№4, 1968/Трибуна литератора

«Да» и «нет» Александра Фадеева

Может быть, нет сегодня литературной проблемы насущнее той, которая, вытекая из идеологических интересов и споров наших (современников, все еще, по-моему, нуждается в уточнениях в ходе конкретных исследований: какие уроки извлекаем мы из нашей истории, чему научаемся в ней, «от какого наследства отказываемся», какое развиваем. Стремясь к современному, диктуемому сегодняшними задачами и нацеленному на завтрашние перспективы, злободневному осмыслению прошлого, думаю, стоит попомнить тот «методологический совет», который заложен в известном выражении автора «Слова о полку Игореве»: «свивая славы оба полы сего времени«. Мне представляется, что так, и только так, ощущая единство пропетого и будущего в настоящем, мы убережемся от того дурного, что может «посоветовать» нам «злоба» – злоба дня тоже…

Это, очевидно, относится в равной мере и к тому, как мы оцениваем ныне и старые и новейшие книги, и к тому, как осмысляет жизнь автор, – пишет ли он о том, что пережито его прадедами, принимается ли за повествование о событиях, которых сам был участником. Случается ведь, что, одушевленные желанием помочь утвердиться новому и поскорее преодолеть отжившее, мы становимся чересчур размашистыми в оценке нашего прошлого, готовы отказаться и от того, от чего отказываться никак нельзя. Беспамятливость, а тем более неспособность или нежелание «помнить родство»- это, однако, нечто совсем иное, нежели новаторство; и, наверное, извечное человеческое стремление становиться другим должно предполагать в своей основе способность всегда оставаться прежним. Так, скажем, в ряде новых произведений об Отечественной войне жизнь продиктовала известную переакцентировку темы, раскрыла новые ее стороны. И это естественно: многое нам стало яснее, многое мы лучше и правильнее поняли. Но важно, чтобы при этом не упускалось главное: подлинный исторический смысл происходившего. Сколь ни наивным может показаться такой критерий, остаюсь в убеждении, что настоящее сегодняшнее произведение искусства о войне только тогда и настоящее, и истинно сегодняшнее, когда можно предположить, что в главном оно могло быть создано и в годы самой войны и служило бы нашей победе, было бы принято на вооружение борющимся народом.

Это допущение, думаю, не преуменьшает ценности исторического опыта, каким обогащен современный художник. Напротив, время многому научило и многое раскрыло по-новому; подвиг народа предстал в своих самых далеких исторических результатах, и тем виднее и величественнее вырисовывается сегодня в героических 1941 – 1945 годах то, что уже тогда готовило, приближало и отстаивало будущее, наш сегодняшний и завтрашний день.

Собственно, этой устремленностью в будущее, этой способностью оценить исторический смысл воинского подвига и были прежде всего сильны лучшие произведения советской литературы, законченные в дни войны и вскоре после победы, – «Непокоренные» и «Молодая гвардия», «Взятие Великошумска» и «Спутники», «Нашествие» и «Фронт», «Василий Теркин» и «Зоя», «Сын» и «Киров с нами», «Радуга» и «Ночь полководца», «Повесть о настоящем человеке» и «Знаменосцы», «В окопах Сталинграда» и «Белая береза»… Если сегодняшние произведения искусства о тех днях в чем-то могут и должны быть глубже, шире, проницательнее, то, конечно же, не в том лишь, сколько и какие еще «но» и «несмотря на» усмотрим мы в историческом движении страны к победе, во всенародном подвиге, запечатленном в сегодняшнем самосознании и в живой памяти советских людей. Вот почему, размышляя о «военной теме» в искусстве последних лет, нельзя не возвращаться мыслью к произведениям, складывавшимся в самом огне боев. Рассуждая о новом, что принес сегодняшний (а чаще вчерашний) день в книги о войне, не стоит забывать; они пишутся не на пустом месте!..

«Среди произведений, вышедших непосредственно из войны, «Молодая гвардия» Фадеева, по-видимому, станет центральным» 1, – предсказывал В. Перцов еще в 1945 году в статье «Подвиг и герой», когда первый вариант романа печатался в «Знамени» и в «Комсомольской правде». Двадцать лет спустя, перечитав избранные работы критика и справедливо отметив необычайную «перспективность» его оценок и характеристик, Е. Книпович верно писала, что дело здесь в отчетливом понимании основной задачи, какую призван решать художник: создание образа современника, «субъекта истории», в чьем неповторимо индивидуальном характере выражается общая правда времени. Умение поставить себе такую задачу, подчиняя ей все художественные компоненты произведения, видя в ней высшую целесообразность работы над сюжетом, композицией, языком, определяется, пользуясь словами М. Пришвина, всем поведением творческой личности художника2.

Наглядно подтвержденный временем вывод, к которому в свое время пришел В. Перцов, рассматривая под этим углом зрения ряд значительных произведений литературы эпохи Отечественной войны – рассказы Л. Соболева и В. Кожевникова, «Народ бессмертен» и «Сталинград» В. Гроссмана, «Дни и ночи» К. Симонова, «Офицер флота» А. Крона, «Волоколамское шоссе» А. Бека и, наконец, первые страницы фадеевской «Молодой гвардии», – этот вывод чрезвычайно актуален и сегодня: «Нет иного пути для нашей литературы, как утверждение полноценной личности героя, и, заметим кстати, личности самого художника» 3.

Любопытно, что этот императив, диктуемый художнику самой природой социалистического общества, порой предлагается ныне в качестве особенной, сугубо новой черты, характеризующей тенденции советского искусства именно последних лет, пусть с оговоркой насчет продолжения лучших традиций социалистического реализма. Здесь, естественно, не место рассматривать такого рода высказывания применительно к действительным явлениям и особенностям литературы последнего десятилетия. Но и размышляя над опытом нашей литературы военных и первых послевоенных лет, общепризнанной вершиной которой была «Молодая гвардия», нельзя не задуматься над этими, правда, косвенными, но, получается, весьма настойчивыми указаниями на некую его недостаточность, что ли, сравнительно с современной нам военной прозой, пережившей ныне, говорят, не просто новый бурный расцвет, а даже «второе рождение». Если тут нет элементарной формально-логической ошибки, называемой «подмена тезиса», то, поскольку речь ведется именно о лучших, с точки зрения критиков, книгах последних лет, очевидно, тень падает как раз на лучшие же книги послевоенного времени, на «Молодую гвардию» в том числе, – сопоставление лучших нынешних книг с худшими вчерашними просто не имело бы смысла.

Наверное, ни в чьи намерения не входит оспорить значение фадеевского романа для своего времени и его ценность для сегодняшнего читателя как книги, написанной в свое время. Но вот непосредственное и полное читательское единение с автором и героями «Молодой гвардии», по-видимому, не всем уже представляется возможным: времена меняются, и мы меняемся вместе с ними; новые времена – новые песни… Не случайно же автор новейшей популярной брошюры И. Дубровина, во многом опираясь в своем разговоре о романтике в советском искусстве, естественно, на «Молодую гвардию», все же сочла необходимым принять во внимание и точку зрения «тех, кто полагает, что фадеевская романтика осталась где-то за кормой».

Конечно, критик не может с ними согласиться, считая, что они глубоко не правы, и ссылаясь на успех, с каким недавно прошел вторично выпущенный на наши экраны фильм С. Герасимова по фадеевскому роману. Но «нельзя не видеть, – замечает И. Дубровина, – что ореол этого романа с годами несколько поблек». Не очень, на мой взгляд, продуманно критик объясняет это разного рода причинами (среди них оказываются даже… «получившие известность некоторые стороны сложной биографии самого писателя»!). И бог с ним, с «ореолом», гораздо серьезнее попутное признание, что «Молодой гвардии» присущи «некоторые… слабости, ставшие более очевидными теперь, когда открылись возможности сказать более полную и бескомпромиссную правду, чем прежде», и что этот самый «ореол» поблек, в частности, под воздействием «просто новых запросов, рождаемых у читателей идущей вперед жизнью» 4.

Воистину довлеет дневи злоба его. Только можно ли и хорошо ли жить одним днем? Не прибавляет ли ему своего света, не сливается ли с ним тот, вчерашний «ореол», будто бы поблекший при свете дня нынешнего?.. И можно ли оценить по заслугам то новое, что пишется сегодня о Великой войне, если при этом преувеличивать пробелы и недостатки в том, что было о ней уже сказано прежде?

* * *

Художественная победа Фадеева в романе о молодогвардейцах, сила и обаяние его книги столь велики и непреходящи, что, конечно же, ни у кого из советских литературоведов не поднялась на него рука в ходе разного рода перестроек, пересмотров и переосмыслений недавнего времени. Даже частные домыслы насчет «схематичности» отрицательных лиц в романе, что, дескать, связано с недооценкой «критического начала» в литературе, были решительно и по праву отвергнуты как явно конъюнктурные5.

Единодушно и доказательно отклонена также попытка пересмотреть значение второй редакции романа, предпринятая было К. Симоновым6, всего за пять, с небольшим, лет до того писавшим, что в ней «выросла реалистическая сила образов молодых героев» 7.

Нашему литературоведению вместе с тем, естественно, чуждо стремление канонизировать художественный опыт Фадеева. Авторы книг и статей, где серьезно рассматривается «Молодая гвардия», не могли пройти мимо ряда недостатков романа – и таких, какие открылись именно в новые времена, новому взгляду на наше историческое прошлое, и очевидных прежде.

Да, не оправдан авторитетно было прозвучавший в конце 1947 года упрек, будто Фадеев сгустил краски, изображая эвакуацию; и жаль, что наряду с нужными исправлениями автор внес во вторую редакцию книги также и необязательные, а то и ненужные. Однако в романе и теперь, отмечают современные критики, картины эвакуации, в общем, исторически точны и правдивы, ибо в них ощущается, говоря словами самого Фадеева, не столько «поверхностный взгляд отдельного человека, как песчинка, вовлеченного в ноток отступления и отражающего скорее то, что происходит в душе его, чем то, что совершается вокруг него», но больше действительное, происходившее «на самом деле»: «невиданное по масштабу движение огромных масс людей и материальных ценностей, приведенных в действие сложным, организованным, движущимся по воле сотен и тысяч больших и малых людей, государственным механизмом войны» 8.

Да, можно усмотреть известное «опережение возраста» в обрисовке некоторых вожаков молодогвардейцев – преимущественно в первой редакции романа, видимо, в связи с тогдашним центральным замыслом автора раскрыть самостоятельность, так сказать, «взрослость» молодежи, оставшейся без руководства со стороны взрослых. Это отмечено многими исследователями; на мой взгляд, наиболее тонко и проницательно объясняет подобное впечатление, оставляемое и некоторыми страницами окончательного варианта «Молодой гвардии», Е. Книпович, говоря о мере зависимости и свободы «создания» (особенно романтического) от «создателя» (особенно столь отдающего себе отчет в смысле и назначении создаваемого) 9.

«Да, наконец, роман «перенаселен», что понимал и сам его автор, считая, однако, для себя невозможным требования литературные предпочесть соображениям этики; 10 верно писала также в свое время «Правда», что и в новом, переработанном варианте «Молодой гвардии»»есть отдельные недочеты, но они имеют уже второстепенный характер…» 11.

Отмечая те или иные из недочетов фадеевского романа, современные его исследователи и популяризаторы, кажется, одинаково убеждены в идейно-художественной ценности его для нашего времени. Единые в этой своей уверенности критики и методисты, к сожалению, однако, в большинстве своем не склонны рассматривать задачу современного осмысления «Молодой гвардии», так сказать, перечитывания романа глазами сегодняшнего читателя, как задачу самостоятельную и, может быть, ныне самую важную – в особенности для целей более действенного вмешательства в современный литературный процесс и более глубокого понимания его достижений и потерь, чем то, какое выражается в гулких возгласах насчет «небывалой остроты», «резкого поворота» или «несколько иного внутреннего звучания» сегодняшних наших книг12

Стоит, однако, критику затронуть вопрос о месте «Молодой гвардии» в советской литературе, в творчестве Фадеева в том числе, – и он неизбежно вступает в сферу проблем, самым непосредственным образом касающихся ряда коренных идейно-эстетических интересов сегодняшнего и завтрашнего читателя уже и не только как читателя, но вместе с тем как гражданина.

Так, усматриваемое К. Зелинским в «Последнем из удэге»»усиление романтических элементов стиля, прямо выражающих авторские идеалы», находит в его книге о Фадееве объяснение и поддержку в общей позитивной характеристике 30-х годов. «… Эта тенденция, – замечает К. Зелинский, – получит дальнейшее развитие и несколько новое направление в «Молодой гвардии», в которой обнаружатся и некоторые отрицательные стороны этого нарастания субъективизма (понимаемого, разумеется, не в узколичном плане)» 13.

К сожалению, разбирая дальше «Молодую гвардию», критик отходит от напрашивающейся в таком разе задачи конкретно показать, в чем же все-таки можно усмотреть в самом романе это «несколько иное направление» тенденции утверждения нового и каковы именно те «некоторые отрицательные стороны», какие, мол, обнаруживает эта тенденция опять-таки в самом фадеевском романе.

Точку зрения К. Зелинского оспаривает Л. Киселева, решительно отвергающая трактовку «Последнего из удэге» в целом как «этапа на пути развития Фадеева от антиромантизма к ультраромантизму». Но она также видит тесную связь обращения Фадеева к романтизму с пафосом действительности и искусства 30-х годов, что уже тогда подготавливало стиль «Молодой гвардии», тем более поддержанный усилением этого пафоса в результате победы советского народа в Великой Отечественной войне14. И оригинальная мысль Л. Киселевой о том, что сама история советского искусства как бы «находила» в 40-е годы в творчестве Фадеева «одну из возможных форм разрешения противоречий внутри метода и стиля, ясно выразившихся в «Последнем из удэге», по самому своему существу, применительно к задаче историко-литературной, а значит, перспективной характеристики романа «Молодая гвардия», по-своему все же смыкается с тем ощущением односторонности, что ли, какое пытался выразить К. Зелинский, усматривая в творчестве Фадеева, как и во всей советской литературе, с одной стороны, «нарастание поэтически утверждающих и романтических изобразительных средств при создании образов положительных героев, советской молодежи, рядовых партийцев» и, с другой стороны – «развитие при изображении отрицательных персонажей приемов обличительной сатиры, гротеска» 15.

Существенна, однако, и разница эстетических позиций исследователей.

Для Л. Киселевой значение «Молодой гвардии» ни в коей мере не умаляется от того, что роман, с ее точки зрения, представляет в творчестве писателя «лишь одну грань его, по которой можно судить о художнике, особенностях его творчества только в тот период, а не вообще»; «романтический стиль искусства социалистического реализма, – поясняет исследователь, – позволял художнику «оторваться от уз» бытовой достоверности, от «уз детали», давая простор выражению мыслей и чувств автора, а следовательно, и большей субъективности писателя, эмоциональности стиля, большей авторской активности в методе». Л. Киселева предусмотрительно подчеркивает непреклонность Фадеева в отстаивании полноправия романтической формы в искусстве социалистического реализма как одной из многообразных его возможностей16.

Позиция же, занятая К. Зелинским, отталкивавшимся по существу от ненастоящей литературы и предусматривавшим ближайшую задачу «углубления познавательно-исследовательской роли социалистического реализма и расширения его эстетического арсенала» именно в сторону «жизнеподобия», понудила его отнестись к фадеевскому роману, вопреки логике, как к плодотворному и наиболее рельефному выражению… чреватой опасностями тенденции, которая, дескать, «с точки зрения исследовательских задач реализма как художественного метода»»может привести и (!) к отрицательному результату, если следовать ей догматически», – будто любая иная тенденция не может столь же догматизироваться!

Что же до самого художественного опыта автора «Молодой гвардии», то его значение в свете исследовательской задачи реализма представляется К. Зелинскому в неожиданном повороте. «Самый талант А. Фадеева как писателя – я бы сказал – тяготел к тому, чтобы реализовать себя именно как писателя для юношества. А юношество всегда нуждалось в поэзии и романтике» 17, – пишет критик.

Но в этом смысле, как заметил А. Парфенов в статье «О специфике художественной литературы для подрастающего поколения», «вся советская литература может быть названа «юношеской». Специфика возраста и специфика эпохи как бы совпадают» (что, разумеется, не снимает необходимости, помимо общелитературных, применения и собственно возрастных эстетических критериев) 18.

Можно было бы согласиться с К. Зелинским, если бы он имел в виду, что книга Фадеева принадлежит к числу произведений, созданных для читателей всех поколений, но при этом еще и оказавших особенно сильное воздействие на подростков. Но, к сожалению, судя по контексту, смысл характеристики, какую дал здесь К. Зелинский таланту Фадеева, в снисходительном признании за юношеской литературой права на недостаточную познавательно-исследовательскую глубину л в подспудном упреке «Молодой гвардии» с новых высот «взрослых» требований современности к литературе.

Противоположную крайность в характеристике художественного метода «Молодой гвардии» предпочел С. Шешуков. «Романтика присутствует в самой действительности и воспроизводится в лучших произведениях советской литературы средствами самого реализма, – рассуждает исследователь. – Герои «Молодой гвардии» воспроизведены яркими красками потому, что другими красками их обрисовать нельзя:

  1. В. Перцов, Писатель и новая действительность. Литературно-критические статьи, «Советский писатель», М. 1958, стр. 256.[]
  2. Е. Книпович, Сила правды. Литературно-критические статьи, «Советский писатель», М., 1965, стр. 112 и ел.[]
  3. В. Перцов, Писатель и новая действительность, стр. 259.[]
  4. И. М. Дубровина, Романтика в искусстве, «Искусство», М. 1967, стр. 68 – 69.[]
  5. См., например: Н. И. Никулина, А. А. Фадеев. Семинарий, Учпедгиз, Л. 1958, стр. 48.[]
  6. «Памяти А. А. Фадеева» – «Новый мир», 1956, N 6. Точку зрения К. Симонова аргументированно оспорили тогда же В. Скороход, Г. Гончарук, Н. Жданов, К. Бойченко («Ворошиловградская правда», 24 июля 1956 года; см. также: «Правда», 29 августа 1956 года), В. Киселев («Литературная газета», 16 августа 1956 года), М. Чарный («Литературная газета», 12 января 1957 года).[]
  7. »Литературная газета», 22 декабря 1951 года. []
  8. А. Фадеев, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 2, Гослитиздат, М. 1959, стр. 43. В дальнейшем ссылки на этот том даются в тексте.[]
  9. Е. Книпович, Сила правды, стр. 67, -73 – 74; так же в ее книге «Разгром» и «Молодая гвардия» А. Фадеева», «Художественная литература», М. 1964, стр. 138 – 139, 149 – 150.[]
  10. А. Фадеев, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, стр. 397 – 398.[]
  11. »Новое издание романа А. Фадеева «Молодая гвардия» – «Правда», 23 декабря 1951 года. []
  12. См., например: Ф. Кузнецов, Движение прозы и критики, «Журналист», 1967, N 4, стр. 29.[]
  13. К. Зелинский, А. А. Фадеев. Критико-биографический очерк, «Советский писатель», М. 1956, стр. 137 – 138. См. также стр. 195.[]
  14. Л. Ф. Киселева, Творческие искания А. Фадеева, «Наука», М., 1965, стр. 171 – 174.[]
  15. К. Зелинский, А. А. Фадеев, стр. 230.[]
  16. Л. Ф. Киселева, Творческие искания А. Фадеева, стр. 175, 176, 179, 188 – 190.[]
  17. К. Зелинский, А. А. Фадеев, стр. 231. Курсив мой.[]
  18. Сб. «Книга ведет в жизнь. Об особенностях и воспитательном значении современной литературы для детей и юношества», Институт художественного воспитания АПН РСФСР, «Просвещение», М. 1964, стр. 81.[]

Цитировать

Стариков, Д. «Да» и «нет» Александра Фадеева / Д. Стариков // Вопросы литературы. - 1968 - №4. - C. 35-75
Копировать