До самой сути

А. Карельский, Драма немецкого романтизма, М., «Медиум», 1992, 336 с.

«Драма немецкого романтизма» – так озаглавлена новая книга А. Карельского. Название настораживает двойным значением слова «драма» – терминологическим и бытийным. О чем речь, о литературном жанре или о судьбе художественного направления? Ответ дается сразу же, на первых страницах: и о том и о другом. Романтическая

драматургия выступает барометром эпохального сознания. В ней отражается драматизм того времени, которое по известным историческим причинам породило безмерные упования и жестко и неумолимо опровергло их.

Почему для исследования романтического мирочувствования выбрана именно драма? Автор считает, что «на европейскую арену немцы вышли не с прозой прежде всего… а с драмой» (с. 16). Применительно к романтизму это сказано, пожалуй, слишком сильно. В сознании последующих поколений драма меньше всего способна представить его. Для этой литературной школы гораздо более репрезентативными оказались иные жанры и роды: лирика, сказка, новелла, даже роман. Правда, все (или почти все) немецкие романтики создавали драматические произведения. Но ведь все они писали также новеллы и сказки… Да и среди драматургов один лишь Клейст оставил потомкам бесспорные и непреходящие образцы жанра. Автор и сам признает, что «из общей массы драматической продукции романтиков… лишь немногое пережило свой день и час» (с. 31).

И все-таки есть своя логика в том, чтобы рассмотреть судьбу немецкого романтизма через его драматургию. Романтикам изначально было свойственно драматическое восприятие мира. Они всегда ощущали его внутреннюю конфликтность. Это чувство мира требовало адекватного художественного выражения. Отсюда непрерывные поиски романтических художников в сфере драматического жанра. И в теории и на практике. Не все удавалось. Но если порой на этом пути их и постигали неудачи, они все равно были и показательными и поучительными.

Драматургические опыты романтиков проверяются в книге не только законами самого жанра, но и тем, как эти законы выполнялись драматургами и насколько внятными оказывались их творения для тех, кому предназначались. Проверка проводится очень тщательно, и результаты ее не всегда «утешительны». Открывается поистине драматическая ситуация: драма драмы.

Как литературный род драма изначально нацелена на выявление самых главных, сущностных сторон бытия и подчиняется жесткому жанровому закону. Романтическим гениям с их «безмерностью в мире мер» тесно в рамках этого закона. Они создали новый драматургический язык, противопоставленный гармонической уравновешенности веймарской классики. Они уничтожили благонамеренную дидактичность массовой драматургии Ифланда и Коцебу. Но они не всегда были в силах сочетать принципиальную новизну своих драматических произведений с жесткими законами жанра, предназначенного для сцены… Какими бы гениальными ни были их прозрения, они весьма редко могли обеспечить цельность жанра и его сценическую жизнь.

Другая сторона проблемы в том, что драматургический язык романтиков, возникший из протеста против плоского здравого смысла и жизненных форм утверждавшей свое господство буржуазности, только шокировал публику. Ей недоставало способности понять новый язык, внять его звукам и по достоинству оценить его. Именно поэтому романтическая драматургия и являет собой драму, схватку неравных сил в борьбе, где победители – побежденные.

Этот двойной драматизм в судьбе жанра определяет центральную идею исследования и его структуру. Оно выстраивается тоже по законам драмы с четко обозначенной завязкой, кульминацией и развязкой. Три его части – три «действия». Сюжет изобилует неожиданными ходами, взлетами, спадами, а порой даже и катастрофами. Он сам обретает захватывающую драматичность. Даже зная наперед, чем все это кончится, читатель с напряжением следит за развитием действия. Мы видим, с какой неумолимой предначертанностью жанр развивался от комедии к трагедии, от оптимизма к его противоположности, от взлета и воспарения духа к печальной необходимости считаться с условиями живой реальности, от культа гениальной личности через его развенчание к признанию интересов народа.

«Пора начальных упований» – так озаглавлена первая часть. Драматизм отнюдь не был исходным романтическим мирочувствованием, но он возник довольно быстро. «Романтики не были готовы к тем горьким откровениям, выразить которые призвал их час истории. Они вошли в мир, в XIX век с распахнутыми душами – и оказались тем беззащитнее перед трагедией, когда она их настигла» (с. 31).

Первые создания романтической Мельпомены – комедии Л. Тика – свидетельствуют о начальном оптимизме и жажде универсальной гармонии; романтизм вовсе «не появился на свет «больным» (с. 29). Анализ комедий Тика выполнен блестяще. Они увидены по- новому. Опровергая существующий взгляд на них как на безобидную игру раскованного сознания, А. Карельский показывает, что по крайней мере лучшие из них отнюдь не были безобидными.