Документально и художественно. Беседу вел Евгений Осетров

Е. О. Читателям известны, Юрий Тарасович, ваши злободневные, наполненные полезными сведениями, очерки, посвященные деревне и ее людям: они постоянно появляются в периодике, выходят книжными изданиями и даже появились в библиотеке «Роман – газеты», что нечастый случай в литературной практике. («Роман-газету», как и газеты, читают миллионы.) Хотелось бы знать, что вы думаете о современном очерке, почему вас привлек именно этот литературный жанр и в чем видите его особенности. Ведь не секрет – многие еще считают, что документалистика и публицистика не более как начальная ступень к настоящей художественной литературе. Лично я не разделяю эту точку зрения. Мне кажется, что и публицистика, и документальная проза обладают собственной художественной ценностью. Вспоминая крупнейших писателей, думаешь, что Леонид Леонов не только автор «Русского леса», романа, вошедшего в наше художественное сознание, но и создатель статей, породивших движение в защиту «зеленого друга», статей, обладающих самостоятельным эстетическим значением.

Ю. Г. Вы, Евгений Иванович, наверное, со мной согласитесь, что некоторые писатели, поработав в газете, выпустив в свет роман или повесть, исчезают с газетной полосы. Я же считаю, что прозаику и поэту массовая периодика не помешает, если он будет в ней участвовать, разумеется, в соответствии со своим временем и возможностями. Никакой «особой вредности» у газеты нет. Конечно, есть писатели, которым нужны годы, чтобы большой замысел воплотился в художественном слове. Такие авторы уединяются, живут в тишине. Это верно. Но всем, подчеркиваю, всем без исключения полезно ездить, бывать и видеть. А для этого газета или тонкий журнал предоставляет огромные возможности.

Я давно увлекаюсь очеркистикой. Начинал как газетчик, как военный журналист. Существовали газеты «Сталинский сокол», потом – «Советская авиация», я в них деятельно сотрудничал, А потом разъезжал по дальним гарнизонам, был корреспондентом военной газеты за границей. Это меня как литератора захватило. Так много великолепных героев в жизни, что не надо и выдумывать! Писать о них – такую задачу я себе поставил. Помогли мне чтение классического очерка – этого кладезя образов и проблем, очерка, отличающегося художественной формой,

Я считаю, что документальный очерк – это и рассказ, но только точно привязанный к месту, к действительно существующим людям. Я предъявляю к нему такие же требования, как к рассказу. Написать, как рассказ! Чтобы все играло – композиция, язык, все образы. Чтобы документально было и художественно.

Ну, а затем, демобилизовавшись из армии, я перешел в гражданские газеты. Увлекался деревенской темой, поскольку сам деревенский: родился и вырос на Верхней Волге, в небольшом селе под городом Горьким.

Несколько лет работал в Костроме, в областной газете. Всю лесную область пешком исходил. Много читал известных очеркистов и прозаиков, стараясь понять, как они пишут, учился у них. Есть у Василия Белова рассказ «Девичье лето». Я у автора при встрече спросил – рассказ это или очерк. «Понимай как хочешь», – сказал он. Действительно, «Девичье лето» как бы объединяет и очерк, и рассказ. Все в этом творении свежо, своевременно, художественно. Эти требования я теперь предъявляю к очерку. Не жалеть душевных затрат. Многие ведь как считают? Раз очерк – можно писать бегло, обозреть часть проблемы – и все.

Появились мои первые книги, посвященные селу и войне.

Е. О. Всегда ли переход от газеты к книге носит безболезненный характер? Существует ли в наши дни грань между писательством и журналистикой?

Ю. Г. Начну с примера. Назову книгу, которая в ходе моей работы из очерка переросла в повесть. Она называлась «Сильнее смерти». Под таким заголовком был опубликован и очерк. Живет в Костроме Алексей Четвертных, интересный человек, бывший военный летчик. Его самолет подбили вражеские зенитки, и он, оглушенный, контуженный, упал без парашюта, пробил своим телом сугроб снега на скосе оврага. И представьте, остался жив! Разговорились мы с ним. Да, говорит, было такое дело, выжил и даже в годы войны партизанил. Написал я о нем очерк. А потом хожу и чувствую: биография – нарочно не придумаешь. Читатели завалили письмами: что, как, где, – конца нет вопросам. Пришлось снова взяться за перо. Так родилась повесть. Фамилию Четвертных заменил на Четвергов, но старался писать, ничего не придумывая. В книгу вошла и вторая повесть «Тайна старой мельницы». Она создавалась тоже на невыдуманной основе и была посвящена псковским партизанам. Воениздат выпустил обе повести отдельной книгой.

Примерно так же родились и следующие повести: «Сороковой бор», «Пора зарниц и облаков», «Семь домов у Кунь – горы»… Сначала писались очерки, которые в ходе дальнейшей углубленной работы переросли в повести.

Многое рождается из поездок. Например, я поехал на Сахалин едва ли не по следам Чехова, и сначала появилась моя публикация «Из сахалинского блокнота». А потом возникла документальная книга.

Е. О. Все, таким образом, рождается в поездках?

Ю. Г. Если хотите – да, для меня поездки и книги – неразделимы. Вот недавно вышла моя «Поездка в Тобурданово», – перед тем как сесть за ее создание, я побывал в Чувашии. Познакомился там с опытным партийным работником Марией Михайловной Ложкиной. Очерк о ней напечатал в журнале «Коммунист». А потом я написал книгу, которая вышла в издательстве «Советская Россия», в серии «Писатель и время».

Е. О. Что вас больше всего интересует в деревне?

Ю. Г. Конечно, люди. Их нельзя не любить. И разумеется, многообразные проблемы, связанные с новью, пришедшей в жизнь.