«Дарующий отлив» весны 1926 года. Истоки и подтексты поздних статей Цветаевой об искусстве

Памяти Анны Александровны Саакянц посвящается.

Покажется парадоксом, но с Пастернака начался главный Пушкин Цветаевой, Пушкин ее поздней прозы. Другого рода парадокс заключается в том, что Пастернак поднял многопоследственную для Цветаевой пушкинскую волну, сам находясь на волне Рильке, весной 1926 года.

Тогда, прочитав «Поэму конца», попавшую к нему в чрезвычайно некачественной машинописи, он написал Цветаевой полное восторга письмо, где через Пушкина и его Татьяну попытался объяснить краеугольное понятие своей творческой эстетики – «откровенье объективности», некую наполненность произведения жизнью, независимой от пишущего, «самочинствующей» и одновременно включающей, точнее сказать, заключающей автора в своих лишь по видимости вымышленных, а по сути более чем реальных пределах. В поэме Цветаевой он это качество, этот гарант подлинности, высоты искусства нашел в такой полной мере, что, отказываясь от разговора о деталях, составляющих, частностях произведения, просто признал в ней «большого, дьявольски большого артиста», а позже – со всеми оговорками цеховой и этической щепетильности – произнес и слово «гений», «гениальность», чем, кстати, свою апелляцию к Пушкину закрепил и узаконил.

Между тем «Поэма конца», кроме восторга и преклонения перед «страшным даром» Цветаевой, вызвала в Пастернаке еще и тревогу за нее, за ее жизнь: очень уж близко от поэтических строк замаячил призрак смерти, само-увода, край «мрачной бездны». В апреле он отправляет ей стихи, угрозу эту отводящие, в творческой всесильности, единственности Цветаевой растворяющие. Во всяком случае, пытающиеся отвести и растворить.

Послушай, стихи с того света

Им будем читать только мы,

Как авторы Вед и Заветов

И Пира во время чумы.

Ты все еще край непочатый.

А смерть это твой псевдоним.

Сдаваться нельзя. Не печатай

И не издавайся под ним ¹.

1. Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Письма 1926 года, М., 1990, с. 61 [↩]