Динамика развития реалистического метода

О. К. Россиянов, Реализм в новой венгерской прозе. 60– 70-е годы XX века, «Наука», М. 1979, 152 стр.

Современная литература братской Венгрии, страны одной из наиболее близких нам по идеологии, по критериям и задачам ведущегося в ней культурного строительства, встречала и встречает со стороны советской общественности постоянное заинтересованное отношение к себе. Обладающая богатыми традициями, ищущая, литература эта пользуется вниманием и со стороны советского литературоведения.

И потому так отрадно держать в руках первую монографию, посвященную венгерской литературе наших дней, изданную в СССР.

Писать обобщающую работу о современной литературе вообще не просто. Писать о литературе молодых социалистических стран, и в частности о венгерской литературе,– сложно вдвойне. Слишком неспокойным, не укладывающимся в узкие рамки было ее развитие, слишком много факторов– эстетических, идеологических– оказывало на нее прямое или косвенное воздействие.

Поэтому попытка обобщающего подхода к ней заведомо предполагает необходимость для исследователя надежной теоретической базы, которая позволила бы с уверенностью разбираться в пестром, текучем, с трудом поддающемся систематизации материале. Монография О. Россиянова говорит о том, что у автора такая теоретическая платформа есть. Несомненно, свою роль сыграло в этом плане участие О. Россиянова в разработке проблематики общего и особенного в литературах социалистических стран: эта проблематика в течение последних лет была одним из важных направлений научных исследований ИМЛИ, где работает ученый. Нет нужды специально доказывать, что наблюдения, обобщения и выводы, высказываемые в книге, выглядят особенно убедительно и весомо именно потому, что венгерская литература рассматривается автором как «часть более сложной супер- или метаструктуры: литературы всего социалистического содружества» (стр. 3).

Отсюда следует еще одно, чрезвычайно важное с точки зрения правильной оценки литературных– и не только литературных– явлений, следствие: ведь литературы социалистических стран самым тесным образом связаны с передовыми, наиболее прогрессивными идеями современной эпохи, с повседневной жизнью и борьбой народов, прокладывающих для всего человечества дорогу в будущее, к справедливому, гармоничному, достойному человека бытию. Именно поэтому литература стран социализма, как справедливо отмечает О. Россиянов, «призвана быть центром мирового литературного процесса, то есть как бы наследует его живую и жизнетворящую проблематику» (там же).

Таким образом, О. Россиянов, автор книги, исследующей состояние венгерской прозы наших дней, стремится выполнить еще одну важную задачу: выяснить и показать, как венгерская литература– вместе с литературами других стран– участвует в поисках новых, более совершенных форм взаимоотношений человека и среды, личности и общества, таких форм, которые не подавляли бы, а возвышали, обогащали личность, вместе с тем укрепляя социальные и этические устои нового общества. Такого рода поиски, поиски гармонии, автор с полным основанием рассматривает как «главный источник и движущую силу художественного развития» и «в обозримом прошлом» (что и подтверждает кратким, но содержательным экскурсом в историю мировой литературы), и тем более в наше время, когда эти поиски становятся особенно целеустремленными и настойчивыми.

Однако, сказав о поисках гармонии, мы по существу еще ничего не сказали: ведь в конечном счете борьба за гармонию, гармонию с собой, со средой, с себе подобными, составляет смысл всей деятельности человека на протяжении всей его истории. О. Россиянов ограничивает себя лишь одним аспектом этой необъятной проблемы: вопросом о взаимоотношениях характера и обстоятельств. Автор справедливо считает этот аспект одним из ключевых при подходе к литературе, «больше остальных фокусирующим в произведении если не вопросы самой природы искусства, то, во всяком случае, сложные, прямые и обратные, непосредственные и опосредствованные, открытые и скрытые– многосоставные– отношения между художником и действительностью» (стр. 9). Этот аспект «особенно тесно сближает макрокосм (мир внешний, «большой»: общество, литературу) и микрокосм (мир малый, мир личности, героя и читателя). Сближает через внутреннее «я», через духовный опыт писателя во имя очеловечения, гармонизации общества и личности, во имя их лучшего, прекрасного союза» (там же).

Такой угол зрения выгоден еще и тем, что позволяет избежать жесткого разделения писательского сознания и порожденных им образов. Литературные герои здесь выступают, с одной стороны, как некие «сгустки» объективных процессов, противоречий, явлений (обстоятельств), которые являются для писателя орудиями более полного познания действительности, а с другой– как порождения, проекции субъективного сознания, собственного писательского мироощущения (характера). Подобный диалектический подход к миру художественного произведения дает возможность с максимальной наглядностью и убедительностью выявить активный характер художественного отражения, приоткрыть завесу над механизмом обратной связи между художественным сознанием и объективной, «сырой» действительностью. Пожалуй, именно здесь,– автор подчеркивает это последовательно, хотя и ненавязчиво,– четче всего выявляется различие между буржуазными и социалистическими художниками: если первые (чаще всего) отступают перед фактами, перед реальностью, возводя в абсолют, мифизируя ее враждебные человеку стороны, то вторые доказывают «рукотворность» общественного уклада и возможность изменить его, очеловечить.

В конечном счете, угол зрения, избранный О. Россияновым, может быть сведен к известной формуле Энгельса о типических характерах в типических обстоятельствах как центральном критерии реализма. Но в книге как раз и привлекает нежелание ограничиваться формулами; автор вольно или невольно подводит читателя к мысли, что когда дело касается искусства, то за формулой, пусть самой емкой, стоит огромное, сложное, выходящее за рамки формулы содержание, которое богаче любого закона. Так что само понятие типичности, часто употребляемое автором, служит в его рассуждениях не конечным, а скорее отправным пунктом, позволяющим продемонстрировать различные степени и различные формы приближения к диалектической сущности вещей и явлений объективного мира.

Нацеленность автора на проблему характера и обстоятельств дает ему возможность еще и еще показать на материале венгерской литературы огромные возможности, перспективность реализма как творческого метода, стремящегося вскрыть сущностные законы, движущие силы, тенденции развития действительности. Возможности эти с особенной полнотой и интенсивностью– эта мысль красной нитью проходит через всю книгу– могут быть раскрыты на базе метода социалистического реализма. Главная цель, которую и поставил перед собой автор, состоит в том, чтобы показать «на конкретно ограниченном примере венгерской прозы в самое недавнее, близкое время»»укрепление и обогащение на социалистическом уровне внутренней структуры реализма, которая успешно противостоит всякому расщеплению характера и обстоятельств» (стр. 19).

Конечно, для создания работы такого типа необходимо свободно ориентироваться не только в теоретических проблемах, особенно успешно разрабатываемых ныне марксистским литературоведением, но и в литературном материале, в богатой и разнообразной художественной продукции последних двух десятилетий. При доскональном знании материала О. Россиянов, не впадая в эмпирическую описательность, обзорность, уверенно выбирает в «литературном море» такие произведения, которые представляют собой наиболее важные вехи и высшие точки развития той самой «внутренней структуры реализма», о которой говорится выше.

Убедительно показать это развитие было бы трудно, не осветив некоторой предыстории вопроса, и потому очень уместна в начале книги глава о венгерском романе «социальных коллизий», романе 40– 50-х годов,– произведениях П. Вереша, Т. Дери, А. Гидаша, где типичность самым тесным образом связывалась с классовым сознанием, со степенью его зрелости. Эта ступень в развитии венгерской литературы была необходима: она, в частности, позволила восполнить известное отставание венгерского романа, в котором по сравнению с романом многих других европейских стран слишком поздно сформировался метод критического реализма. Но в условиях Народной Венгрии эта ступень могла быть лишь переходной: время выдвигало новые конфликты, новые критерии; полюса противоречий смещались, они определялись целым комплексом причин и зачастую оказывались в пределах сознания одного человека, в сфере морали и психологии.

Сама жанровая структура венгерской прозы в 60-х годах претерпевает значительные изменения; социальная эпопея, получившая наибольшее развитие в предыдущий период и, по сути, определявшая художественное движение тех лет, уступает место малым жанрам: повести и рассказу, Причину этого явления О. Россиянов видит в том, что малые жанры в большей степени приспособлены для «аналитического обращения к внутреннему миру личности, к моральным началам социального бытия» (стр. 48). Во всяком случае, очевидно, что именно повесть и рассказ– особенно первая– действительно «оказались на главной линии борьбы за человека, приняв эстафету от социального романа» (стр. 48).

Изменение проблематики– и соотнесенных с нею типических характеров и обстоятельств,– связанное, прежде всего, с естественным, хотя далеко не моментальным, оттеснением на задний план антагонистических конфликтов, способствует возрождению в литературе образа так называемого «маленького человека», а точнее, обыденного героя, к тому же изображенного в обыденной обстановке. Несомненно, это непосредственно вызвано тем, что борьба за социализм, за нового человека в Венгрии, как и в других странах, строящих новое общество, все более становится «обыденным», повседневным делом, захватывает самые широкие слои. Конфликт между старым и новым чаще всего развертывается теперь в пределах небольшого коллектива, семьи, а то и в душе одного человека. Соответственно меняется и понимание героического: истинный героизм теперь заключается не только в победе над враждебными силами, но и в победе над собой. «…На первый план выступает сам широкий и сложный– всенародный– процесс становления героев, а не только конечный его результат… Речь опять и опять идет о растущих возможностях самоосуществления, которые открываются при социализме перед человеком, и о том, что вне и внутри его помогает– или мешает– вступить на коллективистски-деятельные, гуманно-творческие пути» (стр. 65),– пишет О. Россиянов. Анализируя произведения И. Шаркади, А. Кертеса, Д. Фекете, Г. Ракоши и других, автор развертывает перед нами целую палитру таких– реализованных или нереализованных– «возможностей самоосуществления», путей к подлинному человеческому героизму. В поисках, пристальном писательском изучении, оценке этих путей и возможностей вырисовывается некий новый уровень реалистической типизации, которая «обогащается не расщеплением характеров и обстоятельств, каким бы то ни было,– романтическим (только «свобода», право, «сильный» субъект) или прагматичным, натуралистическим (только «необходимость», обязанность, объективный «факт»). Ее историческая диалектика– в непрерывном возвращении от «свободы» к «необходимости», от характеров к обстоятельствам (и обратно), во все более глубоком аналитическом их постижении для постоянно обновляемого, социалистически очеловечиваемого синтеза» (стр. 77–78).

Вместе с тем именно развитие реалистической типизации, «внутренней структуры» реализма допускает, даже требует нарушения привычных, освященных традициями норм авторского присутствия в художественном произведении, выхода за традиционные рамки соотношения жизнеподобия и условности. В трех разделах своей книги О. Россиянов рассматривает три направления, три типа таких поисков, которые– при том условии, конечно, что писатель не отбрасывает основные принципы реалистической типизации,– и представляют собой основные пути обогащения реализма в литературе современной Венгрии (эти пути во многом являются общими и для большинства других стран социализма).

Один из таких путей– широкое использование приемов гротеска, когда писатель берет определенную черту своего героя, рассматриваемую им как сущностную, типическую, и, пренебрегая поверхностным правдоподобием, преувеличивает ее, раздувает до фантастических масштабов, делая ее главной двигательной силой фабулы. Гротеск особенно плодотворно сочетается с сатирой (произведения И. Эркеня, Д. Молдовы, Л. Мештерхази и др.), хотя есть и примеры гиперболизации положительных черт.

Следующее направление развития венгерской прозы– так называемая «социография», особый жанр (или скорее группа жанров), проявляющий тяготение к фактографии, к предельно объективированному изображению обстоятельств, то есть обстановки и условий жизни современного человека. В Венгрии у социографии большое прошлое и немалые заслуги: еще до освобождения страны с ней долгое время была связана одна из самых прогрессивных тенденций венгерской литературы; в настоящее время традиции ее продолжает и развивает многотомная серия «Открытие Венгрии». Говоря об этом жанре, в котором субъективное начало, авторское присутствие как бы сведено к минимуму, О. Россиянов доказывает, что социография тем не менее «определенно тяготеет к художественной литературе, а в ней прежде всего к типическим обстоятельствам, которые она помогает осознать и обобщить, включить в социалистический реализм» (стр. 120).

Наконец, третье направление развития литературы, выделяемое автором монографии,– интеллектуальный роман, где главное «действующее лицо»– сам художник, а в основе «сюжета», действия лежат «искания индивидуального художественного чувства, свободная игра и работа строящего гипотезы, фантазирующего ума. Внешние обстоятельства жизни служат для них лишь точкой опоры либо откровенно вторичной, подсобной опытной «моделью» (стр. 122). «Игра» писательской фантазии здесь, конечно, не самоцель, и свободна она лишь относительно, так как подчиняется определенной задаче: доказать некую философско-мировоззренческую теорему, гипотезу, касающуюся того или иного типа поведения в данной общественной ситуации. Блестящий пример такого романа– «Загадка Прометея» Л. Мештерхази.

Вероятно, можно было бы построить и иную схему развития современной венгерской прозы, опираясь на иные признаки и принципы. Картина, нарисованная О. Россияновым, привлекает своей емкостью и универсальностью, тем, что она учитывает многие и разнообразные «попытки, кроме типизации в традиционно-жизнеподобном смысле, «спрямить» и обозначить вершины истории также некоей интеллектуально- и лиро-эпической символизацией», попытки, общей целью которых является «усовершенствование эпических, романных образно-выразительных средств и форм для более прочной, архитектурно богатой постройки: художественного вместилища духовного опыта человека нового мира» (стр. 148). При этом автор не просто раскладывает литературные факты по полочкам: он рассказывает о произведениях живо, непосредственно, эмоционально, как бы стараясь передать хотя бы часть тех впечатлений, которые оставляет само произведение.

Нет сомнения, такие книги, как новая монография О. Россиянова, очень нужны и специалистам-литературоведам, и всем тем, кого интересует жизнь, культура братских социалистических стран.