Далекий и близкий XVIII век

И. З. Серман, Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира, «Наука», Л. 1973, 284 стр.

Еще не так давно историкам нашей литературы все казалось достаточно ясным: содержание терминов, характеристики литературных направлений, принадлежность того или иного художника к определенному стилю. За последние два десятилетия положение существенно изменилось. Мы постепенно освобождаемся от «гипноза» обветшалых слов, преодолеваем инерцию мышления, вырабатываем новую систему аргументации. То, что прежде принимали за аксиому, открывается как проблема, требующая раздумья и анализа.

Так поставило время вопрос о русском классицизме. Решение его предполагает широту и непредубежденность взгляда, свободу от оков «любимой мысли». Принято считать, что классицизм – искусство абстрагирующей, чистой идеи, сообщающей, по выражению Д. Благого, пестрой, неупорядоченной конкретной действительности логическую ясность, стройный порядок алгебраических формул и геометрических чертежей¹. В отличие от других художественных стилей классицизм воспринимается как некая замкнутая система, изначально догматическая, подавляющая фантазию, свободу творчества, исключающая момент авторского самовыражения, И последующие эпохи вроде бы целиком отвергали классицистские нормы, изживали их, боролись с ними. XVIII век – век классицизма – оказывается бесконечно далеким, отделенным от нас непереходимой гранью.

Более 200 лет прошло со дня первого представления сумароковского «Хорева». Классицистская трагедия, когда-то заставлявшая плакать, сострадать, восхищаться, видимо, навсегда сошла со сцены. Споры о ней стали достоянием историков литературы. Мало кто, кроме специалистов, читает оды Ломоносова. Их «проходят» в студенческие годы, «проходят» и забывают. Искусство, не вызывающее эмоционального отклика, классика, не живущая сегодня… А ведь пытались в начале нашего столетия возобновить, например, озеровского «Дмитрия Донского».

Впрочем, идут же и теперь с успехом «Ябеда» и «Недоросль». До сих пор завораживает не утративший поэтической силы ритм державинского «Снигиря» и вполне современной кажется звукопись «Персея и Андромеды» («Частая сеча меча, //Силана, могуща плеча,// Стали о плиты стуча…»). И все это тоже относится к классицизму. Правда, для таких явлений у нас есть устойчивые (хотя и мало что объясняющие) формулы: «выходят за рамки классицизма», «несут в себе элементы реализма»… Да полно, выходят ли? Несут ли? И как понимать тогда термин «реализм»? Это еще одна спорная проблема. И столь ли уж упорядочен художественный мир классицизма? Да и вообще – что такое «русский классицизм», самое наименование которого иные исследователи склонны дезавуировать, исключить из научного обращения?

Вопросы эти не раз всплывали в последние годы. Им посвящена и книга И. Сермана. Она подводит итог многолетним поискам. Она открывает дальнейшие перспективы исследования, выдвигая перед читателем ряд сложных проблем. Типологический принцип сочетается в ней со строгим историзмом. И. Серман давно и плодотворно занимается литературой XVIII века. В его книге есть ряд тонких и оригинальных наблюдений о конкретных явлениях искусства. Но главное ее достоинство – в свежести аналитического подхода.

И. Серман владеет всей полнотой материала и широко опирается на опыт предшественников. Если воспользоваться модным ныне термином, можно сказать, что книга его полифонична: в ней звучат, сталкиваются разные мнения, разные исследовательские голоса. Автор любит полемику, а логика и бесстрашие мысли заставляют его порой оспорить и собственную вчерашнюю позицию.

Не отрицая нормативности классицистской поэтики, И. Серман отказывается видеть в классицизме «некое, хотя и простительное, историческое заблуждение». Для него это закономерный и важный этап в развитии национально-художественного сознания. Русский классицизм – это определенный принцип мировосприятия, четко выраженный взгляд на человеческую личность и ее место в окружающей реальности. Для И. Сермана классицизм не замкнутая структура, а движущееся единство, процесс со своими внутренними противоречиями, борьбой разнородных начал. Собственно эти противоречия и есть предмет исследования.

Именно классицизм, по словам И. Сермана, открывает «великое противостояние» человека внеположенным ему, вне его находящимся силам природы и общества, естественной и исторической необходимости». И если подойти к русскому классицизму «с критерием историзма, то вполне возможно найти в нем глубоко и серьезно поставленную проблематику личности». Это один из основных тезисов работы. Он определяет композицию книги и строение каждой главы, Заголовки некоторых из них намеренно дискуссионны. В них есть сквозная идея, но аспект проблемы всякий раз диктуется конкретностью материала: «Автор и тема в оде», «От лирического «я» к поэтической биографии», «Душевный голос» в трагедии», «Рассказчик и автор в сатирических жанрах»…

И. Серман начинает свое исследование с оды, с жанра, долее всех хранившего традицию, в известной мере как бы олицетворяющего классицизм. Только ли гражданская и патриотическая тема делали оду столь популярной в свое время и что же было, как говорит автор книги, причиной ее «сокрушительного падения»? Быть может, как раз ясно выраженное «личное» отношение художника к теме (что И. Серман считает характерной чертой литературы классицизма) обеспечивало силу эмоционального воздействия оды. Но в самой природе одического жанра таилось неразрешимое противоречие между личностным началом и формой его воплощения. И оно было импульсом дальнейшего развития. При таком повороте поэзия Державина не выводится за «рамки» классицизма, но рассматривается как момент его истории, как живое проявление его эстетических коллизий. Здесь отчетлив переход к «поэтической биографии», но очевидна и ограниченность, мера подвластного классицизму постижения личности. И. Серман говорит о художественной реформе Державина, избегая термина «кризис классицизма». Излишняя строгость. Разве кризис не есть форма, в которой выражается предельность противоречий? Кризис готовит качественный скачок в способе обрисовки действительности.

Для И. Сермана жанр оды внутренне конфликтен. Лирическое одушевление связывает оду и песню. Песню и драму (пятая глава так и названа – «От песни к трагедии»). Прослеживаются нити, соединяющие различные жанры; они в самом деле оказываются элементами одной эстетической галактики. И здесь точность анализа, изящество аргументации придают полную убедительность выводам И. Сермана.

Трагедия классицизма как бы прочитывается заново. Дело не в том, как оцениваются те или иные образы и ситуации (хотя и это существенно). Меняется угол зрения. И. Серман судит русскую трагедию по законам, ею «над собою признанным». Он ни на минуту не упускает из виду систему эстетических представлений того времени. То, что «собственно «действие»… оттесняется его словесным «изображением», что действуют при этом не герои, а понятия-образы, осмысляется не как художественная недостаточность трагедии классицизма, а как ее органическое свойство, обусловливающее характер, особенность эмоционального напряжения, возникающего на сцене. Пьесы Сумарокова и его последователей покоряли зрителей не вопреки своей эстетической природе, а именно благодаря ей. И весьма знаменательно, что исследователь вводит здесь в сферу анализа фактор восприятия, этот необходимый компонент в жизни художественного произведения.

В трагедии XVIII века И. Серман находит и «душевный голос» автора, и лирическую стихию. Он выявляет традицию в постановке этической темы, во взгляде на человеческую личность. Он доказывает, что в ту далекую эпоху искусство открывает драматизм чувств и людских судеб, сложность духовного мира, относительность нравственных категорий. Убедительно звучит в книге мысль о том, что русский классицизм опирался на достаточно целостную историческую концепцию и что именно трагедия XVIII века выдвинула проблему свободы и несвободы человека, утвердила «равнозначительность» принципа личности и принципа государства.

Не позволяя себе натяжек и произвольной трактовки фактов, И. Серман тщательно анализирует поэтику классицизма и показывает не механическую, а глубинную связь различных эпох русской культуры; он нащупывает одну из стержневых линий ее развития. И. Серман смотрит на литературу классицизма глазами человека XX века, не скрывая своей заинтересованности в обнаружении корней и традиций. Прошлое не модернизируется, но дистанция меж ним и нынешним днем сокращается. Сохраняется высота и нетленность нравственного идеала.

Вторая часть книги посвящена изучению русской сатиры и комедии XVIII века. Как раз тут чаще всего приходится литературоведам говорить о ломке нормативных рамок и об «элементах реализма».

И. Серман начинает с истоков. Он затрагивает и область фольклора, и литературу XVII века, вводя читателя в «историю вопроса». Ему важно показать сложность реального художественного процесса, в котором отрицание предшествующего этапа столь же закономерно, как и опора на него. Книга не предлагает окончательных решений, она ставит проблему. При этом мы все время явственно ощущаем ее магистральную тему: образ рассказчика в басне, в сатире, в журнальной сатирической прозе, способы отражения личностного начала в сатире – все эти вопросы по-прежнему занимают большое место. Басня и проза рассмотрены особенно подробно, В динамике развития и в динамике восприятия. Сюжет и нравоучение. Декларативность этико-политических идей и способ художественной «реализации отношения писателя к действительности». Характерология в журнальной сатире. Формы комизма. Круг проблем здесь достаточно широк.

Комедии в книге отведена одна глава. Правда, о пьесах Фонвизина, например, говорится и в других разделах. И все же приходится пожалеть о «скупости» автора. Тут тоже можно найти любопытные наблюдения, но аргументация суше. Исследователь и в комедии слышит своего рода «душевный голос» – лирическую тему, эмоциональное, а не только рассудочное противостояние «ярмарке житейской суеты». Но брошенный в заключение намек на то, что может выявиться «двухсторонняя связь» между трагедией я сатирой, хотелось бы видеть развитым ранее и как раз в главе о комедии. Некоторая неполнота обзора теорий комедийного жанра сужает плацдарм анализа, Должно было найти место для взглядов на комедию и Плавильщикова и Крылова. Упоминая о возникновении «слезной комедии», И. Серман пишет о попытках «реформировать» классицизм. Однако тема эта предполагает более подробный разговор о противоречивости » поэтики классицистской комедии. Вероятно, тут был бы полезен «выход» в драматургию начала XIX века и в споры, которые велись тогда о комедии и о драме.

Книга И. Сермана требует активности мысли, она предполагает возможность полемики, настаивает на необходимости дальнейших изучений. Скажем, вопрос о «просветительском реализме», о правомерности самого термина поставлен своевременно. Думается, что И. Серман, не принимая расширительного толкования понятия «реализм», прав, Но все же вопрос окончательно решенным считать нельзя. Он дискуссионен. Он, быть может, вообще не допускает однозначного ответа. У сторонников «типологического» подхода, рассматривающих реализм как категорию художественного творчества, художественного сознания, есть свои резоны, и их, во всяком случае, надо учитывать в споре. Недостаточно прояснено в книге и соотношение классицизма и русского барокко. А без этого нельзя проследить ход литературного процесса.

Впрочем, не будем строго судить автора за то, чего он еще не сделал. Достаточно того, что он заставил нас по-новому взглянуть на далекий век классицизма, открыл непривычную систему связей в искусстве той эпохи, выдвинул проблему.

г. Ленинград

1. Д. Д. Благой, История русской литературы XVIII века, Учпедгиз, М. 1960, стр. 94.[↩]