Доброе начало
Е. И. Клименко, Творчество Роберта Браунинга, Изд. ЛГУ, 1867, 227 стр.
Появление книги Е. Клименко радует вдвойне. Это первая монография на русском языке, посвященная творчеству наиболее значительного английского поэта после Байрона. И если у нас много и любовно писали об английском романтизме, то судьбы английской поэзии второй половины XIX века привлекали внимание исследователей значительно реже.
Серьезно и объективно подходит автор к вопросу о месте Браунинга в современной ему английской литературе и значении его поэтического наследия. Без Р. Браунинга, указывает Е. Клименко, «нельзя воссоздать общую картину литературной жизни Англии и понять развитие ее культуры в этот сложный и во многих отношениях переломный для страны период».
Для Е. Клименко Браунинг прежде всего наследник английских романтиков, Байрона и особенно Шелли. Подражанием Шелли является первый поэтический опыт Браунинга «Полина»; в духе английской романтической традиции трактуется фаустовская тема в «Парацельсе». У романтиков находит Е. Клименко и генезис ведущего жанра поэзии Браунинга – драматического монолога, – специфика которого раскрывается при разборе таких известных монологов, как «Моя последняя герцогиня», «Фра Липпо Липпи».
В «чуткой интерпретации фольклора» в устах любимых героев Браунинга Е. Клименко видит традиции В. Скотта и Роберта Бернса. Много внимания уделено в монографии вопросу о воздействии Шекспира на Браунинга, о преломлении в его творчестве сюжетов и образов Шекспира. Жаль только, что автор увлекся преимущественно заимствованиями из произведений Шекспира, которые можно обнаружить в драмах Браунинга, представляющих сейчас в большей своей части лишь исторический интерес. О влиянии же Шекспира на Браунинга-психолога в работе не говорится.
Интересна и содержательна глава, посвященная связи поэзии Браунинга с живописью и музыкой. Но и здесь многие интересные наблюдения не развернуты. Так, повисает в воздухе мысль о том, что «описание построения фуги напоминает композицию «Кольца и книга», этого важнейшего произведения поэта. Из всего написанного Браунингом «Кольцо и книга» в наибольшей степени является связующим звеном между романтизмом и современным романом. Пожалуй, нигде у Браунинга так нечувствуется и шекспировское начало. В «Кольце и книге» наблюдается качественно новый этап в развитии драматического монолога у Браунинга, впервые сделаны попытки преодолеть его статичность.
Удачен анализ «Фифины на ярмарке». Е. Клименко внимательно останавливается на том, как проявляется в этой поэме талант Браунинга – психолога и моралиста, обращается к традициям Мольера и Байрона в обрисовке Дон Жуана. Менее убедительна аналогия с Сомсом Форсайтом, тем более что герой Голсуорси гибнет, спасая не только свои картины, но прежде всего жизнь своей дочери. Хорошо сопоставление любовного дуэта в поэме с перепиской Элизабет Баррет и Роберта Браунинга, которую Е. Клименко рассматривает как «двуголосый роман в письмах, то есть драматический роман по своему построению – в полном соответствии со вкусом Браунинга», однако детальное описание истории брака Браунинга здесь, пожалуй, не на месте. Жанр очерка творчества требует более строгого отношения к хронологии.
Внимательно прослеживая творческую биографию Браунинга, Е. Клименко показывает роль и значение для него пребывания в Италии, знакомства с ее жизнью, культурой. Раздвигаются горизонты его поэзии, в значительной мере преодолевается излишняя умозрительность, появляется гражданская тема. Эти черты поэзии Браунинга рассматриваются в монографии в связи с возросшей актуальностью итальянской темы в английской литературе и общественной мысли середины XIX века и в свете традиций английских романтиков. К изображению английской действительности Браунинг часто приходит «обходным путем», через Италию, обогащенный ее опытом и проблемами.
И все же Браунинг всегда обращается к английской современности лишь по «частным вопросам». Поразительна его «социальная глухота» к наиболее жгучим проблемам Англии его времени. Разумеется, нелепо обвинять писателя за то, него в его творчестве нет. Е. Клименко не стремится ничего подтянуть, улучшить, навязать автору. Но если поэт находится вне магистрали общественной жизни своей страны, факт этот нельзя обойти молчанием – он нуждается в объяснении.
Хотелось бы большей определенности в характеристике творческого метода Браунинга. «Браунинг не укладывался в схему существующих направлений и школ», – пишет Е. Клименко. Но все же кто он? Поздний романтик – и только? В чем реалистическое начало его поэзии?
Браунинг – трудный поэт. И. Е. Клименко, скрупулезно разбирая его произведения, не всегда спешит с выводами, часто высказывается осторожно, а подчас останавливается на полпути и кое в чем себе даже противоречит.
Известно, что в поэзии Браунинга звучат голоса различных народов. Е. Клименко много пишет об отходе Браунинга от «островного изоляционизма», его умении придать «общеевропейское звучание любому вопросу» и находит эти черты уже в ранних его сборниках. «В воображении Браунинг заглядывает в разные страны – в Испанию, во Францию, в Италию, Венгрию, Голландию. Его интересуют не пейзаж, не то или иное историческое событие или лицо и даже не нравы сами по себе, хотя все это и есть в его стихах. Главное для него – национальный характер и мироощущение, типичное для нации». Далее Е. Клименко делает оговорку об ограниченности национальных примет и местного колорита у Браунинга, который «исходит из привычных для англичан представлений о характере разных народов». В качестве иллюстрации этого положения рассматривается «Монолог в испанской обители», где, по мысли исследовательницы, стремление Браунинга «узнать, как складываются в индивиде черты, типичные для нации и сословия», еще не получило убедительного художественного воплощения.
Может быть, несовершенство в передаче местного колорита свойственно лишь раннему Браунингу? Но это положение опровергается анализом «Моей последней герцогини», которая относится к той же серии и создана в те же годы. В то же время лишь внешние национальные приметы неоднократно встречаются и в зрелой поэзии Браунинга, когда он обращается к сюжетам, почерпнутым из жизни малознакомых ему стран. Так случилось, например, с поэмой «Иван Иванович», естественно, привлекшей внимание русских исследователей (например, М. Алексеева), о которой Б. Клименко пишет, что «местного колорита, а тем более колорита исторического, в поэме нет, если не считать имен, картины заснеженного леса и тому подобных, весьма общих и трафаретных аксессуаров». В чем же тогда кроется причина успехов и неудач Браунинга? Монография даже не ставит этого вопроса и, естественно, не дает на него ответа. Однако мы знаем, что подлинного историзма в воссоздании духа времени, правдивости национального и социального облика своих героев Браунинг добивался лишь тогда, когда обращался к хорошо знакомой и близкой ему среде.
Е. Клименко, может быть, чересчур категорически противопоставляет «широту общеевропейских интересов» Браунинга «островному изоляционизму» современной ему английской литературы. Во второй половине XIX века англо-французские культурные связи заметно оживляются. Диккенс, например, как и Браунинг, подолгу живет во Франции, в свете французского опыта критически оценивает некоторые черты английской литературы; французская тема занимает большое место в прозе Диккенса 50-х и 60-х годов. Общеевропейские интересы не чужды и другим английским писателям той же поры.
Сопоставляя Браунинга и его сверстников – английских романистов, Е. Клименко справедливо утверждает, что «человеколюбивые идеи, признание первостепенного значения реальной действительности и зависимости сознания человека от окружающей среды, наконец, твердая убежденность в нравственно-воспитательном назначении литературы сближали Браунинга с ними». В проблематике драмы «Пиппа проходит» Е. Клименко видит отражение «точки зрения Браунинга на один из спорных вопросов английского реалистического направления». Е. Клименко указывает на «общие гуманистические интересы Браунинга и Диккенса», находит сходные черты в их юных героях, носителях доброго начала. Однако не все аналогии, к которым прибегает Е. Клименко, столь же убедительны. Вряд ли можно согласиться, что «диалог между Домби и Эдит напоминает «Мою последнюю герцогиню».
Подобно всем писателям-викторианцам, Браунинг был моралистом. Е. Клименко настаивает лишь на различии между Браунингом и его великими современниками, видит в стремлении Браунинга к «нравоучению без назидательности» его несогласие с прямой публицистичностью и откровенной тенденциозностью Диккенса и Теккерея. Пожалуй, следовало отметить, что в творчестве английских романистов важно прежде всего преодоление морализаторства, подчинение этических задач социальным. В «Кольце и книге», лучших драматических монологах Браунинг к этому приближается.
Романы зрелого и позднего Браунинга нельзя понять вне живых связей не только с английским, но и современным европейским (главным образом французским) романом. Е. Клименко приводит интересные суждения Браунинга о Бальзаке, Стендале, Флобере, говорит о значении Бальзака для Браунинга. И все же жаль, что органическая связь Браунинга-художника с французским романом не нашла более углубленного освещения в монографии. А ведь это живо почувствовали уже современники. Недаром Суинберн называл «Трактирный альбом»»новым сенсационным романом», «написанным в поздней манере Бальзака», и утверждал, что Браунинг достигает наивысшего совершенства тогда, когда «и в сюжете, и в его разработке приближается к великому французу». А «Страну красных ночных колпаков», сюжетом для которой послужил современный уголовный процесс во Франции, критика квалифицировала как «роман школы Золя в комически-гротескной интерпретации».
В монографии недостаточно раскрыта природа гротеска у Браунинга, и это обедняет наше представление о нем как сатирике. Обойдены молчанием такие шедевры, как «Трагедия еретика» или «День святого Креста». Драматическая идиллия «Над Брэтс» квалифицируется лишь «как анекдот с оттенком «маккабр». А ведь здесь поэт обращается к одной из самых страшных страниц английской истории – роялистскому террору во время Реставрации, и со свойственной ему скрупулезностью воссоздает жестокие и циничные повадки королевских судей в их расправе с пуританами. Мрачный юмор этой «идиллии» во многом полемичен по отношению к благостным идиллиям Теннисона. (О противоречиях Браунинга и Теннисона, равно как и вообще о современных Браунингу поэтах, в работе сказано мало. Исключение составляет лишь жена поэта Э. Баррет-Браунинг.)
Е. Клименко чрезвычайно обстоятельно излагает содержание разбираемых произведений. Но это меньше всего упрек автору монографии. Е. Клименко вынуждена это делать, – Браунинг до сего дня почти не переведен на русский язык и нашему читателю мало известен. Будем надеяться, что работой Е. Клименко положено доброе начало и вместе с новыми исследованиями о Браунинге появятся избранные его сочинения на русском языке.