Документ, воображение, догадка

Мне было семнадцать лет, когда я сочинил нечто вроде рассказа и принес этот мой первый опыт Александру Ивановичу Куприну – соседу Елизаветинскому, как называл его мой дядя, у которого я жил летом четырнадцатого года. Елизаветинским соседом называли Куприна потому, что жил он на Елизаветинской улице, в небольшом зеленого цвета доме. Куприн был на редкость щедр и добр, – к нему можно было прийти в любое время суток, попросить денег, помощи, автограф, просто так посидеть, поговорить.

Он прочел мой рассказ (страничек пять-шесть), оглядел меня несколько исподлобья, отвел взгляд, отложил странички и сказал, медленно складывая, как кубики, слова свои:

– Это хорошо, дружок, что в твоем рассказе есть движение, действие, – в каждом рассказе, повести или романе непременно должно что-то происходить. Но о том, что происходит в твоем сочинении, рассказано скучно. Очень скучно. А скучный рассказ – штука вредная…

До сих пор, спустя сорок семь лет, помню интонацию, с какой были произнесены четыре последних слова: «скучный рассказ – штука вредная». И навсегда запомнил, всегда ношу в памяти, как некий производственный секрет, и еще одно замечание Куприна:

– Ты, дружок, забыл, что ты сочинитель. Да, да, – в данном случае ты был сочинителем. И победил бы, если бы не вздумал достоверно, тютелька в тютельку, передать случившееся так, как оно и было на самом деле. Так можно передать соседу, товарищу своему, но ведь ты сочинитель, ты сообщаешь целому свету! Вон оно как!

– Следовательно, – прервал я, – мне можно и приврать?

– И даже соврать, – уточнил Куприн, поднося к лицу моему указательный палец левой руки; этим пальцем он весьма назидательно помахал перед моим носом, затем легонько, кончиком пальца ударил по носу, словно муху согнал.

В тот день Александр Иванович был в хорошем настроении. Он рассказывал, а я внимательно слушал, – о прошлом своем, о том, откуда и как «взялся» тот или иной рассказ.

Много позже все это пригодилось мне очень. И когда вернулся Куприн из Парижа на родину и я, навестив его вместе с Владимиром Феофиловичем Боцяновским, напомнил мои расспросы о секретах производства нашего и привел несколько «самодельных», по выражению Куприна, рецептов, – больной, (а он уже умирал) светло и длительно улыбнулся и проговорил:

– Я тоже, кажется, помню… Такое не забывается… А секреты у нас действительно есть, иначе и нельзя никак, – у каждого свой секрет, а все вместе и составляет великое умение сочинять…

– И привирать, – добавил Боцяновский, на что Куприн припомнил слова Достоевского о том, что тому, кто хочет, чтобы ему поверили, надобно в нужном месте соврать.

– Но это не та ложь, которая в квартире, в доме, у меня в больнице, – продолжал, молодея голосом и лицом, Куприн, – я имею в виду ту «ложь», которая называется искусством. И она не каждому дается. Соврать-то каждый сумеет, а вот сочинить…

Наша советская литература может с полным правом заявить о многих победах, назвать множество талантливых имен и книг, гордиться вновь приобретенными свойствами и в прозе и в поэзии. И в то же время многие наши писатели все еще не научились, говоря правду, делать это увлекательно, для чего и необходимо тонкое умение присочинить, тем самым подчеркнув правду.

«Соврать-то каждый сумеет, а вот сочинить…»

Иван Алексеевич Бунин в своих воспоминаниях пишет между прочим:

«Перечитывал стихи Огарева и остановился на известном стихотворении:

Была чудесная весна,

Они на берегу сидели,

Во цвете лет была она,

Его усы едва чернели…

Кругом шиповник алый цвел,

Стояла темных лип аллея…

Потом почему-то представилось то, чем начинается мой рассказ, – осень, ненастье, большая дорога, тарантас, в нем старый военный… Остальное все как-то само собой сложилось, выдумалось очень легко, неожиданно, – как большинство моих рассказов».

Следует обратить внимание на как бы вскользь брошенное «само собой сложилось, выдумалось». По поводу приведенного признания большого художника И. А. Бунина меня спросил один начинающий прозаик:

– Что же, выходит, что Бунин все выдумывал, а где же знание жизни, о чем так настойчиво говорите и вы, и все другие писатели?..

Мне недолго пришлось убеждать молодого прозаика в том, что потому-то так легко все само собой и написалось, «выдумалось» у Бунина, что он прекрасно знал жизнь, ее беды и очарования, – иначе говоря, Бунин общался с людьми всевозможных профессий, в чем, по Моему мнению, и заключается знание жизни. И благодаря тому, что выдумалось «очень легко, неожиданно», Бунина так приятно читать, – вернее, чтение его прозы и стихов доставляет такое высокое наслаждение.

Автору этих строк однажды посчастливилось услышать из уст Александра Степановича Грина изумительнейшее признание:

– Я писал не столько о том, что со мною было и что я знаю, сколько о том, чего мне хотелось бы и что я знаю только воображением…