Диалектика постижения
Виктор Левченко, Чингиз Айтматов. Проблемы поэтики, жанра, стиля. М., «Советский писатель», 1983. 232 с.
Книги о писателях стали так же привычны, как и книги самих писателей. Трудно назвать сейчас известного прозаика или поэта, о котором бы не были изданы или отдельный очерк творчества, или монография, или сборник статей. А о некоторых живых художниках слова имеется сразу несколько монографических исследований. Это, безусловно, признак зрелости и полноты литературного процесса. Но нередко такие издания содержат весьма поверхностные сведения о писателях и литературном процессе, не несут в себе существенных обобщений, повторяют известное, создавая у заинтересованных читателей ложное ощущение исчерпанности знаний о предмете.
Чингиз Айтматов, несомненно, принадлежит к числу самых «описанных» наших мастеров прозы, о нем пишут много и охотно критики самых разных поколений и устремлений. Число книг и брошюр о киргизском писателе перевалило уже за десяток. Они выходили в Москве, Ленинграде, Киеве, Фрунзе на нескольких языках. О журнально-газетных публикациях и говорить не приходится. Один «Буранный полустанок» вызвал настоящую лавину статей и рецензий. Но и на этом фоне книга В. Левченко, надо полагать, не останется незамеченной. В ее подзаголовке – не очерк творчества, а нечто иное: поэтика, жанр, стиль. Этим самым уже заявлен специфический план рассмотрения и анализа. С другой стороны, сам жанр подобной книги – монография о писателе – задает уже и некий порядок построения, тип композиции. Творчество писателя рассматривается, как правило, по этапам, по отдельным произведениям. Не избежал этого и В. Левченко: хотя налицо и большие пропуски, автор рассматривает не все проблемы творчества и не все произведения Чингиза Айтматова.
Критик, конечно же, имеет право на отбор, на собственную концепцию и на собственную архитектонику. Строгость отбора и попытка прочертить свою линию исследования – знак серьезности намерений. В. Левченко между тем считает необходимым сделать и объясняющий ввод – страничку «От автора», где вступает в область полемики, весьма патетически провозглашая свое кредо: «…Книга написана не для любителей терминологических дискуссий (их, к сожалению, немало), а для любителей – серьезных, искренних – литературы, думающих о природе и назначении прекрасного, испытывающих действительную потребность – своими мыслями, догадками, своей интуицией – проникнуть в глубины образа, тайны эстетической материи» (стр. 4).
…Хочется искренне поддержать столь прекрасное намерение. Только терминологическая точность и упорядоченность вовсе не помеха проникновению в суть вещей, а, напротив того, необходимый инструмент и важное средство к достижению цели.
Существуют различные способы и пути исследования творчества писателя. По крайней мере два противоположных можно обозначить вполне четко. При первом годходе литературовед скрупулезно и последовательно «проходит» через все важнейшие вехи писательского творчества, тщательно анализируя тексты и выходя таким образом к обобщениям и заключениям. Второй способ являет собой рассмотрение творчества писателя под избранным углом зрения, из глубины заранее сформулированной концепции. Здесь имеет место приложение к конкретным произведениям общих литературоведческих категорий и понятий с целью их, категорий, проверки и апробации. В. Левченко подходит к творчеству Айтматова со стороны общих категорий, его интересует феномен Айтматова как представителя младописьменной литературы, генезис киргизского писателя, типологические его схождения с крупнейшими художниками современного мира.
Еще один существенный аспект книги – это Айтматов в мире мнений, сопоставлений, традиций. Касается автор монографии и некоторых вопросов взаимодействия национальных литератур, и проблемы двуязычия, и статуса фольклора сегодня. И все это у В. Левченко не как констатация, не как повторение пройденного, а в зоне собственной конструктивной мысли, ко всему исследователь подходит со своим запасом размышлений и пристрастий.
Разумеется, В. Левченко известна многочисленная предшествующая литература об Айтматове. Характерно, однако, то обстоятельство, что автор новой монографии почти не цитирует других исследователей и не вступает с ними в полемику. Исключение составляет лишь Г. Гачев, с которым по традиции дискутируют все, кто пишет об Айтматове. Отсутствие прямой полемики никак не отменяет настойчивого стремления молодого критика отграничить собственное направление, не доверять расхожим суждениям, а попытаться выявить скрытое. И это не только правильная, но и единственно верная позиция исследователя, пишущего далеко не первую книгу о художнике, все творчество которого совершается на наших глазах и как будто известно до последней страницы.
В. Левченко ничуть не афиширует своего стремления сказать об известном по-новому, но новизна его подхода говорит сама за себя. Во многих работах об авторе «Материнского поля» уже не раз проводились параллели между айтматовскими героями и персонажами других советских писателей, его старших современников или ровесников. Стало, например, общим местом сравнивать Танабая и Нагульнова, судьбу Толгонай с судьбой шолоховского Андрея Соколова. Эти сопоставления, переходя из работы в работу, сделались формальными знаками взаимосвязи и взаимодействия, расхожим примером типологического сходства. На этой фиксации и останавливается разбег критической мысли. Автор нового исследования подробно и аналитически рассмотрел в приведенных выше примерах как близость, так и различия, четко обозначив социальную роль и нравственную основу каждого из персонажей, и сделал это на фоне общего движения современной советской литературы.
Ускоренное формирование и развитие молодых литератур, неожиданные сближения и контакты между самыми отдаленными культурами порождают многие новые, порой весьма необычные и причудливые жанровые формы и образования. В таких произведениях, возникающих на стыке эпох и стилей, в русле разных литературных и фольклорных традиций, складываются очень своеобразные отношения между фантастикой и правдоподобием, мифологией и историей, достоверностью и условностью. В. Левченко интересно прослеживает движение этих начал в прозе Чингиза Айтматова. Каждая повесть киргизского писателя поражает новизной состояний, смелой перегруппировкой сторон, резким смещением пропорций, сдвигом в сторону непривычного. Критик всякий раз пытается точно определить характер этих перемен: «Если в «Прощай, Гульсары!» и «Белом пароходе» патриархальный миф и современность срастаются в одном повествований и создают полифоничность, многослойность, то в «Пегом псе…» характер отношений между легендой и реальностью меняется – все действие уходит в сказку, которая обращена к нам, в наше время: вот почему в повествовании о Пегом псе нет четкой временной определенности» (стр. 163 – 164).
Автор книги, обращаясь к последним по времени произведениям киргизского писателя, в которых ставятся коренные вопросы человеческого бытия, снова развивает свою излюбленную идею перехода, трансформации, «движения» образа в образ, жанра в жанр, культуры в культуру. Автору, видимо, очень дорога эта мысль о сближении культур, народов, эпох, мысль о всеобщей вовлеченности, о близости Запада и Востока, Севера и Юга. Недаром и сам Чингиз Айтматов назван в книге Одиссеем. Продолжая эти размышления, выскажем уже от собственного лица предположение о том, что идея пути – сквозной мотив у Айтматова. Лучшие герои известного прозаика непременно от чего-то уходят и к чему-то устремляются, они ищут, глубоко размышляя о проблемах жизни, они не знают покоя. Все творчество Айтматова – это взволнованный рассказ о том, что переживает, человек в эпоху крутого перелома, резкого ускорения истории, когда целый народ совершает фантастический переход с первобытнообщинных пастбищ к социализму.
До сих пор речь шла по преимуществу о достоинствах рецензируемой книги, она дает немало оснований для положительного отношения. В. Левченко демонстрирует незаурядную эрудицию, наблюдательность, глубокое знание предмета, недюжинный интерес к тайнам художественного творчества. Он заслуживает всяческой похвалы, когда смело соотносит эпохи и сопоставляет явления «далековатых рядов». Удачны неожиданные «вводы» в текст Платона, Пушкина, Пришвина, Фолкнера. Эти наблюдения придают изложению филологическую глубину и объем.
Однако это, видимо, тот самый случай, когда несомненные достоинства превращаются в существенные недостатки. Методика исследования, применяемая В. Левченко, весьма своеобразна. Очень часто, обнаружив в той или иной повести Айтматова какой-либо мотив, выделив проблемный узел, высказав одно-два соображения, исследователь тут же оставляет начатый разбор, переключается на что-то другое и «не доходит» до завершающей стадия анализа, до выводов. Отсюда в ряде случаев – неустойчивость суждений, необязательность замечаний, неумение нащупать главный нерв и стержень.
Теперь самое время вернуться к титульному листу книги, к обозначенным там проблемам поэтики, жанра и стиля.
Интересно присмотреться категориальному аппарату работы, к ее теоретическим устоям. Обратимся, например, к авторскому рассуждению о жанре «Белого парохода». В. Левченко привлекает к своему разбору множество жанровых наименований и находит, произведение Айтматова пребывающим сразу в нескольких жанрах. Нетрудно разделить пафос авторского негодования против «стереотипного мышления, привыкшего к тотальному, преобладанию одного жанра, над другим, абсолютизму одного какого-либо жанра» (стр. 85). Но тут лее хочется встать на защиту этого «стереотипного мышления», потому что в данном случае оно оказывается мышлением теоретически дисциплинированным. Можно весьма лихо жонглировать разными названиями, вытаскивая, словно из карточной колоды,, все новые и новые масти жанровых обозначений, однако же: определить жанровую доминанту произведения, укрепиться в своем жанровом предположении совершенно необходимо. Хотя бы для того, чтобы придать стройность и логику собственным рассуждениям. Несоблюдение этой логики приводит к нежелательным и неплодотворным противоречиям, чему мы и становимся свидетелями, читая главу «Трагедия Момуна». На протяжении нескольких страниц «Белый пароход» назван «автобиографической повестью», «современной легендой», «реалистической повестью», «иносказательной притчей».
В каждой из этих прикидок есть свой резон и вообще в замечаниях критика о жанровом статусе «Белого парохода» много верного и любопытного, но произвол и размашистость в суждениях оставляют очень пестрое впечатление. Вот образец такого случайного утверждения: «Айтматов из «чистых» сказок пытается сложить реалистическую повесть» (стр. 144).
В «Белом пароходе», вопреки утверждению В. Левченко, нет «двойного действия» и «двойного восприятия». Нет также и перехода повествования из «жизнеподобной плоскости» в «умозрительную сферу действия». Мир современный и мир сказочный в повести Айтматова принципиально равноправны и равновелики и решительно не отгорожены. Они свободно перетекают друг в друга, ибо одинаково живы и суверенны в сознании мальчика, и мы из глубины этого сознания легко принимаем предложенную условность и пересекаем границы миров, не замечая пограничных столбов и знаков.
Подобный феномен становится возможным исключительно потому, что мы оказываемся в магическом поле единосотворенного, органически живого художественного мира. В «Буранном полустанке»»диалектика миров» уже иная, но это вопрос особого рассмотрения.
В. Левченко явно не относится к числу сторонников «медленного чтения». Он скорее склонен действовать способом аналогии, наложения, поисков соответствий в самых отдаленных областях и пространствах, парить над текстом, искать далеко за его пределами, нежели погружаться в текстовые глубины. Подобная позиция таит в себе немалые преимущества, но и опасные изъяны тоже. Кстати сказать, метод широких аналогий «не сработал» в одной из последних глав книги при разборе романа «Буранный полустанок». Критик остановился на рубеже известного и не смог пойти дальше. А продвижение возможно лишь как результат свежего, концептуального прочтения романа.
Многие проблемы творчества Айтматова почти не затронуты в монографии или совсем остались за ее пределами. Некоторые получили спорное, неокончательное освещение. Но и в этом случае плодотворно обращение к ним, попытка их постановки, открытый спор и аргументы. Автор не дает готовых ответов, он больше вопрошает, «провоцирует». Даже в своих пусть и уязвимых заключениях, в неточных суждениях книга будит интерес, споспешествует дальнейшим размышлениям, новым усилиям и поискам. Такие книги необходимы: в них есть ферментирующее начало.
Каждый автор пишет свою книгу, поднимаясь из недр собственного замысла, у каждого критика, да и читателя – «свой» Айтматов. Это обстоятельство отнюдь не отменяет необходимости объяснения объективных закономерностей творчества как отдельного творца, так и литературного процесса в целом. И с этих позиций нельзя не пожалеть о том, что в книге В. Левченко слабо разработан такой «сюжет», как Айтматов на фоне современной киргизской литературы, влияние его прозы на творчество молодых писателей, на национальную драматургию и кино. Можно возразить, что это намерение не входило в авторский замысел, однако писатель останется «неполным» в отрыве от ближайшего литературного контекста. Несмотря на обилие публикаций о современном литературном процессе, мы еще мало знаем о механизме реальных «сцеплений» между литературами и отдельными писателями, об их конкретном воздействии друг на друга, о подлинном вкладе того или иного автора в продвижение литературы.
Чингиз Айтматов – первостепенная величина современной советской литературы. Феномен Айтматова обладает огромной притягательной силой, и не раз еще и в ближайшем, и в далеком будущем стремительный разбег автора «Повестей гор и степей» приведет в движение критические перья самых разных калибров и темпераментов. Такова участь всех художников, не просто создающих произведения, а творящих новые миры.
г. Донецк