Древнегреческая художественная проза: путь эксперимента

Поэтика жанра

О. ЛЕВИНСКАЯ

Древнегреческая художественная проза: путь эксперимента

Понятие художественной прозы так прочно укоренено в традиции европейских литератур, что трудно представить себе время, когда еще не было ни этого понятия, ни самого явления. Между тем на временной шкале истории литературы довольно легко найти точку, от которой можно отсчитывать историю художественной прозы. Это вторая половина 4 века до н.э. Аристотель в «Поэтике» (1447а 29) называет прозу «лысыми», то есть лишенными стихотворного метра, словами. Само это обозначение свидетельствует, что для Аристотеля поэзия первична, а проза — вторична. При этом поэзия для Аристотеля — не просто метрически организованный текст. Например, философские поэмы Эмпедокла («О природе», «Очищения») он совсем не считает поэзией, а самого Эмпедокла предлагает называть не поэтом, а физиологом, то есть «исследователем природы». Очевидны для Аристотеля и различия между прозаическими текстами. Некоторые из них он мысленно объединяет с поэзией: это небольшие пьески (мимы), в которых обрисовывались разные бытовые ситуации (их сочиняли в 5 веке до н.э. на Сицилии), и так называемые сократические диалоги. При этом Аристотель сетует, что, мол, до сих пор не придумали термина, которым можно было бы обозначить одновременно поэзию и такого рода прозу. Теперь этот термин есть — «художественная литература». Есть у нас термин и для той прозы, которую, по мысли Аристотеля, следует объединить в один род с поэзией, — «художественная проза».

Таким образом, в Греции к концу классической эпохи художественная проза уже осознана Аристотелем как существующая, но это лишь начало длительного и увлекательного процесса ее формирования.

Художественная проза формировалась в тех областях, где вращались нестихотворные тексты, — история, философия, риторика. И происходило это в результате достаточно смелых экспериментов. Так, благодаря деятельности софистов (5 век до н.э.) появилась благодатная почва для формирования художественной прозы в области риторики. Как известно, софисты строили свою систему обучения красноречию на релятивистских основаниях: слово всесильно и любой тезис доказуем — стоит только получить необходимые навыки. Такая деятельность нуждалась в рекламе: недостаточно провозгласить могущество слова и доказуемость любого тезиса — нужно это продемонстрировать. Так появляются софистические сочинения на парадоксальные темы. Софист Горгий (ок. 485-380 до н.э.) сочиняет «Похвалу Елене», где доказывает, что Елена не была виновницей Троянской войны. С одной стороны, это упражнение в риторике. С другой стороны, содержание этого текста увлекательно и забавно само по себе. Его целью не является ни истина, как в произведениях исторических или философских, ни доказательство чьей-либо виновности или невиновности, как в судебных речах, ни даже посмертная похвала, как в эпитафии, потому что Елена — персонаж мифологический. Иными словами, текст создан ради текста: он может забавлять, восхищать или раздражать, но никакого практического назначения у него нет. А это есть шаг к художественной прозе.

В эпоху эллинизма подобным модификациям подвергаются формы исторических и географических сочинений: авторы используют их, наполняя заведомо вымышленным содержанием. Так появляются утопии и парадоксографии. Назначение этих псевдогеографических и псевдоисторических текстов состоит уже не в том, чтобы собрать и представить читателю подлинные и достоверные сведения, а в том, чтобы развлечь и позабавить его.

Беллетризация некогда функциональных прозаических форм продолжалась и в эпоху Империи. В это время происходили удивительные эксперименты в области словесности. Риторическое искусство стало демонстрировать свои возможности не только по назначению (в судебных речах или речах торжественных, произносившихся по официальным поводам) — ораторы обратились к «эстрадной» деятельности, выступая перед публикой с речами самого разного, но, главное, широко интересного содержания, продолжая при этом использовать стандартные формы судебного и торжественного красноречия. Так прославился Дион Хризостом (ок.40 — ок.150). Те же тенденции наблюдались и в философской среде. Философы стали выступать перед широкой публикой на общеинтересные философские темы, используя при этом не только всем известные и традиционные формы красноречия, но и формы узко специальные. Например, Максим Тирский (ок.120 — ок.180) очень плодотворно использовал для своих выступлений на популярные философские темы форму «двоякого рассуждения», усвоенную им в платоновской Академии (более подробно о формах обучения философии в Академии будет сказано чуть дальше).

Одним из величайших экспериментаторов в области прозаических форм был Плутарх. В этом отношении показательно одно из ранних его сочинений под названием «О том, что животные обладают разумом»[1]. Форма диалога, которую имеет это сочинение, одна из любимых Плутархом (см., например, его «Застольные беседы» или «Пир семи мудрецов»). Однако, открыв текст, мы убеждаемся в том, что сочинение это явно отличается от всех известных нам плутарховых сочинений. Все дело в персонажах: