее растущего сына не мог не стать шире в атмосфере перемен, среди сменяющих друг друга городов и языков.

Жизнь, полная недомолвок, соперничество со сводным братом (законным сыном отца от первого брака), двусмысленное положение матери — все это не могло не повлиять на то, что впоследствии мир преуспевающего американского среднего класса стал мишенью для язвительной сатиры Дос Пассоса. Также на его интерес к политике и социальным процессам повлияли близкие и теплые, хоть и непростые отношения с отцом, сторонником Вудро Вильсона и участником разработки юридических реформ.

Э. Э. Каммингс родился в почтенной семье массачусетских унитариев, его отец, гарвардский профессор, впоследствии завоевал национальную известность как глава Южной конгрегационалистской церкви в Бостоне и обзавелся связями в самых высоких политических кругах. В доме Каммингсов царила атмосфера куда более благополучная, нежели у Дос Пассосов. Внимания детям уделяли очень много, первые стихи сына, которые он сочинял уже в двухлетнем возрасте, восторженно записывали, а потом, когда увлечение поэзией продолжилось, всячески его в этом поощряли. С родителями Каммингс на всю жизнь сохранил очень близкие и теплые отношения, адресовал им множество писем, в которых описывал все свои приключения, в том числе похождения в Испании, куда они с Дос Пассосом отправились в 1921 году. Примечательно, что специфический язык Каммингса — наслоение английского и французского, словотворчество, особая манера пунктуации — в письмах к родителям сменяется вполне традиционным английским. В переписке с отцом Каммингс в 1918–1920 годах ведет самую взволнованную полемику насчет революции в России, которую тогда воспринимает, как большинство его ровесников, восторженно, в романтическом ключе — в отличие от своего более консервативного отца [Cummings 1969: 104]. В 1957 году Дос Пассос в письме к Чарльзу Норману, автору одной из первых биографий Каммингса, так описывал эту семью:

Невероятное словесное брожение в Каммингсе, старомодное кэмбриджское семейство в доме на Ирвинг-стрит — его отец правил там бал, сидя во главе длинного стола… Я лелеял в себе мысль о том, что они — ниточка, связывающая нас со всеми староанглийскими Яковами и со всеми поколениями новых англичан до самых Эмерсона и Торо… Итальянские ресторанчики и дешевое итальянское вино в Бостоне… Каммингс импровизирует на пианино, наставляя свое восхищенное семейство… Доктор Каммингс гудит с кафедры — в церкви на Арлингтон-стрит? Или там я слушал его проповедь по какому-то особому случаю? [The fourteenth… 1973: 611]¹

Исследователи творчества обоих писателей — Сьюзен Чивер (Каммингс) и Джон Патрик Диггинс (Дос Пассос) — предполагают, что детские, семейные впечатления, а также юношеские увлечения (у Каммингса — «новое искусство», у Дос Пассоса — левый журнал «Массы», возглавляемый Джоном Ридом) во многом определили их творческий путь. Дос Пассос сформировался как романтический поборник всеобщей справедливости, Каммингс же — как избалованный эгоцентрик, которому ничто не мешало сосредоточиться на своих увлечениях новыми течения­ми в живописи и поэзии и изысканными духовными концепциями вроде трансцендентализма (родители Каммингса были унитарии) или философии Мартина Бубера «Я и Ты» (в центре которой — взаимоотношения «я» с противопоставленным ему внешним миром, то есть позиция опять-таки эгоцентристская). Сохранились воспоминания о своеобразной религиозности Каммингса, который имел привычку обращаться к Господу с молитвами о поэтическом вдохновении.

Дос Пассос и Каммингс поступили в престижный Гарвард-колледж в 1912 году. В то время там как раз складывался круг увлеченных искусством и европейской философией молодых людей, получивших впоследствии прозвание «Гарвардские эстеты». Эти молодые люди под руководством некоторых преподавателей, в том числе знаменитого Джорджа Сантаяны, значительно повлиявшего на умонастроения многих представителей будущего «потерянного поколения», занимались выпуском журнала под названием Harvard Monthly (основанного в 1885 году У. Болдуином, Т. Санборном, А. Хоутоном и другими, в том числе самим Сантаяной), через который транслировали близкие им идеи эстетизма и декаданса. Они «ощущали себя поэтами, непризнанными гениями, мистиками» [Rosenblitt 2014: 251]. Неудивительно, что в студенческие времена Каммингс увлекался Китсом и подражал ему, даже выделял в своем творчестве «период Китса» — ведь Китс считается провозвестником эстетизма в литературе.

К сентябрю 1915 года вокруг журнала сложилось Гарвардское поэтическое общество, куда входили и Дос Пассос, и Каммингс. Благодаря этому обществу они и познакомились. Члены кружка были увлечены творчеством процветавших в то время в Европе имажистов: Эзры Паунда, Томаса Хьюма, Хильды Дулиттл и др. Производили на них впечатление и произведения Гертруды Стайн.

Вирджиния Карр описывает эпизод из жизни этого поэтического кружка — встречу с Эми Лоуэлл, также сблизившуюся в конце жизни с имажистами: на заинтересованный вопрос Каммингса о ее отношении к творчеству Стайн она ответила вопросом: «»А вам она нравится?» — «Ну… да», — ответил Каммингс, помолчав. — «Мне — нет!» — отрезала мисс Лоуэлл, свирепо затушила папиросу, оправила юбки и на всех парусах устремилась в ночь» [Carr 1984: 81]. Карр указывает также на то, что Дос Пассос питал сильное пристрастие к «Письмам Ван Гога» и брал эту книгу с собой на выставки картин. Особую роль в формировании вкусов обоих писателей сыграло посещение Арсенальной выставки (Armory Show) в Нью-Йорке в 1913 году, где были показаны картины постимпрессионистов. Карр пишет: «Протесты, бунты, забастовки, выборы президента — Доса и прочую молодежь ничем было не выманить из Гарвард-колледжа, а вот Арсенальная выставка — другое дело» [Carr 1984: 54]. Тогда еще Дос Пассос и Каммингс не были знакомы и выставку посещали порознь. Примечательно, что особое впечатление на не слишком разбиравшегося в живописи Дос Пассоса произвели картины Уистлера, и не столько картины, сколько подписи к ним, которые Дос Пассос сравнивал с музыкой Дебюсси. Каммингс, который впоследствии проявил себя как художник, был по-настоящему поражен всей выставкой в целом и впоследствии подтверждал, что она повлияла на его литературный стиль.

Что же свело их друг с другом?

Впоследствии Каммингс вспоминал, что Дос Пассос сразу привлек его внимание тем, что «меньше, чем кто-либо вокруг, походил на американца» [The сontinuum… 2005: 288]. Яркость и необычность Дос Пассоса, в том числе внешность, которой он был обязан португальскому происхождению, не оставили эстета Каммингса равнодушным. В 1923 году, уже после их совместного путешествия по Испании, Каммингс писал сестре:

Господин Дос Пассос — самый милый джентльмен! И если что-то и нужно, чтобы убедить меня в том, что Дос — это с. м. дж., — то вот, например, только он ответственен за то, что следующей осенью (ну если смотреть на вещи реалистично) мистер Зельцер опубликует мои стихи, — другими словами, из одного только своего желания он волочил Зельцера по углям, тыкал его носом в дерьмо и в конце концов заездил до такой степени, что он подписал со мной контракт, — так что я бы внушил какому хочешь невротическому жюри, что г-н. Дос Пассос — один из самых милых джентльменов на земле, милых с большой буквы М! [Cummings 1969: 98]

Ф. Дюпи, автор биографического очерка о Каммингсе, предваряющего собрание его писем, пишет о юности своего героя и его дружбе с Дос Пассосом:

Каммингс, одновременно столь одаренный и столь цельный, был прелесть, был чудо, был — нередко — сплошное огорчение для многих друзей, которые писали о нем в своих книгах. Джон Дос Пассос, его многолетний друг, был среди них проницательнейшим из наблюдателей. В его замечательных мемуарах «Лучшие времена» Каммингс как живой с этим его веселым иконоборчеством, с элегантной рыцарственностью, безоглядной щедростью, ликующим озорством, блистательным красноречием, наметанным глазом на нежную красоту неприметных вещей и людей и не менее наметанным — на вульгарную нелепость вещей и людей приметных с лишком, с его невозмутимой гордыней новоанглийского брамина во всем, что касалось его вкусов и суждений <…> Поэтическое призвание и поведение Каммингса как человека, столь причудливо сочетавшиеся во всей его личности, поражали Дос Пассоса. Друзья часами вдвоем гуляли по и Нью-Йорку <…> и Каммингс, неизменно увлеченный газетчик и подметчик, за прогулкой никогда не забывал и о фиксации впечатлений (цит. по: [Cummings 1969: 21]).

Далее Дюпи цитирует автобиографию Дос Пассоса «Лучшие времена»:

На ходу он <Каммингс> записывал какие-то сочетания слов на обрывках бумаги или набрасывал жутковатые каракули-эскизы. Оба мы жили как созерцанием того, что нас окружало, так и звучанием слов. У Каммингса было множество всяких загадочных способов говорить. «Дос п. свое в.», — говорил он, когда ему казалось, что я недостаточно бойко пью <…> Заполировав вином пару бренди, Каммингс разражался целыми фонтанами слов. Я никогда в жизни не слышал ничего хотя бы отдаленно схожего с этим. Это было смешно иронично глубоко бриллиантово-разноцветно причудливо-ритмично чертовски поэтично и время от времени просто неприлично. Это было как если бы он извергал целыми страницами какую-нибудь еще не написанную главу <…> Он был действительно непредсказуем (цит. по: [Cummings 1969: 21]).

Они оба интересовались новыми веяниями в литературе и живописи, оба мечтали увидеть большой мир, оба были настроены романтически, а потому в романтическом ключе воспринимали и разыгравшуюся на востоке Первую мировую войну. В письме к другому своему товарищу Дос Пассос с презрением писал о закрытой, клубной атмосфере колледжей, пестующих беспомощное самодовольство среднего класса: «И вот мы выпустились из Гарварда — и на что мы были годны? Мы были слишком «интеллектуалы», чтобы вести успешный бизнес, и у нас не было ни выдержки, ни энергии для какого бы то ни было другого дела» (цит. по: [Gold 1933: 89]).

Потребность в чем-то бо́льшем, в расширении охвата деятельности и новых впечатлениях чувствуется и в этих словах, и в многочисленных восхищенных отсылках к литературным и живописным опытам европейцев в упомянутой статье Каммингса.

1. Здесь и далее перевод мой. — Д. К.[↩]